"Елизавета Манова. Рукопись Бэрсара" - читать интересную книгу автора - Какой рукой, наставник? Меня ведь руки кормят.
- Господу все равно, - ответил он тихо. Я поглядел на руки, и мне стало жаль их до слез. Руки, которые с первого раза умеют любое дело, моя опора, моя надежда. Лучше окриветь, чем лишиться одной из них! Но все решено и нет обратного хода... Я сбросил тапас, закатал повыше рукав рубахи и стремительно - чем быстрее, тем больше надежды! - сунул левую руку в огонь. Боль прожгла до самого сердца, пересекла дыхание. - Как клясться? - прохрипел я сквозь красный туман. - Клянусь... - Клянусь... Он не спешил, проклятый! Размеренно и напевно выговаривал слова, и я повторял их за ним, задыхаясь от боли и вони горелого мяса. И теперь во мне не было даже злобы - только тупое, каменное упрямство. - Бросай! Я разжал пальцы, но метал прикипел к ладони, и им пришлось отрывать его от меня. Боль все равно осталась, вся рука была только болью, и в сердце словно торчал гвоздь. Выдержал. Я подумал об этом совсем равнодушно, вытер здоровой рукой пот и поднял с полу тапас. Кто-то помог мне одеться, кто-то что-то делал с рукой. Я не мог на нее посмотреть. - Добрый брат! - сказал священник умильно. - Восславь этот час, ибо чист ты перед господом и людьми! - Слава богу, - сказал я устало. - Это все, наставник? суровые, меченные голодом и непосильной работой. По-разному глядели они на меня: кто приветливо, кто угрюмо, кто с жалостью, а кто и с опаской - и я безошибочно выбрал из них одно. На первый взгляд некрасивое, изможденное, обтянутое сухой кожей, с грубыми морщинами на бледном лбу. Но в нем была холодная страстность, зажатая волей, зорко и проницательно глядели глаза, а в складке губ таилась угрюмая властность. - Это все? - спросил я его. - Так смотря про что. Колдовством тебя уже не попрекнут, с этим, считай, кончено. А вот, что ты в лицо нас всех видел... - Зачем же вы позволили? - А кто знал, что ты вывернешься? - А теперь что? - Выбирай. Коли хочешь отсюда живой выйти, должен нашим стать. - Присесть бы, - сказал я тихо. Проклятая боль мешала мне думать. Ни проблеска мысли, одна только боль... - И то правда, было с чего притомиться. Ты не спеши, малый. Подожду. Меня подвели к скамье, и я упал на нее. Мне не о чем думать. Слишком много я вытерпел, чтобы остановиться. Но я еще поторгуюсь. Пристроил на колени налитую болью руку и сказал тому человеку: - Присядь-ка. Надо потолковать. Он глянул с удивлением, но сел и кивком разрешил говорить. - Стать вашим, говоришь? Но я - друг Охотника и не могу его предать. Если вы ему враги... - Ну, до того еще когда дойдет! А ты вроде бы говорил, что вы не во |
|
|