"Елизавета Манова. Колодец" - читать интересную книгу автора

стоит - за верх цепляется. Стоит и глядит на меня, глаз у него нет, а
глядит. Ну до того тошно! Будь глаза, я бы хоть что-то понял, а тут никак
не угадаешь чего ему от меня надо! И еще почудилось мне, что другое оно,
не то, что меня сюда притащило. Вроде и такое же, а другое.
Тут я и стал ему говорить, в голос, чтоб себя слышать - так у меня
лучше выходит, - какое оно большое, а я, мол, маленький, несмышленый. Что
в Колодец я заради интересу залез, только чтоб глянуть. А коль нельзя, то
пусть не гневаются, не знал ведь я.
Говорю и чую: не слышит оно меня. Ну хуже деревенских - голоса и то и
не слышит! И хоть бы само что молвило - стоит и глядит!
Постояло так, опустилось и пропало, только брякнуло за ним. Заперли!
Ну что делать?
Встал и давай осматриваться. Домок-то ни мал, ни велик: шагов десять
в длину, семь в ширину, вроде как яйцо. Стены все в штуках каких-то
чудных: кои блестят, кои черные, а кои навроде камушков прозрачных, что в
Ленивом ручье попадаются. Хотел тронуть, да не насмелился: еще прогневаю
их. Верх и впрямь невысок - на цыпочки встать, так дотянешься, и дырчатый
весь. Это - чтоб крюками за него цепляться сподручней. И ни дверцы, ни
окошечка, ни просвета малого, а дышать легко, только дух какой-то чужой,
жуткий.
И от духу того, от теми навалилась тут на меня горькая тоска. Что ж
оно: хоть бы слово молвило, хоть бы знак какой сделало! Хоть худое слово
бы, а то поглядело и ушло, и дверь за собой затворило! Неужто мне теперь
солнышка не видеть, век во тьме вековать? А там, на воле, травы пахнут,
птички поют, облака по небу тянутся. А аврушек моих ласковых небось Втил
пасет одноухий. Не накормит он их толком, не напоит, со сладкой травы на
соленую не погонит, потому как глухой он, как все деревенские. А домик-то
наш пустой стоит, и огород бабкин не полит. Ой бабушка моя родная,
бабулечка моя, да зачем ты меня бросила? Худо ль нам было вдвоем:
жили-поживали, на долю не плакались! Ой да я б тебя, бабуленька, на руках
носил, от ветра ли, от дождичка прятал бы, слова поперек не молвил бы,
только не оставляла б ты меня одного-одинешенького! Гонят нынче все меня,
обижают, никто на свете мне не рад! Одна ты у меня была, да и то бросила,
отворотилася. Ой не видать мне теперь солнышка светлого, по травушке не
ходить! Помирать мне теперь в темнице каменной!
Наревелся, аж голова разболелась, а вроде полегчало. Да и то,
вспомнил я, как бабка упреждала. Коль знают наверху про ползучих, знать
выбрался кто-то отсюда, рассказал. Он сумел, так может и я сумею? Тут мне
и есть захотелось. Пара лепешек у меня была, сам испек на дорогу, ну,
отломил кусочек, воды из фляжки глотнул - и навалился на меня вдруг тяжкий
сон. Сам уж не знаю с чего, только спал я потом беспробудно, может, день,
а может, и два. Это я потому знаю, что как проснулся, лепешки-то мои
закаменели, а вода припахивать стала. И еще мерещилось мне сквозь сон, что
трогают меня, тормошат, но только шевельнусь - крепче прежнего засыпаю.
Ну, а дальше и вспомнить нечего: ни дня, ни ночи, ни свету, ни
радости. Я уж и чудищу-то, как родному, радовался: встанет торчком и
молчит, а все не один. Я его помалу и понимать начал. Ну, не так, как
зверье, а все-таки получше, чем людей. Я ведь как зверя понять хочу,
поверить должен, что я такой, как он. И шерсть на мне такая, и лапы такие,
и хвост такой. Вот и теперь, торчит оно рядом, а я глаза закрою и думаю