"Елизавета Манова. Один из многих на дорогах тьмы..." - читать интересную книгу автора

кончат.
Нет. Только двое. Вдвоем бы они не пришли: меня предстоит нести.
Тюремщики. Двое? Значит боятся.
Ввалились и осмотрительно встали в сторонке - тот, кто был до меня,
заставил себя уважать. Тюремщики. Это свои ребята, я столько их повидал в
бесконечных смертях. Бывали скоты, но бывали и люди. Ну, эти посередине.
Возможно, как раз они обрабатывали меня. Плечистый верзила и бородатый
крепыш. Да, если они, все понятно.
- Ну? - сказал бородатый второму. - Проспорил? Энрас помрет путем!
- И тебе того же желаю, - ответил узник спокойно. - Да поскорее.
Верзила поймал бородатого за плечо, легонько отдернул назад и
объяснил добродушно:
- Он по простоте. Не серчай.
- Когда? - спросил узник, и они озадаченно переглянулись.
- Почему-то я не расслышал. Голова болела, что ли?
Они переглянулись опять, и верзила ответил смущенно:
- Завтра о полудне, господин. Ежели чего желаешь... оно не велено...
ну, да...
- Воды! - приказал он. - И чтоб до завтра я никого не видел.
- Энрас! - грубо сказал бородатый. - Тут твоя баба...
- Никого!
Теперь они уберутся, и я останусь один. Почти не бывалый подарок -
побыть собой и с собою наедине.
- Господин! - тихонько сказал верзила. Почему-то они не ушли. Стоят у
двери и смотрят, и в глазах их страх и жестокое ожидание. - Это правда?
"Что?" хотел он спросить, но не спросил. Эти жаждущие глаза, эти
бледные, потные лица...
- Да, - сказал он, - или нет. Узнаете, - и отвернулся к стенке. А
когда, наконец, стукнула дверь, боль улыбки опять шевельнула губы.
Занятное наследство он мне оставил. "Кто он был, этот Энрас?" - лениво
подумал он. Кажется это будет поганая смерть.
Рядом стоял почти полный кувшин с водой; он с трудом подтянул его
скованными руками, долго пил, а потом стал устраиваться поудобней. Это
тоже искусство - уложить избитое тело так, чтоб боль стала вялой и даже
приятной. Наслаждение ничуть не хуже любви - миг, когда утихает боль.
Нет, подумал он, я просто забыл. Если я наказан, подумал он, это
глупо вдвойне - я не страдаю. Страх отмирает, а к боли я так привык, что
без нее мне чего-то не хватает.
Он лежал и глядел на серый квадрат, рассеченный темной тенью решетки,
и какие-то смутные воспоминания не спеша перепутывались внутри. Все его
жизни давно перепутались в нем. Он не знал, какая из них была первой и
какая из них была. Лица, улицы, корабли, грохот бомб, пение стрел...
тишина.
Тишина подошла и наклонилась, положила руки ему на лицо, и опять
колесо, оно катится мне навстречу: колесо из огня, колесо из звезд; тяжело
проминая мякоть тьмы, оно катится на меня, и беззвучный стон - это те,
кого оно раздавило, и сейчас... боль! боль! жуткий треск раздираемой
плоти, а когда оно прокатилось по мне, я поднял голову и засмеялся. Я -
раздавленный, я - убитый, все равно я смеюсь над тобой! И тогда оно
зашаталось, накренилось... нет, оно катится дальше, но когда-нибудь, может