"Елизавета Манова. Рукопись Бэрсара" - читать интересную книгу автора

- Какой рукой, наставник? Меня ведь руки кормят.
- Господу все равно, - ответил он тихо.
Я поглядел на руки, и мне стало жаль их до слез. Руки, которые с
первого раза умеют любое дело, моя опора, моя надежда. Лучше окриветь, чем
лишиться одной из них!
Но все решено и нет обратного хода... Я сбросил тапас, закатал повыше
рукав рубахи и стремительно - чем быстрее, тем больше надежды! - сунул
левую руку в огонь.
Боль прожгла до самого сердца, пересекла дыхание.
- Как клясться? - прохрипел я сквозь красный туман.
- Клянусь...
- Клянусь...
Он не спешил, проклятый! Размеренно и напевно выговаривал слова, и я
повторял их за ним, задыхаясь от боли и вони горелого мяса. И теперь во
мне не было даже злобы - только тупое, каменное упрямство.
- Бросай!
Я разжал пальцы, но метал прикипел к ладони, и им пришлось отрывать
его от меня. Боль все равно осталась, вся рука была только болью, и в
сердце словно торчал гвоздь.
Выдержал. Я подумал об этом совсем равнодушно, вытер здоровой рукой
пот и поднял с полу тапас. Кто-то помог мне одеться, кто-то что-то делал с
рукой. Я не мог на нее посмотреть.
- Добрый брат! - сказал священник умильно. - Восславь этот час, ибо
чист ты перед господом и людьми!
- Слава богу, - сказал я устало. - Это все, наставник?
Он замялся, и я понял, что это не все. Я обвел взглядом их лица:
суровые, меченные голодом и непосильной работой. По-разному глядели они на
меня: кто приветливо, кто угрюмо, кто с жалостью, а кто и с опаской - и я
безошибочно выбрал из них одно. На первый взгляд некрасивое, изможденное,
обтянутое сухой кожей, с грубыми морщинами на бледном лбу. Но в нем была
холодная страстность, зажатая волей, зорко и проницательно глядели глаза,
а в складке губ таилась угрюмая властность.
- Это все? - спросил я его.
- Так смотря про что. Колдовством тебя уже не попрекнут, с этим,
считай, кончено. А вот, что ты в лицо нас всех видел...
- Зачем же вы позволили?
- А кто знал, что ты вывернешься?
- А теперь что?
- Выбирай. Коли хочешь отсюда живой выйти, должен нашим стать.
- Присесть бы, - сказал я тихо. Проклятая боль мешала мне думать. Ни
проблеска мысли, одна только боль...
- И то правда, было с чего притомиться. Ты не спеши, малый. Подожду.
Меня подвели к скамье, и я упал на нее. Мне не о чем думать. Слишком
много я вытерпел, чтобы остановиться. Но я еще поторгуюсь.
Пристроил на колени налитую болью руку и сказал тому человеку:
- Присядь-ка. Надо потолковать.
Он глянул с удивлением, но сел и кивком разрешил говорить.
- Стать вашим, говоришь? Но я - друг Охотника и не могу его предать.
Если вы ему враги...
- Ну, до того еще когда дойдет! А ты вроде бы говорил, что вы не во