"Осип Мандельштам. Шум времени" - читать интересную книгу автора

познания мира. Я любил "смесь" о страусовых яйцах, двухголовых телятах и
праздниках в Бомбее и Калькутте, и особенно картины, большие, во весь лист:
малайские пловцы, скользящие по волнам величиной с трехэтажный дом,
привязанные к доскам, таинственный опыт господина Фуке: металлический шар и
огромный маятник, скользящий вокруг шара, и толпящиеся кругом серьезные
господа в галстуках и с бородками. Мне сдается, взрослые читали то же самое,
что и я, то есть главным образом приложения, необъятную, рас плодившуюся
тогда литературу приложений к "Ниве" и пр. Интересы наши, вообще, были
одинаковы, и я семи-восьми лет шел в уровень с веком. Все чаще и чаще слышал
я выражение fin de si cle, конец века, повторявшееся с легкомысленной
гордостью и кокетливой меланхолией. Как будто, оправдав Дрейфуса и
расквитавшись с Чертовым островом, этот странный век потерял свой смысл.
У меня впечатление, что мужчины были исключительно поглощены делом
Дрейфуса, денно и нощно, а женщины, то есть дамы с буфами, нанимали и
рассчитывали прислуг, что подавало неисчерпаемую пищу приятным и оживленным
разговорам.
На Невском, в здании костела Екатерины, жил почтенный старичок - p re
Лагранж. На обязанности этого преподобия лежала рекомендация бедных молодых
французских девушек боннами к детям в порядочные дома. К p re Лагранжу дамы
приходили за советами прямо с покупками из Гостиного двора. Он выходил
старенький, в затрапезной ряске, ласково шутил с детьми елейными,
католическими шутками, приправленными французским остроумием. Рекомендации
p re Ла-гранжа ценились очень высоко.
Знаменитая контора по найму кухарок, бонн и гувернанток на Владимирской
улице, куда меня частенько прихватывали, походила на настоящий рынок
невольников. Чаявших получить место выводили по очереди. Дамы их обнюхивали
и требовали аттестации. Аттестация совершенно незнакомой дамы, особенно
генеральши, считалась достаточно веской, иногда же случалось, что выведенное
на продажу существо, присмотревшись к покупательнице, фыркало ей в лицо и
отворачивалось. Тогда выбегала посредница по торговле этими рабынями,
извинялась и говорила об упадке нравов.
Еще раз оглядываюсь на Павловск и обхожу по утрам дорожки и паркеты
вокзала, где за ночь намело на пол-аршина конфетти и серпантина, - следы
бури, которая называлась "бенефис". Керосиновые лампы переделывались на
электрические. По петербургским улицам все еще бегали конки и спотыкались
донкихотовые коночные клячи. По Гороховой до Александровского сада ходила
"каретка" - самый древний вид петербургского общественного экипажа; только
по Невскому, гремя звонками, носились новые, желтые, в отличие от
грязно-бордовых, курьерские конки на крупных и сытых конях.



РЕБЯЧЕСКИЙ ИМПЕРИАЛИЗМ


Конный памятник Николаю Первому против Государственного Совета
неизменно, по кругу, обхаживал замшенный от старости гренадер, зиму и лето в
нахлобученной мохнатой бараньей шапке. Головной убор, похожий на митру,
величиной чуть ли не с целого барана.
Мы, дети, заговаривали с дряхлым часовым. Он нас разочаровывал, что он