"Елизавета Манова. Колодец" - читать интересную книгу автора

ровно не верит. Верит и не верит, будто я камень какой. И еще я приметил:
оно меня от других чудищ прячет. Как кто придет - сразу дверь мою на
запор, еще и слушает, не сильно ли шевелюсь.
"Нет, - думаю, - бабка-то меня не зря упреждала. Видать, была промеж
нас сдавна вражда, вот оно за меня боится".
А потом стало оно мне всякие свои вещи показывать. Инструменты хитрые
принесло, что с ними делать показало и давай загадки загадывать. Вроде как
есть у них такая штука, что камень ровно глину мокрую режет - так мне из
камня того надо фигурок, какие оно велит, наделать. Сперва попроще: кубик
там, шарик, потом похитрее: человечка или что оно там еще придумает. Ну, и
другое всякое. Что ни раз, то трудней загадка.
К тому-то времени мне совестно как-то стало: оно да оно, - я его и
стал Наставником звать - сперва про себя, потом в голос. Ничего, привыкло.
Сколько-то погодя я и насмелился спросить, кто они такие и почему под
землей живут. Насмелился - и сам не рад, до того оно удивилось. Не потому,
что спросил, а что мне это в голову пришло. Как обломилось у меня что от
того удивленья! Понял я вдруг, что оно и сейчас меня за человека не
считает. Ничего не стал говорить, отворотился и сижу. Я-то к нему со всей
душой, а оно так, выходит? Слышу, зовет:
- Ули, Ули! - А я не гляжу. Неохота мне на него глядеть. Придвинулось
оно, трогает меня рукой своей холодной и опять:
- Ули, Ули!
И чую: тревожно ему, маятно. И опять, жалостно так:
- Ули!
Ну, тут у меня злость прошла. Одно ведь оно у меня, как сердиться?
Ткнулся лицом в белое его морщинистое брюхо, и стало нам обоим хорошо.
Побыли так, а после за прежние дела взялись. Стал мне Наставник
рассказывать о них помалу. Так, по капле, сколько за раз пойму. Что всегда
они под землей жили, и вся глубь подземная в их воле. Всюду у них
ходы-проходы и дома их подземные, и еще всякое такое, что я не пойму. Что
народ они великий и могучий, и знать не ведали, что сверху могут разумные
жить. Потому, по их выходит, что сверху жить никак нельзя. То жара сверху,
то мороз, и еще что-то другое, от чего умирают вскорости. А колодцы, вроде
нашего, - это чтобы дышать, и будто колодцев таких тьма-тьмущая.
Я ему и говорю:
- Отпустил бы ты меня, Наставник! Худо мне тут. Мне глазами надо
глядеть, ушами слушать, средь живого жить.
Подумал он и отвечает погодя: "Понимаю, мол, что тебе здесь не очень
хорошо, но ты должен остаться, Ули. Очень, мол, это важно и для вас, и для
нас".
- А потом, - спрашиваю, - ты меня отпустишь?
- Да, - говорит, - когда мы сделаем это самое, очень важное дело.
Поплакал я после тихонько, а больше не просился, потому как почуял,
что и впрямь надо. Потому что боль в нем была и страх, мне и самому
чего-то страшно стало.
И опять пошло: всякий день что-то новое. Говорили мы уже почти
вольно, бывало, конечно, что упремся - больно мы разные. Мне то помогало,
что я его нутром понимал. Застрянем, бывало, Наставник объясняет, а я слов
и не слушаю - ловлю, что он чувствует, что в себе видит - так и пойму. И
все уже по-другому вижу. Про приборы знаю, что у меня в комнате стоят, -