"Мертвая зона" - читать интересную книгу автора (Кинг Стивен)

Часть вторая Смеющийся тигр

Возле бассейна под ярким июньским солнцем сидел в шезлонге юноша, вытянув длинные загорелые ноги, выдававшие в нем футболиста, и медленно читал по слогам:

– «Вне всяких сомнений, юный Денни Джу… Джунипер… юный Денни Джунипер был мертв, и надо ду… надо думать, не много нашлось бы на свете людей, которые бы сказали, что он не до… да… до…» Фу, черт, не могу.

– «Не много нашлось бы на свете людей, которые бы сказали, что он недостоин смерти», – закончил Джонни Смит. – Говоря проще, почти любой согласился бы, что Денни получил по заслугам.

Он поймал на себе взгляд Чака, чье лицо, обычно приветливое, выражало сейчас знакомую гамму чувств: удивление, досаду, смущение и некоторую подавленность. Чак вздохнул и снова уткнулся в боевик Макса Брэнда.

– «…недостоин смерти. Однако я был сильно уяз… уязв…»

– Уязвлен, – помог Джонни.

– «Однако я был сильно уязвлен тем, что он погиб в тот самый момент, когда мог одним подвигом искупить свои злоде… деяния. Разумеется, это сразу отр… атр… отр…»

Чак закрыл книгу и улыбнулся Джонни ослепительной улыбкой.

– Может, хватит на сегодня, а? – Это была его коронная улыбка, которая наверняка опрокидывала навзничь болельщиц со всего Нью-Гэмпшира. – Хотите искупаться? Хотите, по глазам вижу. Вы вон какой худющий – кожа да кости, и то с вас, глядите, пот в три ручья.

Джонни пришлось согласиться, по крайней мере мысленно, что его и вправду тянет искупаться. Начало лета юбилейного 1976 года выдалось необычно знойным и душным. Из-за противоположного крыла большого белого особняка до них доносилось убаюкивающее жужжание машинки, которой вьетнамец Нго Фат, садовник, подравнивал лужайку, прозванную Чаком «периной под открытым небом». Этот звук вызывают желание выпить два стакана холодного лимонада и погрузиться в дрему.

– Пожалуйста, без иронии по поводу моей худобы, – сказал Джонни. – И потом, мы только начали главу.

– Да, но перед этим мы уже две прочитали.

Подлизывается. Джонни вздохнул. В другое время он бы легко справился с Чаком, но не сейчас. Сегодня мальчик отважно преодолел путь к тюрьме Эмити – этой дорогой, сквозь засады, расставленные Джоном Шербурном, пробился кровожадный Красный Ястреб, чтобы прикончить Денни Джунипера.

– Ну ладно, только дочитай страницу, – сказал Джонни. – Ты застрял на слове «отравило». Смелее Чак, оно не кусается.

– Хороший вы все-таки человек! – Улыбка стала еще лучезарней. – И без вопросов, идет?

– Посмотрим… может быть, один-два.

Чак нахмурился, но скорее для виду; он понимал, что добился послабления. Он снова открыл роман, на обложке которого был изображен супермен, толкающий плечом дверь салуна, и медленно, запинаясь, до неузнаваемости изменившимся голосом начал:

– «Разумеется, это сразу отр… отравило мне настроение. Однако еще большее испытание ожидало меня у одр… одра бедного Тома Кейн… Кеньона. Его подстрелили, и он удирал на глазах, когда я…»

– Умирал, – спокойно сказал Джонни. – Контекст, Чак. Вчитывайся в контекст.

– Удирал на глазах, – хмыкнул Чак и продолжал: – «…И он умирал на глазах, когда я по… по… когда я появился».

Джонни почувствовал жалость к Чаку, склонившемуся над дешевым изданием романа «Быстрый как молния», над этим чтением, которое глотается залпом, а между тем вот он, Чак, с трудом, чуть не по складам разбирает непритязательную, совершенно однозначную прозу Макса Брэнда. Отцу Чака, Роджеру Чатсворту принадлежало все прядильно-ткацкое дело в южном Нью-Гэмпшире, а это было солидное дело. Ему также принадлежал шестнадцатикомнатный дом в Дареме с прислугой из пяти человек, включая Нго Фата, посещавшего раз в неделю занятия в Портсмуте для получения американского гражданства. Чатсворт ездил на подновленном «кадиллаке» модели 1957 года с откидным верхом. Его супруга, обаятельная женщина сорока двух лет, ездила на «мерседесе». У Чака был «корвет». Их семейное состояние исчислялось почти пятью миллионами долларов.

Джонни часто приходило в голову, что господь, вдыхая жизнь в кусок глины, вероятно, представлял себе в конечном счете семнадцатилетнего Чака. Парень был великолепно сложен. При росте шесть футов два дюйма он весил сто девяносто фунтов, и все они ушли в мускулы. Лицо его, гладкое, чистое, не отличалось, быть может, особой красотой, но поражали зеленые глаза; Джонни знал только одного человека с такими же ярко-зелеными глазами – Сару Хэзлит. В школе на Чака разве что не молились. Капитан бейсбольной и футбольной команд, староста класса, а с будущей осени – еще и председатель ученического совета. И, что удивительно, все это ничуть не вскружило ему голову. По выражению Герберта Смита, приезжавшего однажды посмотреть, как подвигаются у сына дела на новом поприще, Чак был «стоящий парень». Выше похвалы в лексиконе Герберта не существовало. Следовало добавить, что этот стоящий парень когда-нибудь сильно разбогатеет.

А сейчас он обреченно склонился над книжкой, и словно снайпер, сидящий один-одинешенек в засаде, выстреливал слово за словом. Он превращал захватывающий и стремительный рассказ Макса Брэнда о странствиях «быстрого как молния» Джона Шербурна и его стычках с Красным Ястребом, этим разбойником из племени команчей, в нечто столь же романтическое, как реклама полупроводников или радиодеталей.

И все же Чак не был глуп. Он успевал по математике, у него были цепкая память и хорошие руки. Однако он с огромным трудом усваивал печатное слово. Говорить он мог свободно и знал в теории фонетику, а вот на практике… Иногда какая-то фраза выходила у него вполне гладко, без единой ошибки, но просьба пересказать прочитанное ставило его в тупик. У Чатсворта-старшего возникли опасения, что его сын дислексик, но Джонни думал иначе; он еще не встречал ребенка, страдающего дислексией[14], хотя многие родители ухватились за это словечко, думая объяснить или оправдать этим косноязычное чтение своих детей. У Чака, судя по всему, была разновидность более общего заболевания – обычной и весьма распространенной ридингфобии[15].

Учителям понадобилось пять лет, чтобы прийти к такому выводу, родители же – да и сам Чак – забеспокоились всерьез лишь сейчас, когда под угрозой оказалась спортивная карьера. И это еще не самое страшное. Зимой Чаку предстояло пройти тестирование, чтобы с осени семьдесят седьмого учиться в колледже. С математикой-то он справится, а вот дальше… Если бы ему прочли вслух все вопросы, тогда бы он, конечно, мог рассчитывать на средний, а то и приличный общий балл. Пятьсот очков запросто. Но не приведешь же с собой чтеца на экзамены, даже если твой отец большая шишка в деловом мире Нью-Гэмпшира!

– «Я увидел др… другого человека. Он знал, что его ожидает, но держался совершенно нав… навоз… невозмутимо. Он ничего не просил, ни о чем не сожалел. Все страхи и без… беспокойство, одол… одал… одолевавшие его с той поры, как он стол… стал… столкнулся… столкнулся с неизвестностью…»

Прочитав в «Мэн таймс» объявление, что требуется репетитор, Джонни предложил свои услуги, хотя и без особой надежды. Он переехал в Киттери в середине февраля с единственной целью сбежать из Паунала, сбежать от ежедневной корреспонденции – от нее уже ломился почтовый ящик, – от газетчиков, зачастивших в последнее время, от истеричек с затравленным взглядом – они решали «заглянуть к нему на минуточку», раз уж «случайно оказались в этих краях» (у одной из таких случайно оказавшихся в этих краях номер на машине был мэрилендский, у другой, приехавшей на стареньком, выдохшемся «форде», – аризонский), от рук, которые тянулись, чтобы прикоснуться к нему…

В Киттери он впервые осознал, что безликое имя Джон Смит имеет свои преимущества. На третий день он нанялся поваром в закусочную, призвав на помощь опыт, приобретенный в летних кафе и в лагере бойскаутов на Рейнджлейских озерах, где он подрабатывал один сезон. Владелица закусочной, сухая как палка женщина по имени Руби Пеллетье, прочитала его послужной список и сказала:

– Уж больно ты, пострел, образованный, чтобы мясо крошить.

– Ваша правда, – сказал Джонни. – На бирже труда я весь курс наук прошел.

Руби Пеллетье уперла руки в тощие бока и, запрокинув голову, разразилась лающим смехом.

– А ты управишься, если в два часа ночи заявится целая орава и потребует яичницу с беконом, сосиски, французские тосты и пирожки?

– Пожалуй, – сказал Джонни.

– Пожалуй, ни хренышка ты не понимаешь, о чем тебе толкуют, – сказала Руби, – ну уж ладно, грамотей, валяй. Только принеси мне сначала справку, чтобы у меня не было неприятностей с охраной здоровья. И можешь сразу приступать.

Так он и сделал, и после двух суматошных недель (даже обжег правую руку, когда в запарке плюхнул ковшик в кипящее масло) он укротил работу, а не она его. Прочитав объявление Чатсворта, Джонни написал по указанному адресу. В письме он коротко рассказал о себе, особо отметив, что прошел курс «Выработка навыков чтения».

В последних числах апреля, когда он проработал в закусочной два месяца, пришло письмо от Роджера Чатсворта с предложением приехать пятого мая для беседы. Джонни договорился об отгуле и прекрасным весенним днем в назначенный час сидел с запотевшим стаканом пепси-колы в кабинете Чатсворта и слушал рассказ Роджера о том, как трудно дается его сыну чтение.

– По-вашему, это дислексия? – спросил Роджер.

– Нет. Я думаю, обычная ридингфобия.

Чатсворта слегка передернуло.

– Синдром Джексона?

Джонни был поражен. Еще бы! Девять лет назад Майкл Кэри Джексон, специалист по грамматике и методике чтения из университета Южной Калифорнии, выпустил, можно сказать, нашумевшую книгу «Невосприимчивый читатель». В ней описывался целый букет проблем, возникающих при чтении и получивших впоследствии название «синдрома Джексона». Это была хорошая книга для тех, кто мог продраться сквозь густой замес научной фразеологии. Чатсворт явно продрался, и Джонни сразу оценил волевой характер этого человека, решившего во что бы то ни стало помочь сыну выкарабкаться.

– Вроде того, – согласился Джонни. – Но учтите, я еще не видел вашего сына и не слышал, как он читает.

– Ему нужно сдать хвосты за прошлый год. Американскую литературу, историю и, мало того, гражданское право. Не смог прочесть всю эту писанину и завалил экзамены. У вас есть разрешение преподавать в Нью-Гэмпшире?

– Нет, – сказал Джонни, – но это не проблема.

– Так как бы вы поступили с моим сыном?

Джонни объяснил в общих чертах. Чаку надо как можно больше читать вслух, особенно книги, пробуждающие воображение: фантастику, приключенческие романы для юношества. Учиться отвечать на вопросы о прочитанном. И расслабляться по методу Джексона.

– Прирожденным лидерам зачастую приходится труднее всех, – сказал Джонни. – Они слишком рьяно берутся за дело и перенапрягают мозг. Получается что-то вроде мысленного заикания…

– Так считает Джексон? – перебил Чатсворт.

– Нет, так считаю я, – улыбнулся Джонни.

– Ясно. Продолжайте.

– Если ученик, прочитав текст, не будет ни о чем думать, если не заставлять его тут же пересказывать текст – каналы памяти могут прочиститься сами собой. И тогда он поймет, на чем застопорился…

Глаза у Чатсворта заблестели. Джонни нащупал самую сердцевину его убеждений, а возможно, и философии всех тех, кто самостоятельно пробил себе дорогу в жизни.

– Ничто так не окрыляет, как успех? – спросил Чатсворт.

– Если угодно.

– Сколько вам понадобится времени, чтобы получить разрешение на преподавание?

– Ровно столько, сколько нужно, чтобы завизировать мое заявление и прислать ответ. Вероятно, недели две.

– Значит, вы могли бы приступить с двадцатого?

Джонни растерянно заморгал.

– Вы хотите сказать, что берете меня?

– Если работа вас устраивает, считайте, что я вас взял. Жить можете в домике для гостей, заодно отвадим на лето родственников, не говоря уж о приятелях Чака – и пусть он берется за работу засучив рукава. Я буду платить вам шестьсот долларов в месяц – не бог весть какая сумма, но если дела у Чака пойдут на лад, вы получите приличное вознаграждение. Приличное. – Чатсворт снял очки и протер глаза. – Я люблю своего мальчика, мистер Смит. И ради него готов на все. Помогите нам, если можете.

– Постараюсь.

Надев очки, Чатсворт снова взял в руки письмо Джонни.

– Долго вы, однако, не преподавали. Разонравилось?

Начинается, подумал Джонни.

– Нет, – сказал он, – просто попал в аварию.

Чатсворт перевел взгляд на шею Джонни, где остались шрамы после частичной замены атрофировавшихся сухожилий.

– Автомобильная катастрофа?

– Да.

– Серьезная?

– Да.

– Ну сейчас вы, кажется, в полном порядке, – заметил Чатсворт. Он убрал письмо Джонни в ящик стола, и на этом вопросы, как ни странно, кончились. Так после пятилетнего перерыва Джонни стал учителем, хотя в классе у него был всего один ученик.

– «И ко мне, кос… косвенно виновному в его с… смерти, он протянул свою слабеющую руку и улыбнулся все… всепрощающей улыбкой. Это была тяжелая минута, и я ушел с чувством, что мне никогда не искупать… не искупить то зло, которое я сотворил».

Чак захлопнул книжку.

– Все. Кто последним нырнет, тот последний идиот.

– Еще минутку, Чак.

– Оооох… – Чак тяжело осел, на его лице было написано: опять эти вопросы. Страдальческая мина сопровождалась добродушной улыбкой, но за этой улыбкой временами угадывался другой Чак: замкнутый, нервный, растерянный. Вконец растерянный. Ведь вокруг был мир, в котором все читали: неграмотный человек в Америке похож на динозавра, забредшего по ошибке в наш век. Чак был слишком умен, чтобы этого не понимать. И он с ужасом ожидал осени и той неизвестности, которую готовил ему новый учебный год.

– Всего несколько вопросов.

– Зачем? Вы же знаете, что я не отвечу.

– Ответишь. На этот раз ты ответишь на все вопросы.

– Я никогда не понимаю, про что читаю, вы в этом давно могли убедиться. – Вид у Чака был мрачный и несчастный. – И вообще мне непонятно, зачем вы у нас остались, разве только из-за харчей.

– Ты ответишь на все вопросы, потому что они не имеют отношения к книге.

Чак поднял на него глаза.

– Не имеют отношения? Чего ж тогда спрашивать? Я думал…

– Ну, доставь мне удовольствие, ладно?

Сердце у Джонни бешено колотилось, чему он, впрочем, не очень-то удивился. Он давно готовился к этой минуте, дожидаясь лишь благоприятного стечения обстоятельств. Сейчас момент был самый подходящий. Не крутилась поблизости миссис Чатсворт, которая своей вечной озабоченностью выбивала Чака из колеи. Не плескались в бассейне дружки-приятели – при них чтение вслух казалось Чаку занятием для отстающего первоклашки. И, что самое важное, не было отца, человека, порадовать которого Чак мечтал больше всего на свете. Он уехал в Бостон на заседание региональной комиссии по охране окружающей среды, где обсуждался вопрос о загрязнении водоемов.

Из книги Эдварда Стэнни «Трудности обучения»:

Этот случай, о котором Джонни прочитал восемь лет назад в предисловии к книге Стэнни, запал ему в голову. Он всегда считал, что ключевое слово в рассказе Руперта Дж. – беспомощность. Если в данный момент близость с женщиной для тебя важнее всего на свете, риск оказаться не на высоте возрастает раз в десять, а то и в сто. Ну, а если для тебя так важно предстоящее чтение…

– Какое, Чак, у тебя второе имя? – спросил он как бы между прочим.

– Мэрфи, – ответил Чак и улыбнулся. – Жуть, правда? Девичья фамилия моей матери. Не вздумайте рассказать Джеку или Элу, не то ваше хилое тело здорово пострадает.

– Не беспокойся. Когда у тебя день рождения?

– Восьмого сентября.

Джонни начал забрасывать его вопросами, не давая времени на раздумья, – впрочем, это были не те вопросы, над которыми нужно долго думать.

– Как зовут твою девушку?

– Бет. Вы же знаете Бет…

– А ее второе имя?

– Альма. Кошмар, да? – хмыкнул Чак.

– Как звать твоего деда по отцу?

– Ричард.

– Кто больше всего понравился тебе в этом году в восточном дивизионе Американской бейсбольной лиги?

– «Янки». Особенно как они переходили на первую базу.

– Кого бы ты хотел видеть президентом?

– Хорошо бы победил Джерри Браун.

– Будешь продавать свой «корвет»?

– В этом году нет. Может, в будущем.

– Мама не против?

– Наоборот. Она говорит, что у нее обрывается сердце – так я гоняю.

– Каким образом Красному Ястребу удалось, обойдя засады, убить Денни Джунипера?

– Шербурн забыл о люке, через который можно было попасть на чердак здания тюрьмы, – ответил Чак не задумываясь, и Джонни вдруг охватило ликование – вроде горячей волны после хорошего глотка крепкого виски. Сработало. Он вовлек Чака к разговор о розах, и тот ответил жизнерадостным воплем «пожар».

Чак смотрел на него как громом пораженный.

– Красный Ястреб проник на чердак через слуховое окно. Открыл люк. Застрелил Денни Джунипера. А затем и Тома Кеньона.

– Все правильно, Чак.

– Я вспомнил, – пробормотал тот, глядя на Джонни расширенными глазами, рот его уже растягивался в улыбке. – Ловко вы меня навели…

– Я просто взял тебя за руку и помог обогнуть то, что стояло на твоем пути, – сказал Джонни. – Но препятствие еще не устранено, Чак. Не обольщайся. Кто была девушка, в которую влюбился Шербурн?

– Она… – Глаза его слегка затуманились, и он сокрушенно покачал головой. – Не помню. – С внезапным озлоблением он ударил себя по колену. – Ничего не помню! Какой же я тупица!

– А ты не помнишь, тебе когда-нибудь рассказывали, как познакомились твои родители?

Чак посмотрел на него и едва заметно улыбнулся. На том месте, где он ударил себя, заалело пятно.

– Как не помнить. Мама работала в Чарлстоне, в конторе по прокату, и дала отцу автомобиль со спущенной шиной. – Чак засмеялся. – С тех пор она уверяет, будто вышла за него потому, что отстающий больше старается.

– Ну а назови мне девушку, которой увлекся Шербурн?

– Дженни Лэнгхорн. Намучился он с ней. Раньше она была с Грэшемом. Рыжая, как моя Бет. Она… – Он осекся и вытаращился на Джонни, словно тот у него на глазах достал кролика из нагрудного кармана. – Опять у вас получилось!

– Нет, Чак. Это у тебя получилось. Вся хитрость в том, чтобы направить человека по ложному пути. Так почему, говоришь, Джон Шербурн намучился с Дженни?

– Так ведь Грэшем-то – большой туз в городе…

– В каком городе?

Чак открыл было рот, но так ничего и не сказал. Вдруг он отвернулся к бассейну. Потом улыбнулся и снова посмотрел на Джонни.

– Эмити. Как в фильме «Челюсти».

– Молодец! И как же ты вспомнил?

Чак хмыкнул.

– Ерунда какая-то. Я начал думать, не выступить ли мне в соревнованиях по плаванию, и вдруг – бац! Вот так хитрость. Потрясно!

– Ну ладно. Пожалуй, на сегодня хватит. – Джонни устал, взмок, но чувствовал себя по-настоящему счастливым. – Вот ты и сделал первый шаг. Ты хоть самого понимаешь это? Пойдем поплаваем. Кто последним нырнет, тот последний идиот.

– Джонни?

– Что?

– Этот прием будет всегда срабатывать?

– Да, если ты его освоишь, – сказал Джонни. – Всякий раз, когда ты станешь обходить препятствие, вместо того чтобы лезть напролом, оно будет уменьшаться. И с чтением вслух тоже пойдет на лад, вот увидишь. У меня есть в запасе и другие маленькие хитрости. – Он умолк. То, что он сейчас сказал Чаку, было не столько правдой, сколько смелой попыткой гипнотического внушения.

– Спасибо вам, – сказал Чак. Вымученную, страдальческую улыбку сменило выражение искренней благодарности. – Если вы меня вытащите, я… я просто стану на колени и буду целовать вам ноги, только прикажите. Меня иногда жуть берет, мне кажется, я не оправдываю надежд отца…

– А ты не догадываешься, Чак, что этим отчасти и объясняются твои трудности?

– Правда?

– Да. Ты хочешь всех перебегать. Переплавать. У тебя во всем перебор. И дело тут, возможно, не только в психологическом барьере. Некоторые считают, что затрудненное чтение, синдром Джексона и другие аналогичные фобии – все это следствие, так сказать… родимого пятна на коре мозга. Забитых каналов. Неисправного реле. Мерт… – Он прикусил язык.

– Чего? – спросил Чак.

– Мертвой зоны, – выдавил Джонни. – Неважно. Названия не играют роли. Главное – результат. Никакой хитрости, собственно говоря, тут нет – нужно лишь направить мысли по обходному пути. Это значит – обучить активную область мозга выполнять работу, с которой не справляется какой-нибудь маленький участок. Скажем, тебе нужно всякий раз, когда ты напарываешься на сучок, начинать рассуждать вслух. Тем самым импульс мысли перемещается в другую точку мозга. Это умение переключаться.

– А я сумею? Вы думаете, сумею?

– Уверен, – сказал Джонни.

– Ну что ж. Значит, научусь. – Чак нырнул в бассейн и по крутой дуге выплыл на поверхность; он тряхнул своими длинными волосами, и брызги разлетелись веером. – Прыгайте! Вода отличная!

– Сейчас, – сказал Джонни, но в эту минуту он был рад просто стоять на кафельном бортике и, глядя, как Чак мощными гребками приближается к дальнему концу бассейна, наслаждаться одержанной победой. Подобной радости он не испытывал ни когда ему было видение, что у Эйлин Мэгоун загорелись занавески на кухне, ни когда ему открылось имя Фрэнка Додда. Если господь и наградил его даром, то даром учить людей, а вовсе не выяснять подробности, которые его не касаются. Вот его призвание – он понял это еще тогда, в 1970-м, когда учительствовал в Кливс Милс. И, что еще важнее, это понимали дети и раскрывались в ответ, как раскрылся Чак сегодня.

– Так и будете стоять столбом? – донесся голос Чака.

Джонни нырнул в бассейн.

Уоррен Ричардсон вышел из конторы без четверти пять, как всегда. Он направился к стоянке, втиснул свое грузное тело за руль «шевроле», завел мотор. Все как обычно. Необычным было только лицо, появившееся внезапно в зеркале заднего обзора, – небритое смуглое лицо, длинные волосы и неправдоподобно зеленые глаза, такие же зеленые, как у Сары Хэзлит или Чака Чатсворта. Подобный страх Уоррену Ричардсону доводилось испытывать разве что в далеком детстве.

– Привет, – сказал Санни Эллиман, перегибаясь через спинку сиденья.

– Кто?.. – только и выжал из себя Ричардсон. Сердце у него колотилось, в глазах заплясали темные блики. Он испугался, как бы с ним не случился сердечный приступ.

– Тихо, приятель, – сказал человек, прятавшийся на заднем сиденье. – Тихо. Включите подфарники.

И тут у Ричардсона возникло странное чувство благодарности. Человек, нагнавший на него страх, не будет больше пугать его. Наверное, это очень славный человек, наверное…

– Кто вы? – выдавил он на этот раз.

– Ваш друг, – сказал Санни.

Ричардсон хотел повернуться, но в его дряблую шею клещами впились пальцы. Боль была непереносимая. У Ричардсона перехватило дыхание, и он судорожно заскулил.

– Не надо оборачиваться, приятель. У вас есть зеркало заднего обзора. Врубились?

– Да, – задыхался Ричардсон. – Да, да, только отпустите!

Пальцы ослабили хватку, и вновь он испытал это странное чувство благодарности. Правда, сейчас он уже не сомневался во враждебных намерениях человека, как не сомневался и в том, что незнакомец находится в его машине не случайно, хотя не представлял себе, зачем и кому это могло понадобиться…

И вдруг он сообразил, кому могло, точнее, могло бы это понадобиться; трудно, конечно, ожидать такого от нормального кандидата, но Грег Стилсон не был нормальным. Грег Стилсон сумасшедший, так что… Уоррен Ричардсон начал тихо всхлипывать.

– Мне надо поговорить с вами, приятель, – сказал Санни. В его голосе сквозило участие и сожаление, однако в глазах поблескивал зеленый огонек насмешки. – Дядюшка хочет сказать вам пару теплых слов.

– Это связано со Стилсоном? С…

И снова клещи впились ему в шею, и Ричардсон взвизгнул от боли.

– Не надо имен. – Страшный человек за его спиной произнес это с тем же участием и сожалением. – Можете делать свои выводы, мистер Ричардсон, но имена оставьте при себе. Мой большой палец упирается сейчас в вашу сонную артерию, а остальные пальцы – в шейную вену, так что при желании я могу превратить вас в живой труп.

– Чего вы хотите? – чуть не простонал Ричардсон. Трудно поверить, что все это происходит на стоянке автомашин, среди бела дня, в двух шагах от его конторы по делам о недвижимости, в главном городе штата Нью-Гэмпшир. Ему были видны часы, вделанные в красную кирпичную кладку ратушной башни. Часы показывали без десяти пять. Сейчас Норма поставит в духовку свиные отбивные, обильно сдобренные специями. Шон смотрит по телевизору «Сезам-стрит». А тут за спиной сидит человек, грозящий сделать из него идиота. Это какой-то ужасный сон. Сон, от которого мечешься на постели.

– Я-то ничего не хочу, – сказал Санни Эллиман. – Вопрос в том, чего хотите вы.

– Я не понимаю, о чем вы. – Но, к своему ужасу, он, кажется, понимал.

– Эта статейка в «Нью-Гэмпшир джорнэл» по поводу сомнительных операций с недвижимостью, – сказал Санни. – Не слишком ли вы много знаете, мистер Ричардсон? Особенно в отношении… некоторых лиц.

– Но я…

– Вся эта болтовня о городском парке, к примеру говоря. С намеками на сорванный куш, и взятки, и круговую поруку. Вся эта бредятина. – Пальцы снова впились ему в шею, и на этот раз Ричардсон застонал. Но ведь его имя в статье не называлось, он был всего-навсего «информированным источником». Как же они узнали? Как узнал Грег Стилсон?

Незнакомец быстро заговорил ему в самое ухо, щекоча его жарким дыханием.

– Вы понимаете, мистер Ричардсон, что подобной чушью вы можете навлечь неприятности на некоторых лиц. Скажем, на лиц, участвующих в предвыборной кампании. Баллотироваться на высокий пост – это все равно что играть в бридж, сечете? Тут нельзя ошибаться. И не дай бог швырнут в тебя комок грязи, грязь – штука липкая, особенно в наши дни. Пока ничего серьезного не случилось. Я рад сообщить вам это, поскольку, случись что-нибудь серьезное, вы бы сейчас не вели со мной дружескую беседу, а пересчитывали остаток зубов.

Несмотря на весь свой страх, несмотря на то, что сердце его бешено колотилось, Ричардсон сказал:

– Этот молодой человек… это лицо… неужели вы в самом деле надеетесь выгородить его? Он же развернулся, как какой-нибудь продавец змеиного жира в провинциальном городке на Юге. Рано или поздно…

Большой палец вонзился ему в ухо и начал проворачиваться. Боль была адская, немыслимая. Ричардсон вскрикнул и ткнулся головой в боковое стекло. Руки его ощупью искали звуковой сигнал.

– Только нажми, сукин сын, и я тебя прикончу, – послышался шепот.

Рука Ричардсона безвольно упала. Незнакомец оставил его ухо в покое.

– Не мешало бы вам, приятель, прочистить уши, – донеслось с заднего сиденья. – Весь палец вымазал. Жуть сколько серы.

Уоррен Ричардсон беззвучно плакал, не в силах совладать с собой. Слезы текли по его одутловатым щекам.

– Прошу вас, не мучайте меня, – проговорил он. – Не мучайте. Прошу вас.

– Могу лишь повторить, – сказал ему Санни. – Вопрос в том, чего хотите вы. Кто что говорит по поводу… некоторых лиц – не ваше дело. Ваше дело – врать, да не завираться. Трижды подумайте, прежде чем открывать рот, когда к вам наведывается парень из «Джорнэл». Подумайте, как просто бывает узнать, кто этот «информированный источник». И как хреново, когда твой дом вдруг сгорает дотла. Или когда приходится раскошеливаться на пластическую операцию, потому что жене плеснули в лицо кислотой.

Незнакомец сопел, как зверь, продирающийся сквозь заросли.

– Может, теперь вы поймете, как просто перехватить вашего мальчугана, когда он возвращается домой из детского сада.

– Только посмейте! – прохрипел Ричардсон. – Только посмейте, негодяй!

– Я просто говорю, что пора задуматься над тем, чего же вы сами хотите, – заметил Санни. – Выборы… этим живет вся Америка, верно? Тем более в год двухсотлетнего юбилея. Вот пусть каждый и поживет в свое удовольствие. А какое уж тут удовольствие, когда всякие кретины начинают брехать направо и налево. Прыщу на чужой… завидуют.

Тут незнакомец совсем убрал руку. Задняя дверца открылась. Господи, наконец-то.

– Так что пора задуматься, – повторил Санни Эллиман. – Надеюсь, мы поняли друг друга.

– Да, – прошептал Ричардсон. – Но если вы рассчитываете, что Гре… что некое лицо может победить на выборах с помощью подобной тактики, то сильно ошибаетесь.

– Нет, – сказал Санни. – Это вы ошибаетесь. Не забывайте, что все хотят пожить в свое удовольствие. Так что смотрите, как бы вам не опоздать к общему пирогу.

Ричардсон молчал. Он сидел за рулем словно изваяние, чувствуя, как пульсирует шейная артерия, и тупо смотрел на ратушные часы, будто все остальное в этой жизни потеряло смысл. Часы показывали без пяти пять. Свиные отбивные наверняка уже в духовке.

Незнакомец кинул напоследок два слова и, не оглядываясь, быстро зашагал прочь; его длинные волосы взлетали над воротом рубашки. Он свернул за угол и скрылся.

Последнее, что он сказал Уоррену Ричардсону, было: «Прочисть уши».

Ричардсона охватила дрожь, и прошло немало времени, прежде чем он смог вести машину. Первым его осознанным ощущением была ярость, сильнейшая ярость. Хотелось тут же подъехать к полицейскому управлению (оно находилось в здании ратуши, как раз под часами) и заявить о случившемся, об угрозах расправиться с его женой и сыном, о физическом насилии и о том человеке, от имени которого все это делалось.

…как хреново, когда приходится раскошеливаться на пластическую операцию… как просто перехватить вашего мальчугана…

Но с какой стати? С какой стати рисковать? Он сказал этому подонку чистейшую правду. Всякий, кто имел в южном Нью-Гэмпшире дело с недвижимостью, отлично знал, что Стилсон пустился в опасную авантюру. Выгоды, которые он сейчас извлекает, рано или поздно обернутся крахом, и он очутится за решеткой – гораздо раньше, чем кажется. Его избирательная кампания – верх сумасшествия. А теперь еще тактика выкручивания рук! В Америке, тем более в Новой Англии, такое не проходит.

Но пусть кто-нибудь другой скажет об этом во всеуслышание.

Кто-нибудь другой, кому нечего терять.

Уоррен Ричардсон поехал домой, где его ждали свиные отбивные, и ни словом не обмолвился о случившемся. Кто-нибудь другой наверняка положит этому конец.

Как-то вечером, вскоре после знаменательного успеха Чака, Джонни Смит брился в ванной комнате в домике для гостей. В последние дни, стоя перед зеркалом, он каждый раз испытывал нелепое чувство, будто видит не себя, а своего старшего брата. Лоб прорезали две глубокие морщины. Еще две залегли возле рта. Неожиданно вылезла белая прядка, и вообще волосы вдруг тронула седина. Казалось, это случилось за одну ночь.

Он выдернул из розетки шнур электробритвы и вышел в кухню, служившую одновременно столовой. Прямо роскошь, подумал Джонни и чуть заметно улыбнулся; похоже, он понемногу приходит в себя. Он включил телевизор, достал из холодильника бутылку «пепси» и сел смотреть новости. Роджер Чатсворт вернется поздно, а завтра утром Джонни не без удовольствия сообщит ему о первом серьезном успехе сына.

Раз в две недели Джонни навещал отца. Новое поприще Джонни пришлось по душе Герберту, который с неподдельным интересом слушал рассказы о Чатсвортах, об их доме в Дареме, этом уютном университетском городке, и о делах Чака. В свою очередь, Джонни слушал рассказы отца о том, как он помогает Чарлине Маккензи, живущей в соседнем Нью-Глостере.

– Ее муж был первоклассным врачом, но мало что умел по дому, – рассказывал Герберт. – Чарлина с Верой дружили, пока Вера не погрузилась в дебри фундаментализма. Это их разобщило. Муж Чарлины умер от инфаркта в 1973 году. Дом практически разваливался на глазах, – продолжал Герберт. – Надо же было как-то помочь. Я приезжаю туда в субботу утром и после обеда возвращаюсь обратно. Должен тебе сказать, Джонни, готовит она лучше тебя.

– И выглядит тоже, – подыграл Джонни.

– Ну, конечно, она хорошенькая, но между нами, сам понимаешь, ничего такого. Еще ведь и года не прошло, как мы похоронили маму…

Джонни, однако, подозревал что-то такое между ними и в глубине души был этому рад. Очень уж ему не хотелось думать, что отца ждет одинокая старость.

Уолтер Кронкайт рассказывал телезрителям о новостях политической жизни. Первичные выборы закончили, до партийных съездов оставались считанные недели, по всему видно, что у Джимми Картера дело в шляпе и кандидатом от демократов будет он. Зато Форд не на шутку сцепился с бывшим губернатором Калифорнии Рональдом Рейганом. Репортерам впору подсчитывать делегатов поименно. В одном из своих редких писем Сара Хэзлит писала: «Уолт держит пальцы рук (и ног!) скрещенными, чтобы Форд пришел первым. Уолт рассчитывает в этом случае пройти в сенат штата. Он не знает, как в других местах, но в Мэне у Рейгана нет никаких шансов».

Работая поваром в Киттери, Джонни взял за правило ездить раза два в неделю в Дувр, или Портсмут, или другие ближайшие городишки Нью-Гэмпшира. Там перебывали все кандидаты в президенты, так что Джонни представлялась уникальная возможность увидеть их вблизи, без царственного ореола, который позже, может быть, окружит того, кто заберет власть в свои руки. Эти поездки превратились у него в своего рода хобби – на короткий срок, разумеется. Когда предвыборная кампания в Нью-Гэмпшире закончится, кандидаты переберутся во Флориду и даже не бросят прощального взгляда. Кое-кому, естественно, придется похоронить свои политические амбиции где-нибудь на полпути между Портсмутом и Кином. Никогда не интересовавшийся политикой (исключая период Вьетнама), Джонни вдруг всерьез увлекся ею, когда страсти, вызванные касл-рокским делом, понемногу улеглись, и его дар, а может быть, несчастье, как ни называй, сыграл тут не последнюю роль.

Он пожимал руки Моррису Юдоллу и Генри Джексону, Фред Харрис похлопал его по спине. Рональд Рейган приобнял его профессиональным жестом политика со словами: «Приходите на избирательный участок, ваш голос будет весьма кстати». В ответ Джонни согласно кивнул, полагая, что проще оставить Рейгана в заблуждении, будто на него, Джонни, можно вполне положиться.

Он почти пятнадцать минут беседовал с Сарджем Шрайвером в вестибюле страхолюдного «Ньюингтон-Молла». Шрайвер, только что подстриженный, распространяющий волны парфюмерных запахов и, пожалуй, неуверенности, шел в сопровождении помощника, чьи карманы были набиты воззваниями, и агента секретной службы, ковырявшего украдкой прыщик. Шрайвер чуть не расплылся оттого, что его узнали. Едва они попрощались, к Шрайверу подошел кандидат в какой-то местный орган власти и попросил автограф. Шрайвер благосклонно улыбнулся.

Во время этих контактов Джонни всякий раз открывались различные подробности, но почти ничего существенного. По-видимому, рукопожатия превратились для этих людей в ритуал, при котором живые побуждения оказывались погребенными под толстым слоем прозрачного плексигласа. Джонни удалось повидать практически всех, за исключением президента Форда, но лишь однажды он испытал внезапное, как удар тока, озарение, подобное тем, какие были у него в случае с Эйлин Мэгоун и – при всей их несхожести – с Фрэнком Доддом.

Ранним утром, без четверти семь, Джонни приехал в Манчестер на своем стареньком «плимуте». Он работал всю ночь с десяти до шести. Он устал, но приглушенный зимний рассвет был слишком хорош, чтобы проспать его. Кроме того, Джонни нравился Манчестер – узкие улочки, обшарпанные кирпичные дома и рассыпанные по берегу, как четки, островерхие здания прядильных фабрик. В то утро он не собирался охотиться за очередным политиком. Он решил просто покружить по улицам, пока еще не высыпали люди и не рассеялось холодное и тихое очарование февраля, а потом вернуться в Киттери и немного соснуть.

Джонни завернул за угол и увидел у ворот обувной фабрики три безликих «седана», хотя стоянка в этом месте была запрещена. Перед воротами стоял Джимми Картер и пожимал руки рабочим, заступавшим на смену. Они шли полусонные, в тяжелых мешковатых пальто, с завтраком в корзинках или бумажных пакетах. Для каждого у Картера находилось свое слово. Его улыбка, не успевшая пока разойтись миллионными тиражами, была безоблачной и неутомимой. Нос покраснел от мороза.

Джонни проехал еще полквартала, припарковался и направился к фабричным воротам; снег скрипел и похрустывал у него под ногами. Агент секретной службы смерил его взглядом и потерял к нему интерес – по крайней мере внешне.

– Я готов голосовать за любого, кто собирается снизить налоги, – говорил мужчина в заношенной лыжной куртке с целым созвездием прожженных кислотой дырок на рукаве. – От этих проклятых налогов житья нет, честное слово.

– Мы займемся этим делом, – сказал Картер. – Когда я окажусь в Белом доме, мы прежде всего пересмотрим налоговую политику. – Спокойная самоуверенность, звучавшая в его голосе, насторожила Джонни.

Глаза Картера, поражавшие своей голубизной, встретились с глазами Джонни.

– Привет! – сказал он.

– Здравствуйте, мистер Картер, – сказал Джонни. – Я не работаю здесь. Просто ехал мимо и увидел вас.

– Ну что же, рад, что остановились. Я выдвинул свою кандидатуру в президенты.

– Я знаю.

Картер протянул руку. Джонни пожал ее.

– Надеюсь, что вы… – начал было Картер. И осекся.

Последовала вспышка, внезапный треск, как будто он сунул палец в электрическую розетку. Зрачки у Картера сузились. Они с Джонни смотрели друг на друга, казалось, целую вечность.

Агенту секретной службы все это не понравилось. Он бросился к Картеру, на ходу расстегивая пальто. За их спиной, из какой-то немыслимой дали, донесся долгий и протяжный гудок, возвещавший о начале семичасовой смены.

Джонни выпустил руку Картера, но они продолжали смотреть друг на друга.

– Что это, черт возьми? – тихо спросил Картер.

– По-моему, дружище, ты куда-то собирался, – подал вдруг голос агент и положил увесистую руку на плечо Джонни. – Или нет?

– Все в порядке, – успокоил его Картер.

– Вы станете президентом, – сказал Джонни.

Рука агента лежала на его плече, но она стала как будто легче, и вновь Джонни что-то почувствовал. Агенту секретной службы

(глаза)

не нравились эти глаза. Они показались ему

(глаза убийцы, глаза маньяка)

холодными и странными… пусть только запустит руку в карман пальто, пусть хотя бы шевельнет ею, и я уложу его прямо на тротуаре. Не успела эта мысль агента пронестись в голове Джонни, как вдруг откуда-то пришли два слова, простые и страшные:

(лорел мэриленд лорел мэриленд лорел мэриленд лорел)

– Да, – сказал Картер.

– Это реальнее, чем многие думают… реальнее, чем вы сами думаете… в общем, вы победите.

Картер молча глядел на него, слегка раздвинув губы в улыбке.

– У вас есть дочь. Она поступит в школу в Вашингтоне. В школу… – Но это уже было в мертвой зоне. – Школа названа именем освобожденного раба.

– Приятель, а ну-ка двигай отсюда, – сказал агент.

Картер посмотрел на него, и тот замолчал.

– Рад был познакомиться, – сказал Картер. – Вы меня слегка озадачили, и все же я рад.

Джонни вернулся в свое обычное состояние. Все прошло.

Он почувствовал, что у него замерзли уши и что не мешает заглянуть кой-куда.

– Все доброго, – сказал он, смешавшись.

– Спасибо. И вам того же.

Он повернулся к машине, чувствуя на себе взгляд агента, и уехал, как в тумане.

Вскоре Картер свернул свою кампанию в Нью-Гэмпшире и двинул во Флориду.

Уолтер Кронкайт перешел от американских политиков к гражданской войне в Ливане. Джонни поднялся, налил себе еще пепси и отсалютовал стаканом экрану телевизора. Твое здоровье, Уолт. Выпьем за три «Р» – распад, разрушение и рок. Куда бы мы без них делись?

В дверь тихо постучали.

– Войдите, – отозвался Джонни, ожидая увидеть Чака; наверное, позовет его прокатиться в Сомерсуэрт. Но это был не Чак. Это был отец Чака.

– Привет, Джонни, – сказал Чатсворт. Он был в застиранных джинсах и легкой спортивной рубашке навыпуск. – Можно?

– Разумеется. Я думал, вы возвратитесь поздно.

– Видите ли, мне позвонила Шелли. – Так звали его жену. Роджер вошел и закрыл за собой дверь. – К ней прибежал Чак. Расплакался от радости, как малый ребенок. Сказал, что ваша система сработала. И что у него, наверное, все будет в порядке.

Джонни поставил стакан.

– Нам еще предстоит потрудиться, – сказал он.

– Чак встретил меня в аэропорту. – Последний раз я видел его таким… уж и не вспомню когда. Лет в десять. Или в одиннадцать. Тогда я подарил ему пистолет калибра 5,6 миллиметра, о котором он мечтал пять лет… Он прямо в аэропорту прочитал мне заметку из газеты. Сдвиг просто невероятный. Я пришел поблагодарить вас.

– Благодарить надо Чака, – сказал Джонни. – Он очень восприимчив. Его успех во многом объясняется самовнушением. Он убедил себя, что это ему под силу, и теперь развивает успех. Точнее, пожалуй, не сформулируешь.

Роджер сел.

– Он говорит, вы учите его мысленно переключаться.

– Что ж, верно, – улыбнулся Джонни.

– Он сумеет пройти тесты?

– Трудно сказать. Жаль, если он все поставит на карту и проиграет. Экзамен всегда стрессовая ситуация. Если его вдруг заклинит, не исключена психическая травма. Не подумать ли о хороших подготовительных курсах? Вроде Питсфилдских.

– Была у нас такая мысль, но, честно говоря, я считал, что этим мы просто отдалим то, чего все равно не миновать.

– Вот-вот, отсюда все комплексы. Он чувствует, что ситуация критическая: пан или пропал.

– Я никогда не давил на Чака.

– Сознательно нет. Мне это известно. И Чаку тоже. Но, с другой стороны, вы богаты, преуспеваете и колледж в свое время окончили с отличием. Чак, по-моему, чувствует себя так, словно ему вступать в игру сразу же за Хенком Аароном[16].

– Тут уж я, Джонни, ничего не могу поделать.

– Я полагаю, что после года на подготовительных курсах, вдали от дома, он яснее представит свое будущее. А потом он бы поработал на одной из ваших фабрик. Если бы это был мой сын и мои фабрики, я бы пошел ему навстречу.

– Почему же он мне сам ничего об этом не говорил?

– Чтобы вы не подумали, будто он перед вами стелется, – сказал Джонни.

– Это его собственные слова?

– Да. Чаку хотелось бы попробовать себя в деле, он считает, это ему пригодится. Чак мечтает пойти по вашим стопам, мистер Чатсворт. Но за вами трудно угнаться. Отсюда его проблемы. У него дрожат руки, как у неопытного охотника при виде дичи.

Вообще-то Джонни немного приврал. Правда, кое-что проскальзывало в их разговорах, но до таких откровений никогда не доходило. Если что и было, то не на словах. Просто Джонни время от времени прикасался к Чаку, и таким образом ему многое приоткрылось. Он видел фотокарточки, которые Чак носил в бумажнике, и понял, как тот относится к отцу. О каких-то вещах Джонни никогда бы не рассказал своему собеседнику, человеку приятному, но достаточно для него далекому: Чак готов был целовать землю, по которой ступал его отец. Держался он уверенно и непринужденно, точь-в-точь как Роджер, но за этим таился страх, что он никогда не нагонит отца. Захиревшую ткацкую фабрику Чатсворт-старший превратил в текстильную империю Новой Англии. Отцовская любовь, казалось Чаку, зиждется на вере, что и он когда-нибудь горы своротит. Станет настоящим спортсменом. Будет учиться в хорошем колледже. Будет читать.

– Вы уверены, что все обстоит именно так? – спросил Роджер.

– Вполне. Но я буду очень признателен, если Чак не узнает о нашем разговоре. Я ведь открыл вам его секреты. – Уж это точно, не сомневайтесь.

– Хорошо, о подготовительных курсах мы с Чаком и Шелли еще поговорим. А пока возьмите. – Он достал из кармана брюк белый конверт и протянул его Джонни.

– Что это?

– Откройте и увидите.

Джонни открыл. В конверте лежал чек на пятьсот долларов.

– Да вы что! Я не могу…

– Можете и возьмете. Я обещал вам вознаграждение в случае успеха, а свои обещания я выполняю. Перед отъездом вы получите еще один чек.

– Послушайте, мистер Чатсворт, я ведь просто…

– Тcс. Я хочу вам кое-что сказать, Джонни. – Чатсворт наклонился. На его губах играла едва заметная улыбка, и Джонни вдруг понял: он, пожалуй, сумел бы разглядеть, что скрывается за приятной внешностью сидящего перед ним человека, добраться до сути того, кто вызвал к жизни все это – дом, поместье, фабрики. И разумеется, ридингфобию в своем сыне, каковую, по-видимому, следует классифицировать как истерический невроз.

– Джонни, я по собственному опыту знаю, что девяносто пять процентов людей на Земле – это инертная масса. Один процент составляют святые и еще один – непроходимые кретины. Остается три процента – те, кто могут чего-то добиться… и добиваются. Я вхожу в эти три процента и вы тоже. Вы заработали эти деньги. У меня на предприятиях есть люди, которые получают в год одиннадцать тысяч долларов только за то, что целыми днями почесывают… брюхо. Нет, я не жалуюсь. Я не вчера родился и знаю, как устроен мир. Топливная смесь состоит из одной части высокооктанового бензина и девяти частей всякого дерьма. Вы с этим дерьмом не имеете ничего общего. А посему кладите деньги в бумажник и в следующий раз цените себя дороже.

– Ну что ж, – сказал Джонни. – Не стану врать, я найду им применение.

– Больничные счета?

Джонни пристально посмотрел на Чатсворта.

– Я все про вас знаю, – сказал Роджер. – Неужели вы думали, что я не наведу справки о человеке, которого нанимаю репетитором к своему сыну.

– Так вы знаете, что я…

– Экстрасенс или что-то в этом роде. Вы помогли распутать дело об убийствах в Мэне. Во всяком случае, если верить газетам. До января у вас был контракт в школе, но когда ваше имя замелькало в газетах, вас отшвырнули, как горячую картофелину, которой обожгли пальцы.

– Вы все знали? И давно?

– Еще до того, как вы к нам перебрались.

– И тем не менее вы наняли меня?

– Я ведь искал репетитора. А у вас, судя по всему, дело должно клеиться. По-моему, я проявил дальновидность, прибегнув к вашим услугам.

– Мне остается только поблагодарить вас, – сказал Джонни неожиданно охрипшим голосом.

– Повторяю: вы себя недооцениваете.

Пока шел этот разговор, Уолтер Кронкайт покончил с международным положением и перешел к курьезам, которыми иногда завершается выпуск новостей.

– …у избирателей в третьем округе западного Нью-Гэмпшира…

– Так или иначе, деньги пригодятся, – повторил Джонни. – Я…

– Погодите. Это надо послушать.

Чатсворт подался вперед; он улыбался, явно предвкушая удовольствие. Джонни повернулся к телевизору.

– … появился независимый кандидат Стилсон, – говорил Кронкайт, – сорокатрехлетний агент по страхованию и продаже недвижимости. Он стал одним из самых эксцентричных кандидатов в избирательной кампании тысяча девятьсот семьдесят шестого года, но республиканцу Гаррисону Фишеру, равно как и его сопернику – демократу Дэвиду Боузу, от этого не легче, поскольку, по данным опроса общественного мнения, Грег Стилсон опережает их с приличным отрывом. С подробностями – Джордж Герман.

– Кто такой Стилсон? – спросил Джонни.

Чатсворт рассмеялся.

– Сейчас увидите. Чумной, как мартовский заяц. Но трезвомыслящие избиратели третьего округа, сдается мне, пошлют его в ноябре в Вашингтон. Разве только он грохнется оземь и забьется в судорогах.

На экране возник смазливый молодой человек в белой сорочке. Он стоял на помосте, задрапированном звездно-полосатой материей, и обращался к небольшой толпе на автомобильной стоянке при супермаркете. Молодой человек вовсю уламывал слушателей, которые, судя по их лицам, смертельно скучали. За кадром послышался голос Джорджа Германа:

– Это Дэвид Боуз, кандидат от демократов – жертвенный агнец, по мнению некоторых. Боуз настроился на трудную борьбу, поскольку третий округ Нью-Гэмпшира никогда не тяготел к демократам, даже во времена громкой победы Эл Би Джея[17] в шестьдесят четвертом году. Боуз ждал соперничества со стороны вот этого человека.

На экране появился мужчина лет шестидесяти пяти. Он держал застольную речь перед солидной публикой. Те, которым предстояло субсидировать его избирательную кампанию, имели вид людей благообразных, склонных к ожирению, страдающих легкими запорами – не иначе как бизнесмены присвоили себе монопольное право так выглядеть по причине своей принадлежности к ВСП[18].

– Перед вами Гаррисон Фишер, – комментировал Герман. Избиратели третьего округа посылали его в Вашингтон каждые два года, начиная с шестидесятого. Он заметная фигура в палате представителей, член пяти комиссий и председатель комитета по озеленению и ирригации. Ожидалось, что он свалит юного Дэвида Боуза одной левой. Однако ни Фишер, ни Боуз не приняли в расчет темную карту в колоде. А вот и она!

Кадр сменился.

– О господи! – сказал Джонни.

Чатсворт разразился хохотом и захлопал себя по ляжкам.

– Вы бы пошли за таким?

Ничего от апатии, наблюдавшейся на стоянке при супермаркете. Ничего от благодушия, царившего в Гранитном зале отеля «Хилтон» в Портсмуте. Грег Стилсон стоял на возвышении при въезде в родной Риджуэй. За его спиной высилась статуя – американский солдат с автоматом в руках и в берете, надвинутом на глаза. Перегороженную улицу запрудила беснующаяся толпа, преимущественно молодежь. На Стилсоне были вылинявшие джинсы и армейская рубашка с двумя нагрудными карманами – на одном вышито: ДАЕШЬ МИРНУЮ ПЕРЕДЫШКУ, на другом: ВДАРИМ ПО ЯБЛОЧНОМУ ПИРОГУ! На голове – массивная каска строителя-монтажника, лихо сдвинутая на затылок, на ней – зеленая экологическая эмблема. Под боком у Стилсона стояла тележка из нержавейки. Из динамиков несся голос Джона Денвера, певшего «Я, слава богу, деревенский парень».

– Зачем ему тележка? – спросил Джонни.

– Увидите, – сказал Роджер, продолжая ухмыляться.

А Герман говорил:

– Темную карту зовут Грегори Аммас Стилсон, сорок три года, бывший коммивояжер, при библейском обществе «Американский праведный путь», бывший маляр, а также продавец дождя в Оклахоме, где он вырос.

– Продавец дождя, – повторил Джонни в растерянности.

– О, это один из гвоздей его предвыборной программы, – заметил Роджер. – Если мы его изберем, у нас с дождем не будет никаких проблем.

Джордж Герман продолжал:

– Политическая платформа Стилсона, скажем прямо, отличается… свежестью.

Джон Денвер закончил песню воплем, который толпа радостно подхватила. И тут заговорил Стилсон, голос его гремел, усиленный мощными динамиками. Уж этот человек знал, как овладеть аудиторией. Его голос заставил Джонни поежиться. Было в нем что-то истеричное, властное, берущее за горло, что-то кликушеское. Оратор брызгал слюной.

– Что мы будем делать в Вашингтоне? На кой он нам, Вашингтон? – бушевал Стилсон. – Какая, вы спросите, у нас платформа? Наша платформа – это пять лозунгов, друзья мои, пять боевых лозунгов! Какие спрашиваете? А я вам скажу! Первый: ВЫШВЫРНЕМ ВСЕХ БРЕХУНОВ!

Рев одобрения пронесся над толпой. Кто-то пригоршнями бросал в воздух конфетти, кто-то завопил: «Гип-гип, уррраааа!» Стилсон подался вперед.

– А хотите знать, друзья мои, зачем я надел каску? Я вам отвечу. Когда вы пошлете меня в Вашингтон, я их всех протараню в этой каске! Я пойду на них вот так!

К изумлению Джонни, Стилсон наклонил по-бычьи голову и принялся раскачивать помост, издавая при этом пронзительный воинственный клич. Роджер Чатсворт просто-таки обмяк в кресле, зайдясь в приступе хохота. Толпа обезумела. Стилсон снова выпрямился во весь рост, снял с головы каску и швырнул ее в толпу. Тотчас же вокруг нее началась свалка.

– Второй лозунг! – вопил Стилсон в микрофон. – Мы вышвырнем из правительства любого, от короля до пешки, кто балуется в постели с разными девочками! У них есть законные жены. Мы не позволим им брать налогоплательщиков за вымя.

– Что он сказал? – спросил Джонни, моргая.

– Это еще цветочки, – ответил Роджер. Он смахнул слезы и вновь зашелся в припадке смеха. Джонни пожалел, что не может разделить его веселья.

– Третий лозунг! – ревел Стилсон. – Мы запустим все эти выхлопные газы в космос! Соберем их в пластиковые пакеты, в кожаные мешки! И запулим их на Марс, на Юпитер, на кольца Сатурна! У нас будет чистый воздух, у нас будет чистая вода, и все это у нас будет ЧЕРЕЗ ПОЛГОДА!

Толпа обезумела от восторга. Джонни заметил, что многие, как и Роджер Чатсворт, буквально лопаются от смеха.

– Четвертый лозунг! Даешь вволю газа и нефти! Хватит играть в бирюльки с этими арабами, пора взяться за дело! Мы не допустим, чтобы старики в Нью-Гэмпшире превращались в эскимо на палочке, как это было прошлой зимой.

Последние его слова вызвали бурю одобрения. Прошлой зимой в Портсмуте пожилая женщина, у которой отключили газ за неуплату, замерзла насмерть в своей квартире на третьем этаже.

– У нас рука крепкая, друзья мои, и нам это по силам! Или есть здесь такие, кто в этом сомневается?

– Нету-у! – ревела в ответ толпа.

– Тогда последний лозунг, – сказал Стилсон и подошел к тележке. Он откинул крышку, и из-под нее повалили клубы пара. – ГОРЯЧИЕ СОСИСКИ! – Он запустил обе руки в тележку и стал выхватывать оттуда пригоршнями сосиски и швырять их толпе. Сосиски летели во все стороны. – Каждому мужчине, женщине и ребенку в Америке – горячие сосиски! Запомните – когда Грег Стилсон окажется в палате представителей, вы сможете сказать: ГОРЯЧИЕ СОСИСКИ! НАКОНЕЦ КТО-ТО ПОЗАБОТИЛСЯ ОБ ЭТОМ!

Теперь на экране телевизора команда длинноволосых юнцов, напоминавшая хипповую рок-группу, разбирала помост. Еще трое убирали мусор, оставленный толпой. Джордж Герман говорил напоследок:

– Кандидат от демократов Дэвид Боуз назвал Стилсона шутом гороховым, который пытается вставлять палки в колеса демократическим преобразованиям. Гаррисон Фишер выразился резче. Он считает Стилсона циничным ярмарочным торгашом, превращающим свободные выборы в дешевый балаган. В своих публичных выступлениях он именует независимого кандидата Стилсона не иначе как первым и последним членом Американской партии горячих сосисок. Однако факт остается фактом: по данным опроса, проведенного нашей телекомпанией в третьем избирательном округе Нью-Гэмпшира, за Дэвида Боуза собираются голосовать двадцать процентов избирателей, за Гаррисона Фишера – двадцать шесть, а за пробивающегося в одиночку Грега Стилсона – целых сорок два процента. Конечно, до выборов еще далеко, и все может измениться. Но на сегодняшний день Грег Стилсон сумел завоевать если не умы, то сердца избирателей третьего округа в Нью-Гэмпшире. – Тут Джордж Герман поднял руку – в руке была сосиска. Он откусил добрую половину и закончил:

– Комментировал Джордж Герман, отдел новостей Си-би-эс, Риджуэй, Нью-Гэмпшир.

На экране вновь появился Уолтер Кронкайт.

– Горячие сосиски, – сказал он и хмыкнул. – Вот так обстоят дела…

Джонни встал и выключил телевизор.

– Просто не верится, – сказал он. – Неужели этот тип и вправду баллотируется в палату представителей? Это не розыгрыш?

– Розыгрыш или нет, это как посмотреть, – усмехнулся Роджер, – во всяком случае, он выставил свою кандидатуру. Сам я республиканец до мозга костей, но должен признаться, этот парень мне чем-то по душе. Представляете, он нанял полдюжины бывших головорезов-мотоциклистов для своей охраны. Настоящие железные всадники. Это, конечно, не «ангелы смерти»[19], но подозреваю, что за ними тоже немало грешков. Говорят, Стилсон перевоспитал их.

«Шпана на мотоциклах в качестве личной охраны. Час от часу не легче, – подумал Джонни. – Такая же шпана на мотоциклах обеспечивала безопасность во время бесплатного концерта ансамбля “Роллинг стоунз” в калифорнийском городе Алтамонте. Ничего хорошего из этой затеи не вышло».

– И что же, никому нет дела до… моторизованной шайки бандитов?

– Не совсем так. Пока они ведут себя прилично. За Стилсоном в Риджуэе давно закрепилась репутация человека, умеющего работать с трудными подростками.

Джонни недоверчиво хмыкнул.

– Вы видели его, – сказал Роджер, показывая на экран. – Это клоун. Такое он вытворяет каждый раз. Швыряет каску в толпу – я думаю, он этих касок раскидал добрую сотню, – раздает сосиски. Да, он клоун, ну и что? А может, людям нужна время от времени такая вот комическая разрядка? У нас перебои с нефтью, инфляция выходит из-под контроля, налоги придавили рядового американца как никогда, и ко всему мы, похоже, собираемся сделать президентом арахисового пустозвона из Джорджии[20]. Вот люди и хотят посмеяться разок-другой. А пуще того хотят показать нос политическим заправилам, которые не могут решить ни одну проблему. Стилсон безобиден.

– Ну да, он ведь метит в космос, – заметил Джонни, и оба засмеялись.

– Разве мало у нас полоумных политиков? – сказал Роджер. – В Нью-Гэмпшире это Стилсон, который надеется с помощью сосисок пробить себе дорогу в палату представителей. В Калифорнии – это Хайякава. А взять нашего губернатора Мелдрима Томсона. В прошлом году он собирался вооружить нью-гэмпширскую национальную гвардию тактическим ядерным оружием. Вот уж сумасшествие так сумасшествие.

– По-вашему, избиратели третьего округа поступят правильно, послав деревенского шута представлять их в Вашингтон?

– Вы не понимаете главного, – терпеливо начал объяснять Чатсворт. – Поставьте себя, Джонни, на место избирателей. Население третьего округа – в основном «синие воротнички» и мелкие лавочники. У тех, кто живет в глубинке, и развлечений-то никаких сроду не было. Эти люди смотрят на Дэвида Боуза и видят честолюбивого парня, который рассчитывает собрать голоса на том лишь основании, что у него неплохо подвешен язык и он чем-то отдаленно напоминает Дастина Хоффмана[21]. Для кого-то он свой в доску уже потому, что ходит в джинсах.

Теперь возьмем Фишера. Моего кандидата, по крайней мере номинально. Я организовывал сбор средств на его кампанию, как и на кампанию прочих кандидатов-республиканцев в этой части Нью-Гэмпшира. Он так сроднился с Капитолийским холмом, что свято верит, будто купол Капитолия рухнет без его моральной поддержки. У него за всю жизнь не родилось в голове ни одной оригинальной идеи, он никогда не шел против большинства. Его имя ничем не запятнано, он слишком глуп, чтобы проворачивать темные делишки, хотя и в него могут полететь комья грязи в связи с «Корегейтским делом»[22]. Его речи столь же зажигательны, как страницы каталога канализационного оборудования. Не то чтобы простой люд все это понимал, но порой они такие вещи чувствуют. Сама мысль, что Гаррисон Фишер делает хоть что-то для своих избирателей, – чистейший нонсенс.

– Отсюда вывод: изберем сумасшедшего?

Чатсворт снисходительно улыбнулся.

– Иногда эти сумасшедшие очень неплохо показывают себя в деле. Посмотрите на Беллу Абцуг[23]. Под этой кретинской шляпкой скрываются отличные мозги. Но, допустим, в Вашингтоне Стилсон станет паясничать так же, как и в Риджуэе. Не надо забывать, что он садится в это кресло на два года. В семьдесят восьмом году его прокатят и посадят на его место того, кто сделает правильные выводы из этого урока.

– Какого урока?

Роджер поднялся.

– Нельзя долго морочить людям головы, – сказал он. – Вот и весь урок. В этом убедился Адам Клейтон Пауэлл[24]. И Агню с Никсоном тоже. Понимаете… нельзя долго морочить людям головы. – Он взглянул на часы. – А не сходить ли нам, Джонни, в большой дом, выпили бы по рюмочке. Я и Шелли должны скоро уехать, но пропустить по одной мы с вами успеем.

Джонни улыбнулся и встал.

– Ну что ж, – сказал он. – Вы загнали меня в угол.

В середине августа Джонни оказался один в поместье Чатсвортов, если не считать Нго Фата, жившего за гаражами. Хозяева заперли дом и отбыли на три недели в Монреаль, чтобы отдохнуть и развеяться перед началом учебного года и жарких дней на предприятиях.

Роджер оставил Джонни ключи от «мерседеса» своей жены, и Джонни отправился к отцу в Паунал, чувствуя себя монархом. Отношения отца с Чарлиной Маккензи вошли в решающую стадию, и Герберт уже не утверждал, будто его единственное желание – это чтобы она не погибла под руинами дома, который, того гляди, рухнет. Наоборот, он так откровенно ухаживал за Чарлиной, что Джонни стало немного не по себе. Его хватило на три дня, после чего он вернулся в поместье Чатсвортов, принялся за чтение и письма, и жизнь вошла в тихое русло.

Он дрейфовал в центре бассейна в надувном кресле и, потягивая коктейль, читал «Нью-Йоркс таймс бук ревью», когда Нго Фат подошел к барьерчику, снял шлепанцы и спустил ноги в воду.

– Ааааа, – выдохнул он. – Сразу легче. – Он улыбнулся Джонни. – Тихо, правда?

– Очень тихо, – согласился Джонни. – Что слышно насчет гражданства, Нго? Как подвигаются занятия?

– Сильно подвигаются, – сказал Нго. – Мы скоро все едем на прогулку. Очень интересно. Первый раз. Чтобы в субботу не заторчать в городе.

– Торчать, – сказал Джонни, улыбаясь при мысли, как весь класс Нго кейфует от ЛСД или псилоцибина.

– Простите? – Брови у Нго Фата вопросительно поднялись.

– Торчать в городе.

– А, спасибо. Мы будем присутствовать на политическом выступлении в Тримбулле. Мы все думаем, нам повезло, что мы готовимся получить американское гражданство в год выборов. Это очень полезно.

– Да-да, ну еще бы. И кого же вы будете слушать?

– Грега Стилз… – Он остановился и начал еще раз, тщательно выговаривая: – Грега Стилсона. Он независимый кандидат в палату представителей.

– Я слышал о нем, – сказал Джонни. – И что же, вы обсуждали его в классе?

– Да, мы немного говорили об этом человеке. Родился в тридцать третьем году. Были разные профессии. Приехал в Нью-Гэмпшир в шестьдесят четвертом. Он уже столько здесь прожил. Преподаватель сказал, что его никто теперь не считает перекати-лесом.

– Полем, – сказал Джонни.

Нго смотрел на него с непроницаемо вежливой улыбкой.

– Правильно говорить – перекати-поле.

– А, спасибо.

– Стилсон вам не кажется несколько странным?

– Это в Америке, – сказал Нго. – Во Вьетнаме таких было много. Таких, которые… – Он сидел, болтая в задумчивости своими маленькими, как у женщины, ступнями в голубовато-зеленой воде. Потом снова посмотрел на Джонни. – Я не знаю, как это сказать по-английски. У нас в стране есть игра «Смеющийся тигр». Старая игра, все ее очень любят, как у вас бейсбол. Там ребенок, знаете, одевается в тигра. Накрывается шкурой. Бегает и танцует. А другие дети стараются его поймать. Ребенок, который в шкуре, смеется, но еще он рычит и кусается, такая эта игра. По-моему, ваш Стилсон тоже знает эту игру.

Джонни с беспокойством слушал Нго Фата.

Что касается Нго, то он был само спокойствие.

– Вот мы поедем, – улыбнулся он, – и сами все увидим. А потом у нас будет пикник. Я испеку два пирога. Хорошо, наверно, получится.

– Просто здорово.

– Да, очень здорово, – сказал Нго Фат, вставая. – Потом мы в классе обсудим все, что видели в Тримбулле. Может быть, напишем сочинение. Писать сочинение всегда легче, потому что можно посмотреть в словаре точное слово.

– Пожалуй, что так. Только почему-то мне никогда не удавалось убедить в этом своих учеников.

Нго снова улыбнулся.

– Как дела у Чака?

– Неплохо.

– Да, он теперь веселый. А раньше притворялся. Он хороший мальчик. – Нго поднялся. – Отдыхайте, Джонни. Я иду поспать.

– Ладно.

Джонни проводил глазами гибкую миниатюрную фигурку Нго в джинсах и вылинявшей рубашке.

Ребенок, который в шкуре, смеется, но еще он рычит и кусается, такая это игра… По-моему, ваш Стилсон тоже знает эту игру.

Опять этот укол беспокойства.

Надувное кресло покачивалось на воде. Солнце ласкало кожу. Джонни снова раскрыл «Бук ревью», но читать расхотелось. Он отложил журнал, подгреб к бортику и вылез. До Тримбулла каких-нибудь тридцать миль. Может, махнуть туда в субботу на «мерседесе» миссис Чатсворт? Посмотреть своими глазами на Грега Стилсона. Насладиться спектаклем. А то и… а то и пожать ему руку.

Ни за что!

Но почему? В конце концов разве он не начал коллекционировать политиков перед нынешними выборами? Ну увидит еще одного – есть из-за чего расстраиваться!

Но Джонни уже расстроился, факт. Сердце заколотилось, он даже уронил журнал в бассейн. Чертыхаясь, он полез выуживать его, пока тот не размок.

Почему-то при мысли о Греге Стилсоне вспоминался Фрэнк Додд.

Вот уж совсем нелепица. Какое у него может быть отношение к Стилсону, когда он всего один раз видел его по телевизору? Да никакого.

Держись от него подальше.

Ну а что в конце концов? Может, съезжу, а может, нет. Может быть, поеду в субботу в Бостон. Схожу в киношку.

Но к тому времени, как он вернулся домой и переоделся, странное тяжелое чувство страха уже овладело им. Чем-то это чувство напомнило старинного знакомого – из тех, кого в душе ненавидишь. Решено, в субботу он поедет в Бостон. Так будет лучше.

Много месяцев спустя Джонни снова и снова возвращался к этому дню, 19 августа, и не мог в точности вспомнить, как же он все-таки оказался в Тримбулле. Он поехал в сторону Бостона, рассчитывая посмотреть игру «Ред сокс»[25] в Фенвей-парке, затем, если получится, прокатиться до Кембриджа и пройтись по книжным магазинам, и если хватит денег (из «премиальных» Чатсворта четыреста долларов он послал отцу, который, в свою очередь, перешлет их в «Ист-Мэн медикэл сентр» – по сравнению с тем, сколько останется выплачивать, это, конечно, капля в море), то еще сходить в кино на музыкальный фильм под названием «На всю катушку». Неплохая программа и подходящий денек для ее осуществления: теплый, безоблачный, мягкий – один из лучших летних дней, какие бывают в Новой Англии.

Он наведался в кухню большого дома, приготовил три больших бутерброда с ветчиной и сыром, сложил их в старомодную плетеную корзинку, найденную в кладовке, и после некоторых колебаний добавил ним шесть банок пива «туборг». В ту минуту он чувствовал себя просто превосходно. Ни тени мысли о Греге Стилсоне и его доморощенной охране из железных всадников.

Он поставил корзинку под сиденье и взял курс на юго-восток, к автостраде 1-95. До этой минуты все было ясно. И вдруг что-то странное полезло в голову. Сначала вспомнилась мать на смертном одре. Ее лицо с застывшим оскалом, скрюченная рука на покрывале, голос, звучащий приглушенно, как будто у нее полон рот ваты.

А что я тебе говорила? Разве я тебе этого не говорила?

Джонни включил погромче радио. Стереодинамики выдавали добротный рок-н-ролл. Он проспал четыре с половиной года, но рок-н-ролл слава богу, живет и здравствует. Джонни начал подпевать.

Он уготовил тебе миссию. Не беги от нее, Джонни.

Радиоприемник не мог заглушить голоса матери. Даже из могилы.

Не прячься и не заставляй его посылать большую рыбу, чтобы она проглотила тебя.

Но гигантская рыба его проглотила-таки. И называлась эта рыба не левиафан, а кома. Он провел четыре с половиной года в ее черном брюхе, и этого было предостаточно.

Показался дорожный знак со стрелкой – и вот он уже позади. Джонни был так погружен в свои мысли, что проскочил поворот. Эти призраки прошлого – они не хотят отступать, не хотят оставить его в покое. Ладно, придется доехать до следующего поворота и сделать крюк.

Ты не гончар, а гончарная глина, Джонни.

– Ну все, хватит, – пробормотал он. Пора выбросить из головы эту ахинею. Вера Смит, конечно, была фанатичкой – пусть он отзывался о собственной матери нелестно, зато справедливо. Рай в созвездии Ориона, ангелы в летающих тарелках, подземные царства… Ее сумасшествие мало чем отличалось от сумасшествия Грега Стилсона.

Послушай, не связывайся ты, Христа ради, с этим типом.

«И когда вы пошлете Грега Стилсона в палату представителя, вы сможете сказать: ГОРЯЧИЕ СОСИСКИ! НАКОНЕЦ КТО-ТО ПОЗАБОТИЛСЯ ОБ ЭТОМ!»

Он подъезжал к 63-й автостраде. Левый поворот: Конкорд, Берлин, Ридерс Милл, Тримбулл. Джонни повернул, даже не успев сообразить, что делает. Он думал о другом.

Роджер Чатсворт, меньше всего похожий на наивного младенца, потешался над Грегом Стилсоном так, словно тот в этом году заткнул за пояс Джорджа Карлина и Чеви Чейса[26], вместе взятых. Он клоун, Джонни.

Если Стилсон клоун и ничего больше, какие тогда могут быть страхи? Милый чудак. Бюллетень, на котором избиратели напишут, обращаясь к другим кандидатам: Ребята, вы такие ничтожества, что мы решили избрать на два года этого дурачка. Может, так оно и есть. Безобидный юродивый, только и всего. И ни к чему эти сравнения с Фрэнком Доддом, расчетливым маньяком-убийцей. А вместе с тем… он почему-то… сравнивал.

Шоссе перед ним раздваивалось. Налево – Берлин и Ридерс Милл, направо – Тримбулл и Конкорд. Джонни повернул направо.

Тебя ведь не убудет оттого, что ты пожмешь ему руку?

Пожалуй, нет. Еще один политик в его коллекции. Кто собирает марки, кто монеты, а он, Джонни Смит, коллекционирует рукопожатия, и кроме того –

и, кроме того, сознайся: ты давно искал в колоде темную карту.

Эта мысль так потрясла его, что он чуть было не притормозил у обочины. Он поймал свое отражение в зеркальце и не увидел того умиротворенного, всем и всеми довольного лица, которое представилось ему нынче утром. Такое лицо у него было во время пресс-конференции, а также когда он ползал в снегу на четвереньках посреди касл-рокского городского парка. Кожа побелела, под глазами залегли темные круги, морщины прочертились особенно резко.

Нет. Это неправда.

Увы, правда. Теперь, когда сокровенное вышло наружу, незачем играть с самим собой в прятки. За первые двадцать три года своей жизни он пожал руку одному-единственному политику; это случилось в 1966 году, когда Эд Маски выступал у них в школе. За последние же семь месяцев он пожал руку доброй дюжине великих мира сего. Разве у него при этом всякий раз не мелькало в голове: что он за человек? Что-то он мне сейчас поведает?

Разве не искал он все это время политический аналог Фрэнка Додда?

Да. Именно так.

Но все дело в том, что ни от кого, за исключением Картера, не было настоящей отдачи, да и то, что он узнал о Картере, не особенно его встревожило. Рукопожатие Картера не породило в нем того гнетущего чувства, какое он испытал, увидев Грега Стилсона на экране телевизора. Ему показалось, что игру в смеющегося тигра – под шкурой зверя человек – Стилсон вывернул наизнанку.

Здесь под шкурой человека скрывался зверь.

Как он ехал дальше, Джонни не помнил; во всяком случае, завтракал он не на открытом стадионе в Фенвее, а в тримбуллском парке. Он приехал туда вскоре после полудня и прочел на доске объявлений, что встреча с кандидатом начнется в три часа.

Он отправился в парк, надеясь побыть в одиночестве, но там уже кто-то расстилал на траве одеяла, другие перебрасывались летающей тарелкой, третьи раскладывали провизию.

В отдалении несколько человек сооружали помост. Двое обтягивали невысокие перила звездно-полосатой материей. Еще один, стоя на стремянке, цеплял за круглый козырек разноцветные бумажные ленты. Остальные устанавливали звуковую аппаратуру, и, как Джонни догадался во время выпуска новостей Си-би-эс, это была не какая-нибудь дешевка за четыреста долларов. Динамики были фирмы «Алтек-Лансинг» и расставлялись с таким расчетом, чтобы звук шел со всех сторон.

Техническая служба (хотя эти парни скорее походили на бродяг, подготавливающих площадку перед концертом группы «Иглз» или «Гейлз») действовала умело и деловито. Все было отработано до автоматизма, и это как-то не вязалось со Стилсоном, изображавшим из себя симпатягу дикаря с Борнео.

– Проверка, – сказал в микрофоны человек на подмостках. – Раз-два-три… раз-два-три… – Один динамик громко зафонил, и проверявший сделал знак, чтобы динамик отнесли подальше.

Толпа состояла в основном из молодежи от пятнадцати до тридцати пяти. Никто не скучал. Малыши ковыляли, сжимая в ручонках шоколадных принцесс и собачек. Женщины болтали и заливались смехом. Мужчины пили пиво из пластиковых стаканов. Несколько собак путалось под ногами, хватая все, что плохо лежит. Солнце благосклонно дарило всех своими лучами.

Так не готовятся к встрече с кандидатом, подумал Джонни. Скорее так ведут себя перед дружеской пирушкой… или вечеринкой, где можно себе позволить всякие вольности.

– Проверка… раз-два-три… раз-два-три…

Тут Джонни увидел, что они привязывают огромные динамики к деревьям. Не прибивают, а привязывают. Стилсон – ярый защитник окружающей среды, и кто-то предупредил техническую службу, чтобы, не дай бог, не повредить ни одно деревце. Он понял: все продумано до мелочей. Здесь ничего не пускают на самотек.

Два желтых школьных автобуса обогнули слева небольшую и уже забитую до отказа стоянку. Двери открылись, и из автобуса, оживленно беседуя друг с другом, начали выходить нарядно одетые мужчины и женщины. Они резко отличались от остальной публики – мужчины были кто в костюмах, кто в спортивного покроя пиджаках, женщины в шуршащих юбках и блузках либо в элегантных платьях. Они озирались восторженно и изумленно, как дети, и Джонни не сумел сдержать улыбку. Приехал Нго со своим классом.

Джонни направился к автобусу. Нго стоял рядом с высоким мужчиной в диагоналевом костюме и двумя китаянками.

– Привет, Нго, – сказал Джонни.

– Джонни! – просиял Нго. – Вот так встреча! Сегодня великий день в Нью-Гэмпшире, правда?

– Должно быть, так, – ответил Джонни.

Нго представил своих спутников. Мужчина в диагоналевом костюме оказался поляком, женщины – сестрами с Тайваня. Одна из них сообщила Джонни, что мечтает пожать руку кандидату после встречи, и, конфузясь, достала блокнот для автографов, лежавший у нее в сумочке.

– Я так счастлива, что я в Америке, – сказала она. – Но как-то здесь странно, правда, мистер Смит?

Джонни тоже многое находил странным, поэтому он не мог не согласиться.

Два преподавателя, приехавших с классом, начали собирать группу.

– Мы еще увидимся, Джонни, – сказал Нго. – Мне нельзя сейчас заторчать здесь.

– Торчать, – поправил Джонни.

– А, спасибо.

– Надеюсь, Нго, вы получите удовольствие.

– Обязательно получу. – В глазах Нго вспыхнул какой-то огонек. – Я уверен, это будет здорово весело.

Группа, человек сорок, ушла в южную часть, парка, чтобы перекусить на траве. Джонни вернулся на свое место и через силу съел бутерброд. Он отдавал одновременно бумагой и канцелярским клеем.

Джонни чувствовал, как напряжение во всем теле нарастает.

К половине третьего парк был набит битком; люди стояли плотно, почти плечом к плечу. Городская полиция, усиленная нарядом полиции штата, перекрыла улицы, ведущие к парку. Это все больше напоминало атмосферу концерта рок-музыки. Из динамиков доносились мелодии в стиле кантри, быстрые и живые. Пухлые белые облака скользили в невинно-голубом небе.

Вдруг люди начали привставать на цыпочки и вытягивать шеи. По толпе словно прошла рябь. Джонни тоже привстал: неужели Стилсон приехал раньше срока? Он услышал ровное гуденье мотоциклов, звук разрастался по мере их приближения. Джонни ослепили солнечные блики, отбрасываемые хромированными поверхностями, и вот уже около десятка мотоциклов показалось из-за поворота, где стояли школьные автобусы. Машины среди них не было. Джонни догадался, что это отряд передовой охраны.

Ощущение беспокойства усилилось. Сами мотоциклисты в застиранных, выцветших джинсах и белых рубашках выглядели достаточно скромно, но вот их мотоциклы, в основном «харлеи» и БСА, были переделаны до неузнаваемости: изогнутые рули, ребристые хромированные накладки, необычные обтекатели.

Мотоциклисты заглушили моторы, слезли с седел и гуськом двинулись к помосту. Один из них обернулся и не спеша обвел взглядом огромное скопление народа; даже с такого расстояния Джонни рассмотрел, что глаза у него блестящие, зеленые, цвета бутылочного стекла. Казалось, он подсчитывает число собравшихся. Он глянул влево, где стояли четверо или пятеро полицейских, прислонившись к цепи, служившей заграждением перед местным стадиончиком, и помахал им рукой. Один из полицейских отвернулся и сплюнул. Это было похоже на какой-то ритуал, и Джонни почувствовал новый прилив беспокойства. Зеленоглазый пошел вразвалочку к помосту.

Помимо беспокойства, заглушавшего в нем все прочие чувства, Джонни начал испытывать еще и ужас, смешанный с нездоровым возбуждением. Он словно в забытьи перенесся в мир тех сюрреалистических полотен, где паровозы выезжают из каминов, а цифераблаты часов свисают, как тряпки, с веток деревьев. Мотоциклисты смахивали на массовку из американского боевика, которая дружно бросила клич: «Ради Джина долой волос длинный»[27]. Из-под чистеньких вытертых джинсов выглядывали тупоносые грубые ботинки с хромированными цепочками. Металл зловеще поблескивал на солнце. Лица выражали примерно одно и то же: показное добродушие, рассчитанное на публику. Но не скрывалось ли за ним презрение к молоденьким ткачихам, к слушателям подготовительных курсов Нью-Гэмпширского университета в Дареме, к фабричным рабочим, встретивших их аплодисментами. У каждого было по два политических значка. На одном – желтая каска строителя-монтажника с зеленой экологической эмблемой спереди. На другом – надпись: СТИЛСОН ПОЙМАЛ ИХ В ДВОЙНОЙ НЕЛСОН[28].

Из правого заднего кармана у каждого торчал обрубок бильярдного кия.

Джонни повернулся к молодому человеку, стоявшему рядом вместе с женой и ребенком.

– Что, эти штуки разрешены? – спросил он.

– Всем до лампочки, – засмеялся тот. – Все равно они скорее для красоты. – И, не переставая аплодировать, выкрикнул: – Ну-ка, Грег, покажи им!

Почетная охрана из мотоциклистов образовала цепь вокруг подмостков и стала как по команде «вольно».

Аплодисменты пошли на убыль, зато разговоры оживились. Толпа получила остренькую закуску перед главным блюдом, и у нее разыгрался аппетит.

Чернорубашечники, подумал Джонни, садясь. Чернорубашечники, вот кто они такие.

Ну и что? Может, оно и к лучшему. Американцы всегда недолюбливали фашистов – даже такие твердолобые правые, как Рональд Рейган, и те относились к ним с прохладцей; эта традиция установилась помимо жарких призывов «новых левых» или песен Джоан Баэз. Восемь лет назад фашистская тактика чикагской полиции перечеркнула все надежды Хьюберта Хамфри. В конце концов, думал Джонни, не столь уж важно, как выглядят эти молодцы, достаточно того, что они на службе у человека, баллотирующегося в палату представителей; значит, Стилсон вот-вот свернет себе шею. Да, забавно, не будь это так дико.

А в общем, зря он сюда приехал.

Незадолго до трех воздух разорвало буханье большого барабана, которое ноги ощутили раньше, чем уши. Постепенно присоединились и другие инструменты, и вот уже духовой оркестр грянул марш Сузы[29]. Почему бы в хороший летний день заштатному городку не пустить пыль в глаза по случаю предстоящих выборов?

Люди стали опять приподниматься на цыпочках и вытягивать шеи в ту сторону, откуда доносилась музыка. Вскоре показался оркестр – впереди девочка-тамбурмажор в короткой юбке, высоко вскидывающая ножки в белых шевровых башмаках с помпонами, за ней две мажоретки, за ними два прыщавых подростка несли с мрачным видом полотнище, которое возвещало, что это ОРКЕСТР ТРИМБУЛЛСКОЙ СРЕДНЕЙ ШКОЛЫ, а то не дай бог, кто-нибудь не знает. Далее шествовали сами оркестранты, обливающиеся по?том в своих ослепительно белоснежных мундирчиках с медными пуговицами.

Толпа расступилась, давая им дорогу, и провожала аплодисментами. За оркестром ехал белый «форд»-фургон, на крыше которого стоял, широко расставив ноги, кандидат собственной персоной – загорелый, улыбающийся во весь рот, в сдвинутой на затылок каске. Он поднес ко рту мощный рупор и проорал, не щадя своей луженой глотки: САЛЮТ, РЕБЯТА!

– Салют, Грег! – моментально отозвалась толпа.

Грег, подумал Джонни, начиная паниковать. Мы с ним запросто.

Стилсон соскочил на землю с видимой легкостью. Одет он был так же, как тогда в теленовостях: джинсы и рубашка цвета хаки. По пути к помосту он уже обрабатывал толпу – улыбался, кивал, пожимал руки, не забывая и тех, кто тянулся к нему через головы стоявших в первых рядах. Толпу бросало, единым порывом заносило в его сторону, и Джонни почувствовал, что его тоже заносит.

Я не прикоснусь к нему. Ни за что.

Но вдруг толпа перед ним слегка раздалась, и, невольно шагнув в образовавшийся просвет, он очутился в переднем ряду возле мальчика из тримбуллского оркестра; при желании он мог протянуть руку и постучать костяшками пальцев по раструбу тубы.

Стилсон быстро проскочил сквозь ряды оркестрантов, чтобы пожать руки людям с противоположной стороны, и теперь Джонни видел только его мелькающую желтую каску. Он почувствовал облегчение. Вот и хорошо. От греха подальше. Подобно фарисею из известной притчи, он обойдет стороной. И прекрасно. И замечательно. А когда Стилсон поднимется на помост, Джонни соберет свои пожитки и потихоньку ускользнет. Посмотрел – и будет.

Мотоциклисты просочились сквозь толпу и стали по обе стороны перехода, не давая толпе поглотить кандидата. Палки по-прежнему были в задних карманах, однако лица их владельцев стали жесткими, настороженными. Джонни не знал, почему они так насторожились, глядишь, кто-нибудь швырнет в лицо кандидату глазированное пирожное, – но, во всяком случае, впервые их лица выразили живой интерес.

И тут что-то в самом деле произошло – Джонни так и не понял до конца, что именно. Женская рука потянулась к мелькающей в толпе желтой каске – по-видимому, просто чтобы коснуться ее «на счастье», – и в ту же секунду один из стилсоновских парней рванулся туда. Послышался вскрик, и женская рука исчезла. Все это случилось в отдалении, разглядеть было трудно из-за оркестра.

Шум стоял неслыханный, и Джонни вновь вспомнил концерты рок-музыки, на которых ему доводилось бывать. То же самое творилось бы с толпой, если бы Пол Маккартни или Элвис Пресли начали пожимать всем руки.

Они выкрикивали, они скандировали его имя: ГРЕГ… ГРЕГ… ГРЕГ…

Молодой человек, стоявший еще недавно со своей семьей бок о бок с Джонни, посадил сынишку к себе на плечи, чтобы тому было лучше видно. Юноша с обожженной щекой размахивал плакатом с надписью: МОЖНО И КОНЦЫ ОТДАТЬ, ЛИШЬ БЫ ГРЕГА УВИДАТЬ! Сказочно красивая девица лет восемнадцати потрясала ломтем арбуза, и розовый сок стекал по ее загорелой руке. Это был массовый психоз. По толпе будто пропустили ток высокого напряжения.

Грег Стилсон снова продрался сквозь оркестр – туда, где стоял Джонни. Он двигался не останавливаясь, но все же успел на ходу похлопать по спине мальчика с тубой.

Позднее Джонни снова и снова прокручивал этот эпизод в голове и пытался уверить себя, что у него не было ни времени, ни возможности нырнуть обратно в толпу, что толпа практически бросила его в объятия Стилсона. Он пытался уверить себя, что Стилсон чуть не насильно схватил его за руку. Все ложь. У него было время, потому что толстуха в идиотских желтых брючках-дудочках кинулась Стилсону на шею и крепко поцеловала, а тот тоже чмокнул ее и засмеялся: «Ну уж тебя-то, малышка, я надолго запомню». Толстуха визжала от восторга.

Знакомый холодок, предвестник транса, пробежал у Джонни по всему телу. И одно желание: узнать, все остальное неважно. Он улыбнулся, но это была не его улыбка. Он протянул руку, Стилсон схватил ее обеими руками и начал трясти.

– Надеюсь, дружище, вы поддержите нас на…

Вдруг Стилсон осекся. Точно так же, как Эйлин Мэгоун. Как доктор Джеймс Браун. Как Роджер Дюссо. Зрачки у него расширились, и в них появился – страх? Нет. В зрачках Стилсона был ужас.

Это тянулось бесконечно. Реальное время уступило место другому, застывшему, как камея, а они все смотрели и смотрели друг другу в глаза. Джонни как бы опять шел по коридору с хромированными стенами, только на этот раз с ним был Стилсон, и все у них было… было…

(общим).

Впервые в жизни такая острота. Навалилось разом, налетело с воем, как громадный черный товарняк, несущийся по узкому тоннелю, – мчащаяся с бешеной скоростью махина с пылающим фонарем, и тот фонарь был всепониманием, и Джонни пронзило его светом, как жука булавкой. Бежать было некуда, его прижало к земле этим абсолютным знанием истины и расплющило в тонкий лист бумаги, а над головой все грохотал ночной поезд.

Ему хотелось закричать, но не было ни сил, ни голоса.

Отныне Джонни будет преследовать образ

(тут стала наползать голубоватая дымка)

Грега Стилсона, принимающего присягу. Приводит его к присяге старый человек с испуганными, затравленными глазами… полевой мыши, попавшей в когти опытного, изуродованного в сражениях

(тигр)

деревенского кота. Одна рука Стилсона лежит на Библии, другая поднята вверх. Это происходит много лет спустя, потому что волос у Стилсона существенно поубавилось. Старик что-то говорит, Стилсон за ним повторяет. Он обещает

(голубая дымка сгущается, заволакивая все вокруг, скрадывая детали одну за другой, благословенная голубая дымка, и лицо Стилсона уходит за голубое… и желтое… желтое, как тигриные полосы)

все осуществить, и «да поможет ему бог». Лицо его торжественно-спокойно, даже сумрачно, но горячая волна радости распирает его изнутри, стучится в виски. Еще бы, ведь человек с испуганными глазами полевой мыши не кто иной, как председатель Верховного суда Соединенных Штатов Америки, и

(о боже дымка дымка голубая дымка желтые полосы)

вот уже все постепенно исчезает в голубой дымке – только это никакая не дымка, а что-то осязаемое. Это

(сокрыто в будущем, в мертвой зоне)

нечто из будущего. Его? Стилсона? Он не знал.

Было ощущение полета – сквозь голубизну – над совершенно опустошенной землей, неясно различимой. И в этот пейзаж врывался бесплотный голос Грега Стилсона – голос не то уцененного Создателя, не то ожившего покойника из комической оперы: «Я ИХ ВСЕХ ПРОТАРАНЮ В ЭТОЙ КАСКЕ! Я ПОЙДУ НА НИХ ВОТ ТАК!»

– Тигр, – глухо пробормотал Джонни. – Тигр там, за голубым. За желтым.

Затем картины, образы, слова поглотил нарастающий, убаюкивающий рокот забытья. Джонни почудилось, что он вдыхает сладковатый едкий запах, как от горящих автомобильных покрышек. На какой-то миг внутреннее око, казалось, еще больше открылось; голубое и желтое, все собой заслонившее, начало точно бы застывать… и откуда-то изнутри донесся женский крик, далекий и исступленный: «Отдай мне его, негодяй!»

Сколько же мы так стояли, спрашивал себя впоследствии Джонни. Кажется, секунд пять. Потом Стилсон начал высвобождать руку, вырывать ее, таращась на Джонни, при этом челюсть у него отвисла и лицо побледнело, несмотря на сильный загар, приобретенный за время летней кампании. Джонни видел во рту у кандидата пломбы в коренных зубах.

Взгляд Стилсона выражал нескрываемый ужас.

Ну! хотелось выкрикнуть Джонни. Ну же! Развались на куски! Сгинь! Рухни! Взорвись! Рассыпься! Сделай миру такое одолжение!

Двое молодчиков Стилсона, выхватив из карманов обрубки бильярдных киев, рванулись к ним, и Джонни оцепенел: сейчас они ударят его, ударят по голове своими штуковинами, и все поверят, что его голова – это всего лишь восьмой шар, который они с треском вгонят в боковую лузу, вгонят обратно во мрак комы, и на этот раз он уже из нее не выберется, и, значит, никогда не расскажет о том, что увидел, и не сумеет ничего изменить.

Полное ощущение краха – господи, это же был конец всего!

Он попытался шагнуть назад. Люди расступались, снова напирали, кричали от испуга – или от возбуждения? К Стилсону понемногу возвращалась уверенность, он осаживал телохранителей, умерял знаками их пыл.

Джонни не видел, что произошло дальше. Он зашатался, голова его бессильно упала, и веки начали смыкаться, как после недельного запоя. Затем убаюкивающий, нарастающий рокот забытья стал накрывать его, и Джонни с готовностью отдался этому забытью. Он потерял сознание.

– Нет, – сказал шеф тримбуллской полиции Бейсс, – вы ни в чем не обвиняетесь. Вы не под арестом. И не обязаны отвечать на вопросы. Но мы были бы очень признательны, если бы вы ответили.

– Очень признательны, – эхом отозвался мужчина в строгом костюме. Его звали Эдгар Ланкте. Он служил в бостонском отделении Федерального бюро расследований. Джонни Смит производил на него впечатление тяжелобольного. Над левой бровью у Джонни была припухлость, которая краснела на глазах. Падая, Джонни сильно ударился – то ли о туфлю кого-то из оркестрантов, то ли о тупоносый ботинок мотоциклиста. Мысленно Ланкте склонялся ко второму. Не исключал он также и того, что в момент удара ботинок был на встречном движении.

Смит сидел белый как мел; он принял от Бейсса бумажный стаканчик с водой и трясущимися руками поднес его ко рту. Одно веко подергивалось. Ни дать ни взять законченный убийца, хотя самым смертоносным оружием у него в машине были кусачки. И все же Ланкте отметил это про себя – профессия есть профессия.

– Что я могу вам сказать? – спросил Джонни. Он очнулся на койке в незапертой камере. Голова раскалывалась. Сейчас боль начинала отпускать, оставляя ощущение странной пустоты. Будто из головы все вынули, а пустоту заполнили ватой. В ушах звучала какая-то высокая нота – не звон, скорее монотонное жужжание. Девять часов вечера. Стилсон со своей свитой давно покинул город. Все сосиски съедены.

– Можете рассказать, что там у вас произошло, – сказал Бейсс.

– Было жарко. Наверное, я перевозбудился и упал в обморок.

– Это связано с какой-нибудь болезнью? – как бы между прочим спросил Ланкте.

Джонни посмотрел ему прямо в глаза.

– Только не надо играть со мной в прятки, мистер Ланкте. Если вы знаете, кто я, так и скажите.

– Знаю, – произнес Ланкте, – говорят, вы экстрасенс.

– Тут и не экстрасенс догадался бы, что агент ФБР играет в прятки, – сказал Джонни.

– Вы житель штата Мэн, Джонни. Там вы родились и выросли. Что житель Мэна делает в Нью-Гэмпшире?

– Преподает.

– Сыну Чатсворта?

– Повторяю: если знаете – зачем спрашивать? Или вы подозреваете меня в чем-то?

– Богатая семья. – Ланкте закурил.

– Да, богатая.

– Вы что же, Джонни, поклонник Стилсона? – спросил Бейсс. Джонни не любил, когда незнакомые люди обращались к нему по имени. Это действовало ему на нервы.

– А вы? – спросил он.

Бейсс издал губами непристойный звук.

– Лет пять назад у нас в Тримбулле устроили на целый день концерт фолк-рок-музыки. Место предоставил Хейк Джеймисон. Отцы города поначалу колебались, но все же пошли на это: должны ведь быть у молодежи какие-то развлечения. Мы думали, на выгоне у Хейка соберется сотни две ребят. А пришло тысяча шестьсот человек, и все курили «травку», пили прямо из горлышка и вытворяли бог знает что. Отцы города не на шутку разозлились и заявили, что впредь они подобного не допустят. Тут наши детишки надули губки и спрашивают: «А что мы плохого сделали? Разве кого-нибудь избили?» Другими словами – валяйте, делайте что угодно, лишь бы без драки. Стилсон, по-моему, из этой же компании. Помнится, он еще…

– Джонни, у вас нет зуба на Стилсона? – перебил его Ланкте. – Между вами ничего не произошло? – Он отечески улыбнулся, как бы приглашая облегчить душу чистосердечным признанием.

– Полтора месяца назад я знать не знал, кто он такой.

– Ясно, но это не ответ на мой вопрос.

Джонни помолчал.

– Стилсон вызывает у меня тревогу, – произнес он наконец.

– Это тоже не ответ.

– Я так не считаю.

– А мы надеялись, что вы захотите нам помочь, – огорчился Ланкте.

Джонни перевел взгляд на Бейсса.

– Скажите, мистер Бейсс, у вас все, кто падает в обморок на встрече с кандидатом, проходят через руки ФБР?

Бейсс замялся:

– Ну… почему. Нет, конечно.

– Перед тем как отключиться, вы пожимали руку Стилсону, – сказал Ланкте. – Вид у вас при этом был болезненный. И Стилсон побелел как полотно. Вы очень везучий молодой человек, Джонни. Его друзья-приятели могли сделать из вашего черепа избирательную урну. Они уже решили, что вы против него что-то задумали.

Джонни смотрел на Ланкте с возрастающим изумлением. Он поглядел на Бейсса, затем снова на агента ФБР.

– Вы там были, – сказал он. – Бейсс не вызывал вас по телефону. Вы там были. На встрече.

Ланкте потушил сигарету.

– Да. Был.

– Но почему ФБР интересуется Стилсоном? – вырвалось у Джонни.

– Давайте поговорим о вас, Джонни. Каково ваше…

– Нет уж, давайте поговорим о Стилсоне. Поговорим о его друзьях-приятелях, как вы их называете. Что, закон разрешает им разгуливать с обрубками бильярдных киев?

– Да, – сказал Бейсс. Ланкте предостерегающе посмотрел на него, но Бейсс либо не заметил его взгляда, либо сделал вид. – Кии, бейсбольные биты, клюшки для гольфа, все это разрешено законом.

– Я слышал, эти друзья-приятели раньше были железными всадниками. Членами моторизованных банд.

– Они действительно входили в клубы, кто в нью-джерсийский, кто в нью-йоркский, тут вы…

– Послушайте, Бейсс, – перебил его Ланкте, – сейчас не время…

– Не вижу ничего страшного в том, что он узнает правду, – сказал Бейсс. – Да, это отребье, гниль, мусор. Кое-кто из них ошивался лет пять назад в Хэмптоне, когда там творились всякие безобразия. Некоторые из них были связаны с мотоклубом «Чертова дюжина», прикрытым в семьдесят втором году. Правая рука Стилсона, некий Санни Эллиман, в свое время был президентом «Чертовой дюжины». Его пять раз арестовывали, но так ни разу и не осудили.

– Тут вы ошибаетесь, шеф, – заметил Ланкте, закуривая новую сигарету. – В семьдесят третьем году в штате Вашингтон его вызвали в суд за нарушение правил уличного движения – левый поворот в неположенном месте. Он не стал обжаловать приговор и уплатил двадцать пять долларов штрафа.

Джонни встал и медленно пересек комнату, чтобы налить себе еще воды. Ланкте не отрывал от него глаз.

– Так, значит, вы просто потеряли сознание, – сказал Ланкте.

– Нет, – сказал Джонни, не оборачиваясь. – Я собирался прикончить его из базуки. Но в решающий момент в цепи произошло замыкание.

Ланкте вздохнул.

– Вы можете уйти в любую минуту, – сказал Бейсс.

– Благодарю.

– Но мой вам совет – и мистер Ланкте скажет вам то же самое, – держитесь-ка вы подальше от Стилсона и его сборищ. Если, конечно, хотите остаться целым и невредимым. С теми, кто не нравится Грегу Стилсону, вечно что-то случается…

– Вот как? – сказал Джонни и отпил воды.

– Вы превышаете свои полномочия, Бейсс, – сказал Ланкте, буравя Бейсса глазами.

– Ладно, молчу – примирительно отозвался тот.

– На таких встречах действительно бывали несчастные случаи, – сказал Ланкте. – В Риджуэе избили молоденькую беременную женщину, да так, что у нее случился выкидыш. Это произошло сразу после выступления Стилсона, отснятого Си-би-эс. Женщина не запомнила лица нападавшего, но у нас есть основания полагать, что это был кто-то из стилсоновских мотоциклистов. Месяц назад проломили голову четырнадцатилетнему парнишке. У него был пластмассовый водяной пистолетик. Парнишка тоже не мог опознать нападавшего. Водяной пистолет наводит на мысль, что это просто охрана перестаралась.

Какой, однако, невинный оборот речи, подумал Джонни.

– И вы не нашли ни одного свидетеля?

– Ни одного, кто бы пожелал говорить. – Ланкте мрачно улыбнулся и стряхнул пепел. – Ведь он любимец публики.

Джонни подумал о молодом человеке, который посадил к себе на плечи сына, чтобы тому было лучше видно Грега Стилсона. Всем до лампочки. Все равно они скорее для красоты.

– Поэтому он завел себе любимца в ФБР.

– Ну что вам ответить? – Ланкте пожал плечами и обезоруживающе улыбнулся. – В общем, не думайте, Джонни, что я на этом что-то имею. Иногда мне становится не по себе. Этот парень прямо-таки излучает магнетические волны. Ткни он в меня пальцем с трибуны и скажи, кто я такой, меня бы вздернули на ближайшем фонаре.

Джонни вспомнил сегодняшнюю толпу и юную красавицу, неистово размахивающую ломтем арбуза.

– Не исключено, – сказал он.

– Поэтому, если вам что-нибудь известно… – Ланкте подался вперед. В его обезоруживающей улыбке появилось что-то хищное. – А может, вы его насквозь просветили, а? Может, оттого и брякнулись?

– Может быть, – сказал Джонни с каменным лицом.

– Ну и?..

У Джонни мелькнула безумная мысль выложить все как есть. Но он тут же раздумал.

– Я видел его по телевизору. День у меня сегодня относительно свободный, вот и решил: дай, думаю, прокачусь, посмотрю на него. Полагаю, я не единственный приезжий сегодня.

– Уж это точно, – воскликнул Бейсс.

– И все? – спросил Ланкте.

– Все, – сказал Джонни и, поколебавшись, добавил: – Ну, разве что… я думаю, он победит на выборах.

– Никто и не сомневается, – сказал Ланкте. – Если только мы не раздобудем чего-нибудь компрометирующего. А пока я полностью согласен с Бейссом. Держитесь от Стилсона подальше.

– За меня не беспокойтесь. – Джонни скомкал бумажный стаканчик и выбросил его. – Приятно с вами беседовать, джентльмены, но мне еще ехать в Дарем.

– Вы не собираетесь возвращаться в Мэн, Джонни? – как бы мимоходом спросил Ланкте.

– Не знаю. – Он переводил взгляд с поджарого, лощеного Ланкте, выбивавшего новую сигарету о циферблат часов, на Бейсса, крупного, усталого человека с лицом таксы. – Как, по-вашему, он попытается пойти дальше? Если попадет в палату представителей?

– Одному богу известно, – изрек Бейсс, возводя очи горе?.

– Такие приходят и уходят, – сказал Ланкте. Глаза его, темно-карие до черноты, безотрывно изучали Джонни. – Они как какой-нибудь редкий радиоактивный элемент, который моментально распадается. У людей вроде Стилсона нет твердой политической платформы, их временные коалиции быстро разваливаются. Видели сегодня толпу? Студенты и ткачихи превозносят до небес одного и того же человека! Это не политика, это мода, что-то вроде повального увлечения хулахупами, или енотовыми шапками, или париками «а-ля битлз». Он получит место в палате представителей и будет снимать пенки до семьдесят восьмого года. На этом все кончится, помяните мое слово.

Но Джонни сомневался.

На следующий день лоб у Джонни расцветился слева всеми цветами радуги. Темно-пурпурный – почти черный – над бровью переходил в красный, а на виске – отвратительное ярко-желтое пятно. Веко припухло, придав физиономии зверское выражение, точно у какого-нибудь подмигивающего фигляра в пошлом ревю.

Он двадцать раз с головой окунулся в бассейн и, тяжело дыша, откинулся в шезлонге. Чувствовал он себя хуже некуда. Минувшей ночью он спал меньше четырех часов, да и эти четыре часа его одолевали кошмары.

– Привет, Джонни… Как поживаете?

Он обернулся. Это был Нго, в рабочем комбинезоне и рукавицах, на лице вежливая улыбка. За его спиной стояла красная тележка с саженцами карликовых сосен, их корни бьши укутаны мешковиной. Вспомнив, как Нго называл сосенки, он сказал:

– Опять, я вижу, сорняки сажаете.

– Да, приходится. – Нго сморщил нос. – Мистер Чатсворт их любит. Я ему говорю: это один смех, а не деревья. Таких деревьев в Новой Англии видимо-невидимо. Тогда он делает так… – Тут лицо Нго сморщилось, и он стал похож на карикатурного монстрика из какой-нибудь передачи на сон грядущий. – И отвечает: «Ваше дело сажать».

Джонни рассмеялся. В этом весь Чатсворт. Он непременно должен настоять на своем.

– Ну как вам понравилась встреча с кандидатом?

– Очень поучительно, – сказал Нго, вежливо улыбаясь. Взгляд его ничего не выражал. Может, он даже и не заметил, как лучезарно светился лоб у Джонни. – Да, очень поучительно, нам всем очень нравится.

– Прекрасно.

– А как вам?

– Не очень, – сказал Джонни и осторожно прикоснулся пальцами к синяку – до сих пор болело.

– Да, плохо, надо было приложить сырое мясо, – сказал Нго со своей неизменной улыбкой.

– И как он вам, Нго? Рут Чен и ее сестре? И всем остальным?

– На обратном пути мы не говорили об этом, так просили преподаватели. Они сказали, чтобы мы обдумали все, что видели. Во вторник мы будем писать в классе, я так думаю. Да, я очень думаю, что мы будем писать классное сочинение.

– И что же вы напишете в своем сочинении?

Нго поднял глаза к голубому летнему небу. Он и небо улыбнулись друг другу. Нго уже начал седеть. Джонни не знал о нем практически ничего; не знал, была ли у него семья – жена, дети; не знал, когда он покинул страну и откуда он – из Сайгона или из сельской местности. Он понятия не имел о политических убеждениях Нго.

– Мы говорили об игре в «Смеющегося тигра», – сказал Нго. – Помните?

– Да, – сказал Джонни.

– Я расскажу вам про настоящего тигра. Когда я был мальчиком, на нашу деревню стал нападать тигр. Это был le manger d’home – людоед, он ел мальчиков, и девочек, и старых женщин, потому что была война и мужчин в деревне не осталось. Я говорю не про последнюю войну, а про вторую мировую. Ему понравилось человеческое мясо, этому тигру. Кто мог убить такого страшного зверя? В деревне самому молодому мужчине было шестьдесят лет, и у него была одна рука. А самому старшему мальчику, мне, только исполнилось семь. И вот однажды этого тигра нашли в яме, туда положили приманку – труп женщины. Ужасно, конечно, когда приманка – человек, созданный богом по своему подобию, но еще ужаснее ничего не делать, когда этот злой тигр уносит маленьких детей. Так я напишу в своем сочинении. А дальше я напишу, что злой тигр был еще живой, когда мы нашли его в яме. У него в боку торчал кол, но он был еще живой. Мы били его до смерти мотыгами и палками. Все – старики, женщины, дети. Некоторые маленькие были так напуганы, что обмочились. Тигр свалился в яму, и мы били его до смерти мотыгами, потому что мужчины из нашей деревни ушли воевать с японцами. Я подумал, что ваш Стилсон похож на того злого тигра, он тоже любит человеческое мясо. Я думаю, для него надо вырыть яму и чтобы он в нее свалился. А если он останется жить, его надо бить до смерти.

Он стоял, освещенный ярким летним солнцем, и улыбался Джонни своей вежливой улыбкой.

– Вы правда так считаете? – спросил Джонни.

– Конечно, – ответил Нго. Он говорил спокойно, будто речь шла о совершеннейших пустяках. – Я не знаю, что мне скажет преподаватель, когда я отдам ему такое сочинение. – Он пожал плечами. – Может быть, он скажет: «Нго, вы еще не готовы к Американскому Пути». Но я напишу все, что думаю. А что вы думаете, Джонни? – Он посмотрел на его синяк и отвел взгляд.

– Я думаю, это опасный человек, – сказал Джонни. – Я… я знаю, что он опасен.

– Знаете? – переспросил Нго. – Да, вы, наверное, знаете. А вашим соотечественникам в Нью-Гэмпшире он кажется смешным клоуном. Для них он то же самое, что для многих сегодня этот черный – Иди Амин Дада. Но не для вас.

– Нет, – сказал Джонни. – И все же предлагать его убить…

– Политически, – улыбнулся Нго. – Я предлагаю убить его только политически.

– А если это невозможно?

Нго улыбнулся, вытянул указательный палец и резко согнул его.

– Паф, – тихо сказал он. – Паф, паф, паф.

– Нет, – сказал Джонни и сам удивился тому, как хрипло прозвучал его голос. – Это не выход. Ни при каких обстоятельствах.

– Разве? По-моему, у вас, американцев, это довольно частый выход. – Нго взялся за ручку красной тележки. – Мне пора сажать сорняки. Счастливо оставаться, Джонни.

Джонни провожал глазами этого маленького человека в защитном комбинезоне и мокасинах, тащившего полную тележку крохотных сосенок. Вот он и скрылся за углом дома.

Нет. Убивать – значит сеять зубы дракона. Я верю, что это так. Я свято верю в это.

…Почти все свободное время этой осенью он провел в обществе Грегори Аммаса Стилсона.

Он превратился в стилсономана. В комоде под слоями нижнего белья, носков и футболок были припрятаны три блокнота. Блокноты с пометками, размышлениями и ксерокопиями всевозможных публикаций.

От всего этого ему было не по себе. По ночам он исписывал убористым почерком листки с уже наклеенными газетными вырезками и чувствовал себя не то Артуром Бремером, не то Сарой Мур, задумавшей убить президента Форда. Если бы Эдгар Ланкте, бесстрашный рыцарь ФБР, застукал его за этим занятием, в квартире наверняка мигом бы завелись «жучки». А из окна можно было бы увидеть мебельный фургон, только начинен он был бы не мебелью, а микрофонами, кинокамерами и еще бог знает чем.

Он убеждал себя в том, что до Бремера ему далеко и что Стилсон вовсе не стал его навязчивой идеей, но после очередного дня в библиотеке наедине со старыми подшивками и фотокопировальной машиной трудно было в это поверить. Да, трудно в это поверить, когда ты ночь напролет строчишь под лампой, пытаясь найти логическую связь. Почти невозможно в это поверить, когда ты под утро проваливаешься в какую-то черную яму, а тебя оттуда опять вырывает этот кошмар.

Кошмар повторялся почти без изменений: он пожимает руку Стилсону на митинге в Тримбулле. Внезапная темнота. Тоннель. Несущаяся прямо на него, неотвратимая как рок, черная машина с пылающим фонарем. Старый человек с затравленными глазами, произносящий немыслимые в этих обстоятельствах слова присяги. Смятение чувств. И отрывочные видения, целая гирлянда, вроде разноцветных флажков на распродаже подержанных автомобилей. Внутренний голос подсказывал: видения связаны между собой, это своего рода рассказ в картинках о «Титанике», плывущем навстречу неотвратимому, или, того хуже, Армагеддон, в который непоколебимо верила его мать.

Но что было в этих видениях? Что именно? Они расплывались, дразнили смутными очертаниями… а все эта странная дымка, да, голубая дымка и еще, иногда, желтые тигровые полосы.

Но одно видение – им заканчивались цветные ролики его снов – было отчетливым: крики умирающих, запах тлена. И километры, километры выжженной земли, оплавленного стекла, искореженного металла, и по этой земле в гордом одиночестве идет тигр. Тигр смеется и в зубах у него… в зубах у него что-то желто-голубое, истекающее кровью.

Этот сон, казалось, сведет его с ума. Глупейший сон. Все эти зыбкие пророчества не стоили ломаного гроша. Выбрось из головы.

Нет, он не мог выбросить и потому продолжал исследовать феномен Стилсона, стараясь убедить себя в том, что это вполне безобидное хобби, а вовсе не опасное помешательство.

…Грег Стилсон окончил школу – кстати, с самым плохим аттестатом – в июне пятьдесят первого. Несмотря на неважные отметки, с мозгами у него было все в порядке. К тому же бойкий язык, обаятельная внешность. Он ждал своего звездного часа. А пока устроился на лето подручным на бензоколонке.

В августе, послушав проповеди под открытым небом в Уайлдвуд Грин, Грег вдруг ударился в религию. Ушел с бензоколонки и, «исполнясь благодати господней», стал продавцом дождя.

Случайно ли так совпало, но со времен знаменитой пыльной бури старожилы Оклахомы не помнили такого засушливого лета. Посевы, считай, погибли, домашний скот ожидала та же участь в случае, если бы колодцы окончательно высохли. Тут-то Грег и получил приглашение на собрание ассоциации местных ранчеров. О том, что за этим последовало, Джонни узнал из документированных рассказов очевидцев – да уж, то был отнюдь не проходной момент в карьере Стилсона. Каждый очевидец предлагал свою версию – для Джонни это было в порядке вещей. Типичный американский миф. Вне всякого сомнения, что-то произошло. Но докопаться до истины уже не было никакой возможности.

Лишь об одном, пожалуй, можно сказать с уверенностью. Более удивительного собрания ранчеров не знавала история. Ассоциация пригласила добрых два десятка продавцов дождя с Юга. Половину из них составляли негры. Было также два индейца – несколько сомнительный пауни и чистокровный апачи. И еще мексиканец, жевавший без конца пейот. Грег был одним из девяти или десяти белых и единственным уроженцем здешних мест.

Ранчеры выслушали одного за другим всех продавцов дождя и лозоискателей. После чего как-то сами собой образовались две группы: тех, кто требовал вперед половину назначенной суммы (безвозвратно), и тех, кто требовал вперед всю сумму (безвозвратно).

Когда подошла очередь Стилсона, он встал и, засунув большие пальцы за пояс джинсов, заявил будто бы следующее: «Вы, вероятно, знаете, что способность вызывать дождь открылась во мне после того, как я обратился к господу. До этого я, великий грешник, шел кривыми стезями порока. Одну из них, главную, нам указали сегодня: эта стезя вымощена долларовыми бумажками».

Ранчеры оживились. В свои девятнадцать Стилсон уже владел приемами дешевой риторики. Да и могли ли они отказаться от столь заманчивого предложения? Ведь Стилсон, возрожденный к жизни христианина и как никто понимавший, что сребролюбие есть корень зла, готов был сначала вызвать дождь, а уж потом получить расчет, причем сумма вознаграждения целиком и полностью оставлялась на их усмотрение.

Словом, он прошел на «ура», и спустя два дня, весь в черном, в шляпе проповедника, он разъезжал в кузове грузовика по городам и весям Оклахомы и, стоя на коленях, взывал к небесам через два громкоговорителя, для которых источником питания служил тракторный движок. Толпа людей выходила посмотреть на него.

Историю венчал умилительный, хотя и ожидаемый финал. Шел второй рабочий день Грега, когда небо стали заволакивать тучи… а наутро хлынул дождь. Дождь лил три дня и две ночи, разыгравшаяся стихия унесла несколько человеческих жизней, в Гринвуд Ривер смывало курятники с цыплятами на крыше, колодцы наполнились водой, скот был спасен, а в ассоциации оклахомских ранчеров и скотоводов сошлись на том, что дело так и так кончилось бы дождем. На своем очередном заседании они пустили по кругу шляпу, и юный продавец дождя сорвал солидный куш – семнадцать долларов.

Грега это не смутило. На полученные деньги он дал объявление в столичной газете. В объявлении отмечалось, что однажды нечто подобное произошло с крысоловом из Гамельна. Будучи христианином, говорилось далее в объявлении, Грег Стилсон далек от мысли уводить чужих детей, он также отдает себе отчет в том, что юридически бессилен противостоять такому могущественному объединению, как ассоциация оклахомских ранчеров и скотоводов. Но где же справедливость? На какие средства он должен содержать старую больную мать? Из объявления следовало, что он, можно сказать, лоб себе расшиб, молясь за сборище богатых и неблагодарных снобов из породы тех, кто в тридцатых сгонял с земли людей вроде Джоудов[30]. Из объявления следовало, что он сэкономил им не один десяток тысяч на домашнем скоте, и вот награда – семнадцать долларов. Его, истинного христианина, такая неблагодарность, конечно же, не задела, но, как знать, не заставит ли это задуматься честных граждан Оклахомы. Все, в ком говорит совесть, могут присылать пожертвования на адрес редакции, абонементный ящик 471.

Сколько же, гадал Джонни, получил Грег Стилсон в ответ на свое объявление. Цифры расходились. Осенью, однако, Грег уже разъезжал по городу в новеньком «меркюри». Была погашена задолженность за маленький дом, перешедший к Мэри Лу от ее матери. Сама Мэри Лу, матушка Грега (не то чтобы очень больная и уж никак не старая в свои сорок пять лет) отныне красовалась в енотовой шубке. Похоже, Стилсон открыл тайную пружину важнейшего принципа, благодаря которому вращается Земля: в то время как одни, облагодетельствованные, не спешат воздать тем же, другие готовы прийти на помощь… хотя зачем, казалось бы. Не на этом ли принципе основана уверенность всех политиков, что пушечного мяса всегда будет в избытке?

До ранчеров вдруг дошло, что они дружно сунули руку в осиное гнездо. Стоило им появиться в городе, как их со всех сторон осыпали насмешками. Не было уголка в штате, где бы их не поносили с кафедры. Говядина, спасенная дождями, перестала находить сбыт, разве только за тридевять земель.

В ноябре того же памятного года два молодых человека с железными кастетами на костяшках пальцев и отделанными никелем пистолетами 32-го калибра в карманах постучали к Грегу Стилсону, чтобы, по всей вероятности, передать ему просьбу ассоциации ранчеров и скотоводов – с нажимом, если понадобится – подыскать себе более подходящий климат. Оба молодых человека в результате оказались на больничной койке: один – с сотрясением мозга, другой – с переломом и без четырех зубов. Их нашли за углом стилсоновского дома… без штанов. Железные кастеты обнаружились в том самом месте, которое обыкновенно ассоциируется с сидением на стуле, и для извлечения этих посторонних предметов, во всяком случае, одного из них, пришлось прибегнуть к небольшому хирургическому вмешательству.

Ассоциация запросила пощады. На собрании в начале декабря из общего фонда была выделена призовая сумма в размере семисот долларов и чек соответственно отправлен на имя Грега Стилсона.

Он своего добился.

В 1953-м они с матерью переехали в Небраску. Не иначе дождь упал в цене, да и ставки на подпольной бирже тоже, кажется, начали падать. Короче, они объявились в Омахе, где Грег открыл контору по производству малярных работ, которая прогорела через два года. Куда лучше пошли его дела в качестве коммивояжера библейского общества американского праведного пути. Он изъездил вдоль и поперек кукурузный край, обедал в домах богобоязненных фермеров, вкалывавших от зари до зари, рассказывал им историю своего обращения и продавал Библии, мемориальные дощечки, иисусиков из стеклопластика, псалтыри, записи церковной музыки, религиозные трактаты, а также откровенно черносотенную брошюру под названием «Праведный Путь в Америке: коммунистическо-еврейский заговор против наших Соединенных Штатов». В 1957-м отслуживший свой век «меркюри» уступил место новенькому «форду»-фургону.

В 1957-м Мэри Лу умерла от рака, и Грег Стилсон, оставив процветающий библейский бизнес, подался на восток. Перед тем как очутиться в Олбани, он провел около года в Нью-Йорке. Это время он посвятил актерской профессии, рассчитывая преуспеть на новом поприще, – однако это оказалось одним из немногих предприятий (сюда можно отнести и малярное дело), на котором он не состриг купоны. Хотя вряд ли из-за отсутствия таланта, отметил про себя Джонни с горьким сарказмом.

В Олбани, столице штата Нью-Йорк, Стилсон поступил на работу в административно-хозяйственный совет и прожил там до 1965 года. Успех в роли страхового агента он скорее мог записать в свой пассив. Никто не предлагал ему высокой должности в совете, никто не испытывал позывов к христианской благотворительности. За эти пять лет нахально-дерзкий росток стилсоновского дарования словно прибило морозцем. Светлую полосу в его карьере вновь сменила темная полоса, только уже не было рядом женщины, одной-единственной, – его матушки. Он ни разу не был женат, даже более или менее постоянной дамы, насколько удалось выяснить Джонни, у него никогда не было.

В 1965-м административно-хозяйственный совет предложил ему место в Риджуэе, штат Нью-Гэмпшир, и Грег не отказался. Период заморозков как будто миновал. Предприимчивые шестидесятые разгонялись на всех парах. Начиналась эра мини-юбок и личной инициативы. Грег с головой окунулся в общественную жизнь Риджуэя. Стал членом торговой палаты и «Ротари-клуба». В 1967-м он прогремел на весь штат во время жарких дискуссий по поводу счетчиков на городской бензоколонке. Шесть лет противоборствующие партии ломали копья. Грег предложил ликвидировать счетчики, а вместо них установить монетоприемники. Пусть, дескать, люди платят, сколько считают нужным. Кое-кому его предложение показалось верхом сумасшествия. А вот увидите, пообещал им Грег. Да, он умел увлечь за собой. В конце концов городские власти пошли на этот эксперимент, и если кого и удивил хлынувший поток пяти– и десятицентовиков, то только не Грега. Он давно открыл для себя универсальный принцип.

В 1969-м он снова прогремел на весь штат после того, как в пространном и хорошо продуманном письме в редакцию местной газеты он выдвинул идею использовать наркоманов на общественных работах – при благоустройстве парков и велосипедных дорожек, на стрижке уличных газонов. Но это же верх сумасшествия, сказали многие. А вы попробуйте, сказал им Грег, не выйдет – откажетесь. Городские власти попробовали. Один любитель «травки» заменил устаревшую десятеричную систему каталогизации в местной публичке на более современную, по типу библиотеки конгресса… бесплатно, разумеется. Группа хиппи, арестованная во время вечеринки «с балдежом», сделала из городского парка конфетку – с прудом и площадкой для аттракционов, которая согласно точному инженерному расчету пропускала максимум посетителей при минимальном риске для жизни. По словам Грега, многие из этих хиппарей когда-то, школьниками, увлекались техникой, но тогда почему, спрашивается в задаче, они до сих пор не применяли прочих знаний, приобретенных в школе?

Параллельно с преобразованиями в области автосервиса и наркомании, которые Грег затеял на своей новой родине, он рассылал письма в манчестерский «Юнион-Лидер», бостонский «Глобус» и «Нью-Йорк таймс» с изложением крайне правых взглядов на войну во Вьетнаме, предложениями об уголовной наказуемости для закоренелых наркоманов и восстановлении смертной казни, в первую очередь для торговцев героином. Позже, баллотируясь в палату представителей, Грег не раз заявлял о том, как он чуть не с семидесятого года выступил против вьетнамской войны, однако его же высказывания в печати опровергли эту явную ложь.

В 1970-м Грег Стилсон открыл собственную контору по страхованию недвижимости. Успех был полный. Спустя три года он и еще три бизнесмена финансировали строительство торговых рядов на окраине Конкорда, столицы штата, где он теперь заседал как полномочный представитель от третьего избирательного округа. Это был год не только арабского нефтяного бойкота, но и год, когда Грег сел за руль «линкольна-континенталь». Тогда же он выдвинул свою кандидатуру на пост мэра Риджуэя.

Он занял заветное кресло на двухлетний срок, а двумя годами раньше одновременно республиканцы и демократы этого небольшого городка Новой Англии (8500 человек) предложили ему выдвинуть свою кандидатуру в палату представителей. И тем и другим он ответил вежливым отказом. И в семьдесят третьем, став независимым кандидатом, схлестнулся с весьма популярным лидером республиканцев, чьей ахиллесовой пятой были ярые высказывания в поддержку Никсона, а заодно и с маловыразительной фигурой от демократов. Тогда-то он и водрузил на голову каску строителя-монтажника. Он начал избирательную кампанию под лозунгом: «Построить новый Риджуэй!» Победил он безоговорочно. В следующем году избиратели в соседнем штате Мэн отвернулись от демократа Джорджа Митчелла и республиканца Джеймса Эрвина и выбрали своим губернатором страхового агента из Льюистона – Джеймса Лонгли.

Для Грегори Аммаса Стилсона чужой урок пошел впрок.

Рядом с ксерокопированными вырезками из газет Джонни набрасывал соображения и вопросы, которые его мучили. Он столько раз мысленно проигрывал ситуацию, что мог, не слушая комментариев Чанселлора и Бринкли, изложить слово в слово все перипетии избирательной кампании.

Начать с того, что у Грега Стилсона, казалось, даже теоретически не было шансов пройти. Его предвыборные обещания смахивали на анекдоты. Прошлое у него было никудышное. Образование тоже. Оно исчерпывалось школой, и до 1965 года он был, в сущности, человеком без определенных занятий. В стране, где законы, по мнению избирателей, должны устанавливать законоведы, интерес Стилсона к кодексу диктовался соображениями совсем иного порядка. Кроме того, он не был женат. Что до его карьеры, то она была сплошным недоразумением.

Поразительно, что пресса фактически обходила Стилсона стороной. А уж здесь-то она могла бы разгуляться в год выборов, когда Уилбур Миллс погорел из-за любовницы, когда по этой же причине турнули члена палаты представителей Уэйна Хэйса, когда даже власть предержащие жили в страхе, что газетчики могут в любой момент перетряхнуть их грязное белье. Фигура же Стилсона – одиозная, броская – вызывала у прессы в лучшем случае одобрительные смешки и в отличие от Джонни Смита ни тени тревоги. В телохранителях у него были вчерашние бичи и железные всадники, его встречи с избирателями то и дело кончались увечьями, однако ни один репортер не пожелал копнуть поглубже. На митинге в Конкорде, в тех самых торговых рядах, к которым приложил руку Стилсон, восьмилетней девочке сломали руку и повредили шейный позвонок, с матерью случилась истерика, она кричала, что ее дочь хотела взять автограф у своего кумира, а один из этих «психов на мотоциклах» сбросил девочку с помоста. Газета отделалась короткой информашкой – «несчастный случай во время выступления Стилсона», которая очень скоро забылась.

Когда Грег обнародовал свой финансовый отчет, Джонни решил, что лучшего подарка нельзя себе представить. В 1975 году Стилсон уплатил федеральный налог – одиннадцать тысяч с общей суммы тридцать шесть тысяч долларов; местный налог он оставил без внимания по той простой причине, что Нью-Гэмпшир его не взимает. Стилсон утверждал, что источником доходов является контора по страхованию недвижимости, не считая жалких грошей, ежемесячно выплачиваемых ему как мэру. Ни слова о барышах, которые принесли ему торговые ряды в Конкорде. Ни малейшей попытки объяснить, каким образом он стал владельцем дома стоимостью восемьдесят шесть тысяч, не прибегая к рассрочке и ссудам. В то время, когда за сокрытие доходов прижали к стене президента Соединенных Штатов, при виде бредового финансового отчета Стилсона ни у кого даже брови не поднялись.

Ну а как у него обстояли дела на посту мэра? В этой роли он выступил гораздо удачнее, чем можно было предположить, глядя на него в роли кандидата в палату представителей. Он показал себя расчетливым и практичным, с не то чтобы тонким, но точным пониманием человеческой и социальной психологии. К радости налогоплательщиков, он закончил свой срок с положительным балансом – впервые за последние десять лет. Не без оснований гордился он своим планом реорганизации бензоколонок и, как он выражался, «программой трудового воспитания хиппи». Или такой момент: Риджуэй одним из первых в стране учредил комитет по празднованию двухсотлетия Америки. Словом, полный ажур.

Но пребывание Стилсона на посту мэра было отмечено и другими обстоятельствами, которые вызывали у Джонни тревогу.

Дотации городской библиотеке сократились с одиннадцати с половиной тысяч до восьми, а там и до шести с половиной тысяч. В то же время на нужды муниципальной полиции было отпущено средств на сорок процентов больше обычного. Прибавилось три патрульные машины, расширился ассортимент орудий усмирения недовольных. Разбухали штаты местной полиции. Городской совет пошел навстречу Стилсону и узаконил ограниченную практику приобретения полицейскими собственного оружия, после чего некоторые блюстители порядка в Риджуэе, где порядок с успехом блюл себя сам, поспешили приобрести «магнумы» 357-го калибра – оружие, ставшее бессмертным с легкой руки Гарри Каллагена по кличке Чумазый. Пока Стилсон заправлял в мэрии, был прикрыт молодежный спортивный комплекс, установлен в добровольно-принудительном порядке комендантский час для подростков, урезаны на тридцать пять процентов расходы на здравоохранение.

Да, многие обстоятельства, к которым был причастен Грег Стилсон, вызывали у Джонни тревогу.

Деспот отец и мягкотелая, всепрощающая мать. Политические митинги, больше похожие на рок-концерты. Обращение с толпой. Телохранители…

Со времени Синклера Льюиса американцы прокляли фашизм на веки вечные и бдительно следили за тем, чтобы не допустить в стране фашистские порядки. И не допускали. Правда, был в Луизиане такой Хью Лонг, но его…

Пристрелили.

Джонни закрывал глаза и видел, как Нго резко сгибает указательный палец. Паф, паф, паф. Тигр, о тигр! – кровавый всполох, быстрый блеск в полночных долах…

Нет, нельзя сеять зубы дракона. Нельзя, если не хочешь оказаться в одной компании с Фрэнком Доддом, ходившим «на дело» в черном хлорвиниловом плаще с капюшоном. А также с Освальдами, и Сирханами, и Бремерами. Под сумасшедшим лозунгом: «Сумасшедшие всех стран, соединяйтесь!» Впрочем, дело хозяйское: можешь регулярно записывать в блокнот свои параноидальные мысли и перечитывать их по ночам, а когда окончательно свихнешься, отправь куда следует денежный купон, и тебе по почте вышлют винтовку. Джонни, познакомьтесь с «Писклей» Фромм. Здравствуйте, Джонни, рада познакомиться, я прочла все, что вы пишете в своем блокноте, и готова подписаться под каждым словом. Позвольте, я представлю вас моему духовному наставнику. Знакомьтесь, Джонни: это Чарли. Знакомьтесь, Чарли: это Джонни. Когда вы разделаетесь со Стилсоном, мы общими усилиями прикончим всю эту братию – надо же на ком-то выместить нашу ярость.

Голова шла кругом. Сейчас заломит в висках. Этим кончается. Стоит сосредоточиться на Стилсоне, как этим кончается. Пора спать. Только бы, Христа ради, ничего не приснилось.

И все же: вопрос.

Он записал его в одном из блокнотов и беспрестанно к нему возвращался. Он записал его аккуратным почерком и заключил в тройное кольцо, словно не давая улизнуть. Вопрос был следующий: если бы сесть в машину времени и вернуться в 1932 год, убил ли бы ты Гитлера?

Джонни глянул на часы. Без четверти час, третье ноября. Очередные президентские выборы, совпавшие с двухсотлетием Америки, становятся историей. Правда, Огайо еще колеблется, но Картер идет с большим опережением. Борьбы не получилось. Покуролесили, и будет: победитель определился. Джерри Форд может повесить на гвоздик свою жокейскую шапочку – по крайней мере на четыре года.

Джонни подошел к окну. Большой дом стоял без признаков жизни, а вот в комнатке над гаражом горел свет: это Нго, будущий гражданин США, прилип к экрану, на котором разворачивался великий американский ритуал выборов: «уходят-одни-ребята-входят-другие»…

Джонни лег в постель и долго не мог уснуть.

Приснился ему смеющийся тигр.

Герберт Смит сочетался вторым браком с Чарлиной Маккензи в назначенный день и час – в полдень второго января 1977 года. Церемония происходила в конгрегационалистской церкви на Саутвест Бенд. Отец невесты, почти слепой восьмидесятилетний старик, передал ее жениху. Джонни, стоявший рядом с отцом, без заминки поднес в нужный момент обручальное кольцо. Вот он, радостный миг.

На бракосочетание приехала Сара Хэзлит с мужем и сыном, успевшим выйти из младенческого возраста. Сара была беременна и вся сияла – само воплощение счастья и осуществленных мечтаний. Джонни почувствовал укол жгучей ревности, его словно застигла врасплох газовая атака. Через несколько секунд все стало на свои места, и, едва церемония закончилась, он подошел к ним и заговорил.

Он впервые видел мужа Сары. Это был высокий видный мужчина с едва намеченными усиками и ранней сединой. Он с успехом прошел в сенат штата Мэн и сейчас рассуждал о том, какая ситуация сложилась после выборов и как непросто находить общий язык с губернатором из независимых, а Денни тянул его за штанину и просил пить: пи-ить, пап, пии-и-ить!

Сара говорила мало, но Джонни чувствовал на себе взгляд ее сияющих глаз; это его сковывало, хотя было по-своему приятно. Но и грустно, пожалуй.

Вино лилось рекой, и Джонни выпил четыре бокала – вдвое больше обычного; возможно, тому причиной была встреча с Сарой, которая приехала не одна, а может быть, просто, глядя на сияющую Чарлину, он до конца осознал, что Вера Смит ушла навсегда… Как бы то ни было, направляясь к Гектору Маркстоуну, отцу невесты, минут через пятнадцать после ухода Хэзлитов, он чувствовал приятный шум в голове.

Старик сидел в углу возле порушенного свадебного пирога, сложив скрюченные артритом руки на набалдашнике трости. Одна дужка его темных очков была обмотана черной изоляционной лентой. Возле него стояли две пустые бутылки из-под пива и еще одна, недопитая. Он всмотрелся в лицо Джонни.

– Ты сын Герберта?

– Да, сэр.

Еще более пристальный взгляд. Затем Гектор Маркстоун сказал:

– Ты плохо выглядишь, мальчик.

– Это, наверно, оттого, что я допоздна работаю.

– Тебе надо попить что-нибудь тонизирующее. Чтобы прийти в норму.

– Вы участвовали в первой мировой войне? – спросил Джонни.

К синему саржевому пиджаку старика были приколоты медали, в том числе французский Военный крест.

– А как же, – просветлел Маркстоун. – Служил под командованием Джека Першинга. Американский экспедиционный корпус. Семнадцатый-восемнадцатый год. Прошли огонь и воду. И по грязи топали, и дерьмо лопали. Белло Вуд[31], мой мальчик, Белло Вуд. Для многих сейчас это просто название из учебника истории. А я там был. Я видел, как там умирали. И по грязи топали, и дерьмо лопали, и кости свои разбрасывали по полю.

– Чарлина говорила, что ваш сын… ее брат…

– Бадди? Да, был бы сейчас тебе вроде дядюшки. Любили ли мы своего мальчика? Как не любить. При рождении ему дали имя Джо, но все его звали Бадди. Как получила мать Чарли ту телеграмму, так начала таять на глазах.

– Его убили на войне?

– Убили, – не сразу ответил старик. – Сент-Лу, сорок четвертый год. Не так уж далеко от Белло Вуд – по тамошним, конечно, понятиям. Угодил под нацистскую пулю.

– Я тут пишу статью, – сказал Джонни, еще больше хмелея при мысли о том, как ловко он направил разговор в интересующее его русло. – Надеюсь продать ее в «Атлантик» или «Харперс»…

– Ты писатель? – Стекла зеркальных очков блеснули; Джонни явно пробудил его любопытство.

– Начинающий, – сказал Джонни. Он уже сожалел о своей разговорчивости. Да, я писатель. Пишу по ночам. – В общем, статья будет о Гитлере.

– О Гитлере? Что о Гитлере?

– Видите ли… предположим… предположим, что вы сели в машину времени и вернулись в тридцать второй год. В Германию. И предположим, вы встречаете Гитлера. Вы убьете его или оставите в живых?

Темные очки старика приблизились к самому лицу Джонни. С Джонни сразу слетел весь хмель, и куда-то девались и разговорчивость, и умные мысли. Все теперь зависело от того, что ему ответит этот старик!

– Ты не шутишь, сынок?

– Нет, не шучу.

Гектор Маркстоун снял одну руку с набалдашника трости, запустил в карман брюк и бесконечно долго там рылся. Наконец он вынул ее. В руке оказался складной нож с костяной рукоятью, отполировавшейся и пожелтевшей за много лет. Тут заработала другая рука, которой старик с осторожностью, отличающей артритиков, стал раскрывать нож. Лезвие коварно блеснуло в лучах яркого света. Этот нож проделал путь во Францию в 1917 году вместе с мальчишкой, вступившим в армию таких же мальчишек, которым не терпелось дать по рукам грязному бошу, коловшему штыком детей и насиловавшему монахинь, и показать этим французикам, как надо воевать. Тех мальчишек косили из пулеметов, их валила дизентерия и инфлюэнца, они наглотались горчичного газа и фосгена, они выходили из-под огня у Белло Вуд, оборванные и обезумевшие от страха, будто столкнулись нос к носу с самим дьяволом. И все это оказалось напрасным. Оказалось, что все надо начинать сначала.

Где-то играла музыка. Люди смеялись, танцевали. Где-то в отдалении гудела лампа дневного света. Джонни не мог глаз отвести от обнаженного лезвия, загипнотизированный игрой света на отточенном острие.

– Видишь? – тихо спросил Маркстоун.

– Да, – вздохнул Джонни.

– Я бы вонзил нож в этого убийцу, прямо в его черное и лживое сердце, – сказал Маркстоун. – Я воткнул бы нож по самую рукоятку… а потом повернул бы, вот так. – Он медленно повернул руку с ножом, сначала по часовой, потом против часовой стрелки. На лице его появилась странная улыбка и стали видны гладкие, как у младенца, десны. – Но прежде, – сказал он, – я бы смазал лезвие крысиным ядом.

– Убил ли бы я Гитлера? – повторил Роджер Чатсворт; изо рта у него шел пар. Они с Джонни прогуливались вдвоем по заснеженному лесу за даремским домом. В лесу тишина. Начало марта, а тишина такая неподвижная, как в январе.

– Да, именно.

– Любопытный вопрос, – сказал Роджер. – Беспредметный, но любопытный. Нет, вряд ли. Я бы скорее вступил в его партию. Попытался бы что-нибудь изменить изнутри. Возможно, удалось бы исключить его или скомпрометировать. Конечно, если знать наперед, во что это выльется.

Джонни вспомнил обрубки бильярдных киев. Вспомнил ярко-зеленые глаза Санни Эллимана.

– Возможно, также, что вас бы самого прикончили, – сказал он. – В тридцать третьем году эти парни не только распевали песни в пивнушках.

– Что ж, верно. – Он вопросительно посмотрел на Джонни. – А что бы сделали вы?

– Сам не знаю, – сказал Джонни.

Роджер переменил тему:

– Как ваш отец и его жена провели медовый месяц?

Джонни хмыкнул. Они отправились в Майами-Бич, а там началась забастовка служащих отелей.

– Чарлина сказала, что ей привычнее дома, где она сама стелет постель. А отец говорил, что он чувствует себя пижоном, демонстрируя загар в марте месяце. Но, по-моему, оба остались довольны.

– Они что, продали свои дома?

– Да, в один день. И в общем-то взяли неплохую цену. Если б не эти чертовы больничные счета, мы бы сейчас горя не знали.

– Джонни…

– Да?

– Нет, ничего. Пойдемте обратно. Угощу вас хорошим виски, не возражаете?

– Можно, – сказал Джонни.

Они читали «Джуда Незаметного», и Джонни поразился, как легко дается Чаку эта книга (разве что первые страниц сорок он преодолел с некоторым скрипом). Чак признался, что ночами забегает вперед и уже решил после «Джуда» взять еще какой-нибудь роман Харди. Впервые в жизни он получал от книги наслаждение и купался в нем, как невинный юноша в объятиях опытной женщины.

Сейчас раскрытая книга лежала у него на коленях обложкой вверх. Они с Джонни снова сидели возле бассейна, но воду в бассейн еще не пустили; оба они сегодня были в пиджаках. По небу скользили тучки, бестолково пытаясь срастить в одно целое, чтобы пролиться дождем. В воздухе пахло чем-то пряным и загадочным: подступала весна. На календаре было 16 апреля.

– Это что, очередной вопрос с подвохом? – спросил Чак.

– Нет.

– А они меня схватят?

– О чем ты? – До Чака никто не задавал этого вопроса.

– Если я убью его. Они меня схватят? И подвесят на фонарном столбе, чтобы я дрыгал в воздухе ножками.

– Не знаю, – сказал Джонни. – Но скорее всего они тебя схватят.

– И нельзя будет перенестись на машине времени в этот прекрасный мир? В славный семьдесят седьмой год?

– Боюсь, что нет.

– Ну и ладно. Я бы так и так убил его.

– Значит, убил бы?

– Ясное дело. – Чак ухмыльнулся. – Запасся бы цианистым калием, или зашил в воротник рубашки бритвенное лезвие, или еще что-нибудь такое. Чтобы не измывались, когда схватят. Но я бы это сделал. Иначе я бы с ума сходил, что все они, эти миллионы погибших по его милости, будут преследовать меня до самой смерти.

– До самой смерти, – повторил Джонни каким-то больным голосом.

– Вы что, Джонни?

Джонни заставил себя улыбнуться.

– Все в порядке. Просто сердце провалилось куда-то на секунду.

Чак продолжал чтение «Джуда» под почти безоблачным небом.

Май.

И вновь запах сена, и вновь все заполняют жимолость, пыль и розы. Весна гостит в Новой Англии недолго, одну неповторимую недельку, а там диск-жокеи поставят «золотые пластинки» ансамбля «Бич Бойз», рев «хонды» огласит окрестности, и с шумом ввалится разгоряченное лето.

Как-то вечером в конце этой неповторимой недели Джонни сидел дома, всматриваясь в мягкий и глубокий весенний сумрак. Чак отбыл на школьный бал со своей новой подружкой, куда более развитой, чем ее предшественницы. Она читает, доверительно сообщил Чак Джонни, – это был разговор людей, знающих, что почем на белом свете.

Нго больше не жил в поместье. В конце марта он получил гражданство, в апреле предложил свои услуги в качестве портье в одном из отелей курортного местечка в Северной Каролине, три недели назад поехал туда на собеседование и сразу же был принят. Перед отъездом зашел к Джонни.

– Мне кажется, вы зря так беспокоитесь из-за тигров, вы видите их там, где их нет, – сказал он. – У тигра полосы сливаются с зарослями, так что его не разглядеть. Вот беспокойному человеку и начинают повсюду мерещиться тигры.

– Но ведь тигр есть, – возразил Джонни.

– Возможно, – согласился Нго. – Только он где-то прячется. А тем временем вы таете на глазах.

Джонни встал, подошел к холодильнику и, налив себе пепси, вышел со стаканом на веранду. Он сидел, потягивал пепси и думал о том, как повезло людям, что путешествие во времени невозможно. Оранжевый глаз луны зажегся над соснами, кровавая дорожка перечеркнула бассейн. Заквакали, забултыхались первые лягушки. Немного погодя Джонни зашел в дом и плеснул себе в пепси изрядную порцию рома. Потом вернулся на террасу, снова сел со стаканом в руке и стал смотреть, как луна, поднимаясь все выше, из оранжевой постепенно превращалась в таинственную серебряную.

23 июня 1977 года Чак прощался со школой. Джонни, надевший по этому случаю парадный костюм, сидел в душном зале вместе с Роджером и Шелли Чатсворт и смотрел, как ему, сорок третьему по счету, вручали аттестат. Шелли прослезилась.

А потом был банкет на лужайке перед домом Чатсвортов. День выдался жаркий и влажный. Грозные тучи с багровым брюхом скапливались на западе; они медленно ползли вдоль горизонта и, судя по всему, не собирались приближаться. Чак, раскрасневшийся после трех коктейлей, подошел со своей подружкой Патти Стрэн к Джонни и показал ему подарок родителей по случаю окончания школы – часы «пульсар» последней модели.

– Вообще-то я просил робота, но старики не потянули, – сказал Чак. Джонни засмеялся. Они еще немного поговорили, и тут Чак рубанул: – Я вам очень благодарен, Джонни. Если б не вы, я бы сегодня не получил аттестат.

– Не преувеличивай, дружище, – сказал Джонни. Его обеспокоили дрожащие нотки в голосе Чака. – Порода есть порода.

– Я ему то же самое все время внушаю, – сказала подружка Чака. Очки до поры скрывали ее холодную изысканную красоту.

– Допустим, – сказал Чак. – Допустим. И все же я знаю, кому обязан своим аттестатом. Огромное вам спасибо. – Он обнял Джонни и слегка притянул к себе.

И вдруг – вспышкой – резкая, яркая картина, заставившая Джонни отпрянуть и схватиться за голову, как будто Чак не обнял его, а ударил. Картина отпечалась в мозгу, точно с клише.

– Нет, – сказал он. – Нет выхода. Не ходите туда, ни ты, ни она.

Чак опасливо попятился. Он почувствовал что-то. Что-то холодное, темное, непостижимое. Ему вдруг расхотелось прикасаться к Джонни; в эту минуту у него было одно желание – никогда больше не дотрагиваться до Джонни. Он словно узнал, что чувствуешь, когда тебя живьем заколачивают в гробу.

– Джонни, – сказал он, и голос его дрогнул. – Что… что это?..

Роджер, подходивший к ним с бокалами, в растерянности остановился. Джонни смотрел мимо Чака на далекие грозовые тучи. Глаза у него были отсутствующие и затуманенные.

– Вам туда нельзя. Там нет громоотводов, – сказал он.

– Джонни… – Чак в страхе повернулся к отцу. – По-моему, у него… обморок, что ли.

– Молния, – возвестил Джонни во весь голос. Люди стали оборачиваться. Он простирал к ним руки. – Пожар. Пробита изоляция. Двери заперты. Горящие люди… запах жареной свинины.

– О чем это он? – вскрикнула подружка Чака. Разговоры прекратились. Все смотрели на Джонни, застыв с тарелками и бокалами в руках.

– Джон! Джонни! Что случилось? Очнитесь. – Роджер шагнул к нему и щелкнул пальцами перед невидящими глазами Джонни. На западе забурчал гром – словно где-то там великаны ссорятся за картами. – Что случилось?

Голос Джонни звучал отчетливо и громко, его слышали все пятьдесят с лишним человек – бизнесмены, учителя, их жены, выпускники даремской средней школы.

– Сегодня вечером Чак должен сидеть дома, не то он сгорит вместе с остальными. Будет пожар, страшный пожар. Не пускайте его в «Кэти». Ударит молния, и когда приедут пожарники, все уже сгорит дотла. Загорится проводка. У выходов найдут обугленные тела. Опознать их можно будет только по пломбам в зубах. Там… там…

Патти Стрэн закричала и уронила пластиковый стакан – кубики льда рассыпались по траве, сверкая, как огромные алмазы. Еще секунду она стояла, пошатываясь, а затем упала без чувств – в своем воздушном, пастельных тонов, вечернем платье, – и ее мать метнулась на помощь, бросив Джонни на ходу:

– Да что с вами? Что, я вас спрашиваю?

Чак, белый как мел, смотрел на Джонни расширенными зрачками.

Глаза у Джонни начали проясняться. Он озирался, встречая устремленные на него взгляды.

– Простите, – пробормотал он.

Мать Патти стояла на коленях, приподняв голову дочери, и легонько похлопывала ее по щекам. Девушка зашевелилась и застонала.

– Джонни… – прошептал Чак и, не дожидаясь ответа, бросился к своей подружке.

Безмолвие воцарилось на лужайке Чатсвортов. Все смотрели на Джонни. Опять с ним это случилось, и опять все глазеют на него. Как глазели сестры в больнице. И репортеры. Они смахивают на ворон, усевшихся в ряд на проводах. Стоят – в руках бокалы и тарелки с картофельным салатом – и таращатся так, будто у него расстегнуты брюки.

Ему захотелось убежать, забиться в угол. Подступила тошнота.

– Джонни, – Роджер обнял его, – пойдемте в дом. Нельзя вам здесь…

– Что такое «Кэти»? – оборвал Джонни, пытаясь высвободиться из рук Роджера. – Это не частный дом, потому что там таблички с надписью «Выход». Что это? Где?

– Уведите же его отсюда! – закричала мать Патти. – Он опять ее напугает!

– Пошли, Джонни…

– Но…

– Пошли!

Он позволил увести себя. Их шаги по гравиевой дорожке к домику, где жил Джонни, отдавались особенно гулко. Больше ни звука. Они поравнялись с бассейном, и тут до них донесся гул приглушенных голосов.

– «Кэти» – где это? – снова спросил Джонни.

– Странно, что вы не знаете, – сказал Роджер. – Я думал, вы все знаете. Бедняжка Патти Стрэн хлопнулась из-за вас в обморок.

– Не вижу. Это в мертвой зоне. Что это такое?

– Давайте войдем в дом.

– Да что вы со мной как с больным!

– Вы перенапряглись, – сказал Роджер. Он говорил с ним мягко, успокаивающе, как говорят с душевнобольными. От этого тона у Джонни пробежал холодок по спине, и начала наваливаться головная боль. Он попытался остановить ее напряжением воли. Они поднялись по лестнице в дом.

– Вам лучше? – спросил Роджер.

– «Кэти» – что это?

– Шикарный ресторан в Сомерсуэте. Неизвестно почему, но вечеринки выпускников в «Кэти» стали традицией. А все-таки примите аспирин.

– Нет. Не пускайте его, Роджер. В ресторан ударит молния. Он сгорит дотла.

– Джонни, – начал Чатсворт медленно и очень ласково, – вы не можете этого знать.

Джонни отпил немного ледяной воды и поставил стакан на место; рука его дрожала.

– Вы говорили, что интересовались моим прошлым. А значит…

– Да, интересовался. Но вы делаете отсюда неправильный вывод. Я знал, что вас считают экстрасенсом или вроде этого, но мне не нужен был экстрасенс. Мне нужен был репетитор. И вы оказались прекрасным репетитором. Лично я полагаю, что нет никакой разницы между хорошими экстрасенсами и плохими, поскольку я не верю в эти штуки. Все очень просто. Я не верю в это.

– Иными словами, я вру.

– Ну почему, – сказал Роджер тем же ласковым, тихим голосом. – У меня на фабрике в Сассексе есть мастер, который ни за что не прикурит третьим от одной спички, но это еще не значит, что он плохой мастер. У меня есть набожные друзья, и хотя сам я в церковь не хожу, мы продолжаем оставаться друзьями. Я искал репетитора, и мне было безразлично, что вы там думаете о своей способности к прозрениям или телепатии. Нет… не совсем так. Мне стало безразлично, когда я решил, что это не помешает вашим занятиям с Чаком. Так оно и вышло. Но пожар в «Кэти» сегодня вечером для меня то же самое, что луна из рокфора.

– Ну да, я не вру, просто я свихнулся. – Глупо до смешного. Дюссо и многие из тех, от кого Джонни получал письма, обвиняли его в шарлатанстве. Чатсворт первый приписал ему комплекс Жанны д’Арк.

– Тоже нет, – сказал Роджер. – В свое время вы попали в страшную аварию и со страшным трудом выкарабкались; вы заплатили слишком большую цену за то, чтобы жить. Я не сторонник трепа на такие темы, ну а если кто-нибудь из гостей, не исключая матери Патти, намерен делать далеко идущие выводы, им вежливо объяснят, чтоб они помалкивали о том, чего не понимают.

– «Кэти», – сказал Джонни. – Откуда тогда мне стало известно это название? Каким образом я узнал, что это не чей-то дом?

– От Чака. Последнюю неделю он часто говорил о вечеринке.

– Только не мне.

Роджер пожал плечами.

– Возможно, вы услышали, как он говорил об этом Шелли или мне. Это отложилось в вашем подсознании, и в какой-то момент…

– Ну конечно, – с горечью сказал Джонни. – Все, чего мы не понимаем, все, что не укладывается в привычную схему, мы помечаем грифом «П», то бишь подсознательное. Идол двадцатого века. Сколько раз это бывало с вами, Роджер, когда что-то шло вразрез с вашим прагматическим взглядом на мир?

В глазах Роджера мелькнул огонек – или Джонни просто показалось?

– Надвигалась гроза, отсюда ассоциация с молнией, – сказал он. – Неужели не ясно? Это ведь так просто…

– Послушайте, – перебил Джонни. – Я объясняю вам как ребенку. В здание ударит молния. Оно сгорит. Удержите Чака дома.

О господи, эта мигрень доконает его. Крадется как тигр. Он потер лоб ладонью.

– Джонни, вас заклинило.

– Удержите его дома, – повторил Джонни.

– Пусть сам решает, я не могу давить на него. В конце концов, он свободный белый человек восемнадцати лет от роду.

В дверь постучали.

– Можно, Джонни?

– Входи, – сказал Джонни, и в комнату вошел Чак.

– Ну как вы? – взволнованно спросил он.

– Нормально, – сказал Джонни. – Голова болит, а так ничего. Чак… пожалуйста, не езди туда сегодня. Прошу тебя как друг. Одного ты мнения с отцом или нет – неважно. Не езди.

– Разумеется, дружище, – бодро сказал Чак и, плюхнулся на диван, поддел ногой подушечку. – Патти теперь туда на аркане не затянешь. Здорово вы ее напугали.

– Мне очень жаль, что так получилось, – сказал Джонни. Вместе с облегчением пришли слабость и легкий озноб. – Мне очень жаль, но я рад.

– У вас было озарение, да? – Чак перевел взгляд с Джонни на отца, потом снова на Джонни. – Я почувствовал. Ощущение не из приятных.

– Иногда это передается окружающим. Я им не завидую.

– Да уж, не хотел бы пережить такое еще раз, – сказал Чак. – Но послушайте… неужели ресторан и вправду сгорит?

– Да, – сказал Джонни. – Лучше держаться подальше.

– Но ведь… – Чак растерянно посмотрел на отца. – Старшие классы откупили весь ресторан. Школа не против. Лучше так, чем надираться небольшими компаниями где-нибудь на природе. Там будет… – Чак умолк на секунду и испуганно закончил: – Там будет двести пар. Папа, ты…

– Боюсь, он в это не верит, – сказал Джонни.

Роджер с улыбкой поднялся.

– Вот что, давайте съездим в Сомерсуэт и поговорим с владельцем ресторана, – сказал он. – Банкет у нас явно разладился. Если же после поездки вы оба проголосуете против «Кэти», мы можем принять всех у себя. – Он обратился к Джонни: – При одном условии – вы, дружище, не пьете и поможете ублажать гостей.

– С удовольствием, – сказал Джонни. – Но зачем все это, если вы не верите?

– Чтобы вас успокоить, – сказал Роджер, – вас и Чака. И чтобы потом, когда ничего не произойдет, я мог напомнить вам свои слова и вдоволь посмеяться.

– Что ж, и на том спасибо. – Сейчас, когда стало полегче, его вдруг затрясло, но головная боль притупилась.

– Однако скажу вам прямо, Джонни, – продолжал Роджер, – по-моему, вы скорее достанете снега в аду, чем добьетесь, чтобы хозяин поверил вам на слово и отменил банкет. Надо думать, эти ежегодные банкеты приносят ему большие деньги.

– Придумаем что-нибудь на месте… – сказал Чак.

– Например?

– Скажем ему, что… в общем, сообразим что-нибудь…

– То есть наврем? Нет, Чак, на это я не согласен. Исключено.

– Ладно, – кивнул тот.

– Тогда нечего рассиживаться, – деловито сказал Роджер. – Уже без четверти пять. Едем в Сомерсуэт.

Без двадцати шесть они входили в ресторан. Джонни прочитал объявление: «СЕГОДНЯ С 19.00 В РЕСТОРАНЕ БАНКЕТ. ЖДЕМ ВАС ЗАВТРА». У него упало сердце. Брюс Каррик, хозяин заведения, стоял за стойкой бара.

Нельзя сказать, что Каррик сбивался с ног. Народу в баре было немного: несколько работяг пили пиво и смотрели выпуск новостей, да еще три пары тянули коктейль. Каррик слушал Джонни, и глаза его лезли на лоб. Когда Джонни кончил, Каррик произнес:

– Вас зовут, говорите, Смит?

– Совершенно верно.

– Мистер Смит, давайте подойдем к окну.

Он провел Джонни мимо гардероба к окну в коридоре.

– Посмотрите, мистер Смит, и скажите мне, что вы видите.

Джонни посмотрел, заранее зная, что? он увидит. Автострада № 9, уходившая на запад, просыхала после недавнего дождика. Небо было абсолютно чистым. Гроза прошла стороной.

– Безоблачно. По крайней мере сейчас. Но…

– Никаких «но», – сказал Брюс Каррик. – Хотите знать, что я думаю? Хотите всю правду? Я думаю, что вы с приветом. Почему вы выбрали именно меня для своих дурацких шуточек, я не знаю и знать не хочу. Но если у вас, братец, есть минута свободного времени, я обрисую ситуацию. Выпускники выложили мне шестьсот пятьдесят долларов за этот банкет. Они наняли отличную рок-группу. Продукты в морозилке, хоть сейчас в духовку. Салаты на холоде. За выпивку плата отдельная, ребятам уже по восемнадцать, так что они могут и будут пить вволю… их тоже надо понять: как-никак школу кончаешь раз в жизни. Сегодня я положу в карман две тысячи долларов, будьте уверены. Я нанял двух барменов. Я нанял шесть официанток и метрдотеля. Если я все отменю, я потеряю выручку за целый вечер и, кроме того, придется вернуть шестьсот пятьдесят долларов, которые я уже получил. И еще я недосчитаюсь дневной клиентуры – ведь это объявление висит здесь целую неделю. Ну как, ясна картина?

– У вас есть на крыше громоотводы? – спросил Джонни.

– Я ему обрисовываю ситуацию, а он мне о громоотводах! – Каррик всплеснул руками. – Да, есть у меня громоотводы! Приходил тут один, лет пять назад, из страховой конторы. Все уши прожужжал, что надо принять дополнительные меры безопасности, тогда, мол, застрахуют на бо?льшую сумму. Пришлось купить эти треклятые громоотводы! Что, довольны? Ну дела! – Он повернулся к Роджеру с Чаком: – А вы-то куда смотрите? Почему вы позволяете этому кретину разгуливать на свободе? Идите-ка отсюда подобру-поздорову! У меня дело стоит.

– Джонни… – начал было Чак.

– Все, – сказал Роджер. – Пошли. Извините, что отняли у вас время, мистер Каррик, и спасибо вам за ваше радушие и внимание.

– Это вам спасибо, – сказал Каррик. – Во, психи! – И он вернулся за стойку.

Они вышли на улицу. Чак с сомнением посмотрел на безоблачное небо. Джонни понуро побрел к машине, понимая, что проиграл да еще оказался посмешищем. Тупо ломило виски. Засунув руки в задние карманы брюк, Роджер разглядывал плоскую крышу.

– Что ты там увидел, папа? – спросил Чак.

– Нет никаких громоотводов, – задумчиво произнес Роджер. – Нет и в помине.

Они втроем сидели в гостиной большого дома. Чак держал руку на телефоне, глядя на отца в некоторой нерешительности.

– Вряд ли кто захочет менять свои планы в последнюю минуту, – сказал он.

– Все их планы – это вырваться из дому, – сказал Роджер. – С таким же успехом они могут приехать сюда.

Чак пожал плечами и начал обзванивать ребят.

Из тех, кто собирался на банкет в «Кэти», удалось отговорить половину; почему они все же приехали к Чатсвортам, осталось для Джонни загадкой. Наверное, кто-то счел новую идею более заманчивой, поскольку гарантировалась бесплатная выпивка, но главное – слухами земля полнится, а многие родители были здесь днем. Так или иначе, народу собралось немало, и Джонни весь вечер чувствовал себя экспонатом под стеклянным колпаком. Роджер с непроницаемым видом сидел в углу и пил мартини.

Без четверти восемь он пересек бильярдную, которая занимала большую часть первого этажа, наклонился к Джонни и, перекрывая вопли Элтона Джона, закричал:

– Пошли наверх, сыграем партию в крибидж?

Джонни благодарно кивнул.

На кухне Шелли писала письма. Когда они вошли, Шелли подняла глаза и улыбнулась.

– Я уже решила, что вы, как два мазохиста, проторчите там всю ночь. Между прочим, это совсем необязательно.

– Простите, что все так вышло, – сказал Джонни. – Знаю, со стороны я смахивал на сумасшедшего.

– Есть немного, – сказала Шелли. – Чего греха таить. Хотя приятно видеть ребят здесь. Я довольна.

Где-то громыхнуло. Джонни обернулся к окну. Шелли украдкой улыбнулась. Роджер ушел искать доску для крибиджа.

– Разве это гроза? – заметила она, – Погремит и перестанет.

– Да, конечно, – отозвался Джонни.

Она закончила письмо изящным росчерком, сложила его, запечатала, надписала адрес, наклеила марку.

– Вы правда что-то почувствовали, Джонни?

– Да.

– Наверное, общая слабость, – сказала она. – От неправильного питания. Вон вы какой худой. Может, оттого и галлюцинации, а?

– Нет, не думаю.

Опять заворочался гром где-то в отдалении.

– Я рада, когда Чак дома. Не верю я в астрологию, в хиромантию, в ясновидение и все такое, но… я рада, когда он дома. Один он у нас, малыш… Вы, конечно, сейчас думаете: ничего себе малыш, но я-то его помню в коротких штанишках, на детской карусели в городском парке. Прекрасно помню. И как приятно быть с ним рядом, когда он… прощается с детством.

– Вы так о нем говорите… – начал Джонни и вдруг испугался, чувствуя, как подступает комок к горлу. Похоже, что за последние шесть – восемь месяцев он разучился держать себя в руках.

– Вы столько сделали для Чака. Я имею в виду не только чтение. Вообще.

– Я полюбил его.

– Да, – тихо сказала она. – Я знаю.

Вернулся Роджер с доской для крибиджа и транзистором, настроенным на программу классической музыки с горы Вашингтон.

– У них там Элтон Джон, «Аэросмиты», «Фогхеты» и так далее, – сказал он, – а это небольшое противоядие. Ну что, Джонни, по доллару за партию.

– Не возражаю.

Роджер сел, потирая руки.

– Смотрите, вернетесь домой без гроша, – сказал он.

Они играли. Время шло. После каждой партии один из них спускался на первый этаж проверить, не танцуют ли на бильярдном столе и не откололся ли кто-нибудь маленькой тесной компанией.

– Буду смотреть в оба, чтобы сегодня здесь никто не забеременел – сказал Роджер.

Шелли ушла с книжкой в гостиную. Каждый час музыкальная передача прерывалась выпуском новостей, и Джонни начинал прислушиваться. Однако ни слова о «Кэти» в Сомерсуэте – ни в восемь, ни в девять, ни в десять.

После десятичасовых новостей Роджер спросил:

– Ну что, Джонни, скорректируете свое предсказание?

– Нет.

Синоптики пообещали уменьшение облачности после полуночи.

Пол у них под ногами загудел от мощных звуков бас-гитары из «Саншайн бэнд».

– Здорово разошлись, – заметил Джонни.

– Какое там, – усмехнулся Роджер. – Здорово напились. Спайдер Пармело валяется в углу, а на нем стоит поднос с пивом. Представляю, как у них будет утром трещать голова. Помню, когда у меня был выпускной вечер…

– Передаем специальный выпуск, – объявили по радио.

Джонни, который в этот момент тасовал колоду, рассыпал карты по полу.

– Спокойней. Наверное, какие-нибудь подробности похищения во Флориде…

– Не думаю, – сказал Джонни.

– Как нам только что сообщили, – раздался голос диктора, – в городке Сомерсуэте, на границе Нью-Гэмпшира, произошел пожар. Этот пожар, самый большой в истории штата, случился в ресторане «Кэти» и унес уже более семидесяти жизней. Огонь вспыхнул в разгар банкета выпускников. Шеф пожарников Милтон Хови сказал репортерам, что вероятность поджога исключается. Скорее всего пожар был вызван ударом молнии.

Роджер Чатсворт побледнел как смерть. Он застыл, прямой и неподвижный, уставясь в одну точку. Его руки бессильно лежали на столе. Снизу доносились разговоры и смех вперемежку с пением Брюса Спрингстина.

В комнату вошла Шелли. Она посмотрела на мужа, потом на Джонни.

– В чем дело? Что произошло?

– Помолчи, – сказал Роджер.

– …еще бушует, и, по словам Хови, окончательное число жертв скорее всего станет известно к утру. Сообщают, что более тридцати человек, получивших сильные ожоги, – в основном выпускники даремской средней школы, – были доставлены в близлежащие больницы. Сорок человек сумели выпрыгнуть во двор из маленьких окон в курительной комнате, остальные, по всей видимости, сгрудились у входа, что привело к трагическим…

– Это он про «Кэти»? – ахнула Шелли Чатсворт. – Это случилось там?

– Да, – сказал Роджер. Он говорил леденяще спокойным голосом. – Да, там.

Внезапно на первом этаже воцарилось молчание. Затем послышался топот ног по лестнице. Дверь на кухню распахнулась, и ворвался Чак, ища глазами мать.

– Мам… Что такое? В чем дело?

– Похоже, что мы обязаны вам жизнью нашего сына, – сказал Роджер все тем же леденяще спокойным голосом. Лицо его по-прежнему покрывала смертельная бледность. Он напоминал ожившую восковую фигуру.

– Он сгорел? – Чак отказывался верить. – За его спиной толкались на лестнице, приглушенно звучали испуганные голоса. – Вы хотите сказать, что он сгорел?

Все молчали. И вдруг откуда-то сзади раздался пронзительный, истерический крик Патти Стрэн:

– Это он, он виноват! Все из-за него! Он мысленно поджег ресторан, как в той книжке «Кэрри»[32]. Убийца!..

Роджер повернулся на крик.

– Заткнитесь! – прорычал он.

Патти разразилась судорожными рыданиями.

– Сгорел? – повторил Чак. Казалось, он спрашивал самого себя, словно проверяя, верное ли нашел слово.

– Роджер… – пролепетала Шелли. – Родж, милый!

Шепот на лестнице и в зале внизу разрастался, напоминая шуршанье листьев. Выключился стереопроигрыватель. Стали слышны отдельные фразы:

– Майк был там? А Шеннон? Точно? Я уже уходила, но позвонил Чак. Мама была здесь, когда этот тип вырубился. Меня, говорит, будто заживо похоронили, так что поезжай к Чатсвортам. Слушай, а Кейси был там? А Рэй? А Морин Онтелло? Бог мой, и она тоже? А…

Роджер медленно поднялся и повернулся к присутствующим.

– Я предлагаю, – сказал он, – отобрать наиболее трезвых – тех, кто способен вести машину, и всем отправиться в больницу. Им понадобятся доноры.

Джонни сидел как каменный. Ему показалось, что он никогда больше не сможет пошевелиться. За окном прокатился гром. И следом за ним из какой-то глубины донесся голос умирающей матери:

Исполни свой долг, Джон.

«Нью-Йорк таймс», 4 марта 1978 года

В ОКЛАХОМЕ УБИТ АГЕНТ ФБР

Эдгар Ланкте, 37 лет, десять лет работы в ФБР, судя по всему, убит прошлой ночью на закрытой автомобильной стоянке в Оклахома-Сити. Полиция сообщает, что в машине Ланкте взорвалась бомба, когда он включил зажигание. Типично гангстерский способ расправы напоминает убийство аризонского репортера Дона Боллза, занимавшегося два года назад частным расследованием, однако шеф ФБР Уильям Уэбстер отрицает наличие связи между этими двумя преступлениями. На вопрос о причастности Ланкте к расследованию темных махинаций с земельными участками, в чем, возможно, замешаны местные политические деятели, Уэбстер не дал определенного ответа.

Последнее задание Ланкте окружено тайной. Согласно информации, исходящей из министерства юстиции, Ланкте занимался отнюдь не расследованием земельных махинаций, а вопросами национальной безопасности.

Ланкте поступил на работу в ФБР в 1968 году и…

Число блокнотов в письменном столе Джонни выросло с четырех до пяти, а к осени 1978 года – до семи. Осенью 1978 года скончался глава римско-католической церкви, вскоре последовала смерть его преемника; в короткий промежуток между этими событиями Грег Стилсон оказался в центре внимания американцев.

Он на «ура» был переизбран в палату представителей и, когда страна после 13-го предложения[39] дала крен вправо, основал партию «Америка сегодня». Самое поразительное, что несколько конгрессменов изменили своим партиям и, по выражению Грега, к нему «примкнули». Большинство из них придерживались сходных политических взглядов, которые Джонни определял как фальшиво-либеральные в вопросах внутренней политики и умеренные, если не консервативные, во внешнеполитических вопросах. Ни один из этих людей не поддерживал договора Картера о Панамском канале. Стоило, впрочем, снять налет либерализма с их внутриполитической программы, как она оказывалась ничуть не менее консервативной. Партия «Америка сегодня» требовала, чтобы города сами решали свои проблемы («Фермер, работающий в поте лица, платит налоги не для того, чтобы их использовали на метадоновые[40] программы Нью-Йорка», – объявил Грег), чтобы государство перестало выбрасывать деньги на пособия проституткам, гомосексуалистам, тунеядцам и бывшим преступникам и чтобы радикальное снижение налогов было увязано с радикальным сокращением расходов на социальные нужды. Все это было старой песней, но партия Грега «Америка сегодня» завела ее на приятный новый лад.

Семь конгрессменов и два сенатора переметнулись к Стилсону перед промежуточными выборами. Обоих сенаторов и шестерых конгрессменов избрали на новый срок. Из девяти переметнувшихся восемь были республиканцы, от чьей первоначальной платформы остались рожки да ножки. Их переход в другую партию и последующее переизбрание один острослов назвал трюком более ловким, нежели тот, коему предшествовали слова: «Лазарь! иди вон».

Кое-кто уже видел в Греге Стилсоне силу, с которой придется считаться, и очень скоро. Ему, правда, не удалось запулить выхлопные газы на Юпитер и на кольца Сатурна, зато его усилиями слетели со своих мест две одиозные фигуры – конгрессмен, утеплявший родное гнездышко за счет незаконных прибылей с автостоянок, а также помощник президента, имевший пристрастие к барам для «голубых». Его законопроект об отоплении жилищ отличался смелостью и изобретательностью, а в том, как умело он провел его через все стадии обсуждения, чувствовалась хватка парня из глубинки. К 1980 году Грег еще не дозреет, 1984-й будет уже большим соблазном, но если у него хватит выдержки потерпеть до 1988-го, если он сумеет укрепить свои позиции и ветер не настолько переменит направление, чтобы сдуть со сцены его неоперившуюся партию, как знать, всякое может случиться. Республиканцы между собой перегрызлись, и если предположить, что на смену Картеру придет Мондейл, или Джерри Браун, или даже Говард Бейкер, кто, спрашивается, будет следующим? Даже 1992 год – для него еще не поздно. Он ведь сравнительно молод. Да, 1992-й – дата вполне вероятная…

В блокнотах Джонни было несколько политических карикатур. Все художники изображали Стилсона в каске строителя, с заразительной ухмылочкой. Карикатурист Олифант изобразил, как Грег в сдвинутой назад каске катит по центральному проходу палаты представителей бочку с нефтью, на которой написано: БЕШЕНЫЕ ЦЕНЫ. В конце прохода стоит, почесывая затылок, озадаченный Джимми Картер; он не смотрит в сторону Грега – автор, по-видимому, намекал, что Картер сейчас будет сметен. Подпись гласила: С ДОРОГИ, ДЖИММИ!

Каска. Почему-то каска больше, чем что-либо другое, беспокоила Джонни. У республиканцев слон, у демократов осел[41], у Грега Стилсона каска. Каска строителя-монтажника. В снах Джонни она иногда превращалась в мотоциклетный шлем на голове Стилсона. А иногда в шахтерскую каску.

В отдельный блокнот он вклеил присланные отцом газетные вырезки о пожаре в «Кэти». Он снова и снова перечитывал их, правда по причине, о которой ни Сэм, ни Роджер, ни даже его отец не догадывались. ЭКСТРАСЕНС ПРЕДСКАЗЫВАЕТ ПОЖАР. «МОЯ ДОЧЬ ТОЖЕ ПОГИБЛА БЫ», – ГОВОРИТ МАТЬ СО СЛЕЗАМИ БЛАГОДАРНОСТИ (говорившая со слезами благодарности мать была не кто иная, как мать Патти Стрэн). Экстрасенс, распутавший цепь убийства в Касл-Роке, предсказывает пожар. ЧИСЛО ЖЕРТВ В РЕСТОРАНЕ СОСТАВИЛО ДЕВЯНОСТО ЧЕЛОВЕК. ДЖОННИ СМИТ, ПО СЛОВАМ ОТЦА, ПОКИНУЛ НОВУЮ АНГЛИЮ, О ЕГО МЕСТОНАХОЖДЕНИИ НЕ СООБЩАЕТСЯ. Его фотографии. Фотографии его отца. Снимки той давней аварии на автостраде № 6, ведущей в Кливс Милс, снимки из далекого прошлого, когда Сара Брэкнелл была его девушкой. Сейчас Сара замужняя женщина, мать двоих детей, и в последнем письме Герберт писал, что у нее появились седые волосы. Трудно поверить: ему самому уже тридцать один. Невероятно, но факт.

Рядом с вырезками пестрели записи – результат отчаянных попыток разобраться во всем раз и навсегда. Никто не понимает истинного значения пожара, который влечет за собой куда более серьезный вопрос: как быть с Грегом Стилсоном?

Он записал: «Я должен что-то делать со Стилсоном. Должен. Я оказался прав с “Кэти” и снова окажусь прав. Тут у меня нет сомнений. Он станет президентом и развяжет войну – или спровоцирует ее элементарным просчетом, что сути дела не меняет.

Вопрос: сколь круты должны быть принимаемые меры?

Возьмем “Кэти” как испытательную модель. Это, можно сказать, был мне знак свыше… ну вот, я начинаю рассуждать, как мама… и тем не менее. Я ведь знал, что случится пожар и погибнут люди. Но достаточно ли было этого знания, чтобы спасти их? Ответ: недостаточно, чтобы спасти всех, так как люди по-настоящему верят лишь в свершившийся факт. Те, кто променял “Кэти” на дом Чатсворта, спаслись, однако Р.Ч. устроил вечеринку вовсе не потому, что поверил моему предсказанию. Он высказался недвусмысленно: вечеринка была устроена, дабы меня успокоить. В душе он посмеивался надо мной. Поверил он потом. Мать Патти Стрэн тоже поверила потом. Потом, потом, потом. Но мертвым и обожженным от этого не легче.

Отсюда второй вопрос: мог ли я предотвратить катастрофу?

Да. Я мог врезаться на машине в ресторан и все там разнести. Мог собственноручно поджечь его.

Третий вопрос: чем это мне грозило?

Вероятно, тюрьмой. Если бы я выбрал вариант с машиной, а затем вечером в здание ударила бы молния, пожалуй, я сумел бы доказать… нет, этот номер не проходит. Обыватель готов признать экстрасенсорные способности человека, но закон – нет. Пожалуй, если бы мне снова представился такой шанс, я бы действовал, не думая о последствиях. А может быть, я не до конца верил в свое собственное предсказание?

То же самое сейчас со Стилсоном, все до жути похоже, только времени на этот раз, слава богу, куда больше.

Итак, круг замкнулся. Я не хочу, чтобы Грег Стилсон стал президентом. Как это предотвратить?

1. Вернуться в Нью-Гэмпшир и «примкнуть», по выражению Грега, к партии «Америка сегодня». Вставлять им палки в колеса. Саботировать распоряжения их лидера. Грязи в доме хватает. Может, и удастся кое-что вымести.

2. Нанять человека, который обольет его грязью. Оставшихся денег Роджера вполне хватит, чтобы нанять человека с головой. Но ведь Ланкте был наверняка человек с головой. А Ланкте мертв.

3. Ранить или изувечить его. Как Артур Бремер изувечил Уоллеса, как кто-то изувечил Ларри Флинта[42].

4. Убить его.

Теперь минусы. Первый вариант недостаточно надежен. Все может кончиться тем, что мне просто-напросто пересчитают ребра, как Хантеру Томпсону, когда он собирал материал для своей книги об «ангелах смерти». Или того хуже. Ведь этот Эллиман мог запомнить меня на встрече в Тримбулле. А разве не принято заводить досье на тех, кто под тебя подкапывается? Не удивлюсь, если Стилсон держит специального человека, в чьи обязанности входит вести досье на всех подозрительных и шизоидов. В число которых автоматически попадаю я.

Второй вариант. Предположим, удалось вытащить на свет какую-то грязь. Если Стилсон действительно метит высоко – а судя по всему это так, – он наверняка уже успел замести следы. И еще: грязь становится грязью лишь с подачи прессы, а пресса любит Стилсона. Он умеет ее обработать. Можно бы пофантазировать, как я сам делаюсь частным детективом и ловлю его с поличным, но, увы, я не знаю, с какого конца взяться. Казалось бы, моя способность «читать» людей и находить пропавшие вещи должна, как говорил Сэм, дать мне фору. Если удастся выяснить что-нибудь о Ланкте, тогда другой разговор. Хотя едва ли Стилсон станет марать руки, скорее всего подобные дела он передоверяет Санни Эллиману.

А ведь у меня даже нет полной уверенности при всех подозрениях, что Эдгар Ланкте шел по следу Стилсона и поэтому его убрали. Я могу затянуть петлю на шее у Санни Эллимана, но так и не добраться до Стилсона.

Иными словами, второй вариант тоже не вполне надежен. Ставка чересчур велика – недаром я гоню от себя мысль о «тримбуллском видении». Каждый раз это сопровождается дьявольской головной болью.

Я уже дошел до того, что подумываю, не поймать ли его на крючок с помощью наркотиков, как герой Джина Хэкмана во «Французском связном II», или сделать из него психа, подмешав ЛСД в «доктор Пеппер»[43] или что он там пьет. Но все это – из дешевого детектива. Мерзопакость в стиле Гордона Лидди[44]. Тут столько всяких сложностей, что об этом «варианте» и говорить-то не стоит. А если похитить его? В конце концов, он всего лишь член палаты представителей… Кстати, о наркотиках. Где взять героин или морфий, не знаю, но вот ЛСД можно достать сколько угодно прямо здесь, в управлении общественных работ Финикса, у Ларри Макнотона. У Ларри есть таблетки на все случаи жизни. Но предположим (если вообще стоит предполагать такое), что он всего-навсего «забалдеет»?

Подстрелить и изувечить его? Может, удастся, а может, и нет. В подходящей обстановке вроде встречи в Тримбулле может удаться. Допустим, удалось. После покушения в Лореле Джордж Уоллес перестал быть реальной политической силой. С другой стороны, Рузвельт вел свою кампанию из инвалидного кресла, и это даже приносило ему определенную выгоду.

Таким образом, остается убийство, «мокрое дело». Тут уж гарантия стопроцентная. Труп не может баллотироваться в президенты.

Но хватит ли у меня духу спустить курок?

И если хватит, то чем это мне грозит?

Как у Боба Дилана – «задай вопрос полегче, крошка».

Много записей и рассуждений было в блокнотах. Самое важное Джонни записал отдельно и обвел рамкой:

Но Джонни ошибался.

В начале декабря 1978 года, вскоре после того, как на затерянной в джунглях Гайяны посадочной полосе был убит конгрессмен Лео Райан из Калифорнии, выяснилось, что времени у него в обрез.

26 декабря 1978 года в 14.30 Бад Прескотт, продавец магазина спортивных товаров на Четвертой улице города Финикса, обслуживал высокого молодого, но уже седеющего человека, изможденного, с воспаленными глазами. Был первый день после рождества, и работа Бада и еще двух продавцов сводилась в основном к обмену товаров – но этот человек пришел покупать.

Он сказал, что ему нужна хорошая винтовка, легкая, со скользящим затвором. Бад показал ему несколько образцов.

Человек внимательно их осмотрел и наконец остановил свой выбор на «ремингтоне-700» – очень приличная винтовка калибра 6,17 миллиметра, с дальним и точным боем и мягкой отдачей. Человек расписался в регистрационной книге: Джон Смит, – и Бад подумал: Интересно, как его зовут на самом деле. «Джон Смит» расплатился наличными – бумажник, из которого он вытаскивал двадцатидолларовые бумажки, был туго набит. Он взял винтовку с прилавка. Бад сказал с подковыркой, что магазин бесплатно выжигает инициалы владельца на прикладе. Но «Джон Смит» отрицательно покачал головой.

Когда «Смит» выходил, Бад увидел, что он заметно прихрамывает. В случае чего опознать этого парня будет проще простого, подумалось ему, вон как хромает, да еще вся шея в шрамах.

27 декабря в 10.30 утра болезненно худой мужчина вошел, прихрамывая, в магазин канцелярских товаров города Финикса и направился к продавцу Дину Клею. Позднее, рассказывая об этом человеке, Клей употребит выражение покойной матери: глаз у него «горел». Покупатель сказал, что ему нужен большой «дипломат», и в конце концов выбрал самый лучший – воловьей кожи, за 149 долларов 95 центов. Рассчитался хромавший мужчина новенькими двадцатидолларовыми бумажками. Вся процедура заняла не больше десяти минут. Выйдя из магазина, покупатель направился в сторону центра, и больше Дин Клей этого человека не видел – до появления его фотографии в местной газете «Сан».

В тот же день высокий, с проседью мужчина подошел к окошечку железнодорожной кассы и спросил, как быстрее добраться до Нью-Йорка. Кассирша Бонита Альварес показала ему, где сделать пересадки. Он внимательно изучил схему, водя по ней пальцем, и аккуратно все записал. Затем спросил Бонни Альварес, можно ли купить билет на третье января. Бонни пробежалась по клавишам компьютера и ответила утвердительно.

– Тогда, пожалуйста… – начал было высокий мужчина, но осекся, и поднес руку к голове.

– Что с вами, сэр?

– Фейерверк, – сказал мужчина. Она уверяла впоследствии полицию, что слышала именно это слово. Фейерверк.

– Сэр? Вам плохо?

– Голова, – сказал он. – Извините. – Он попытался улыбнуться, но это почти не изменило его осунувшееся, раньше времени постаревшее лицо.

– Дать вам аспирин? У меня есть.

– Спасибо, не надо. Пройдет.

Она выписала билет и сказала, что поезд прибудет в Нью-Йорк на Центральный вокзал шестого января в полдень.

– Сколько с меня?

Она назвала сумму и спросила:

– У вас наличные, мистер Смит?

– Наличные, – сказал он и вытащил из бумажника целую пачку двадцати– и десятидолларовых купюр.

Она пересчитала деньги, дала ему сдачу, квитанцию и билет.

– Ваш поезд отходит в десять тридцать, мистер Смит, – сказала она. – Придите минут за двадцать.

– Хорошо, – сказал он. – Спасибо.

Бонни одарила его ослепительной профессиональной улыбкой, но Смит уже отвернулся. Он был очень бледен и, как видно, с трудом превозмогал боль.

Бонни утверждала, что он именно так и сказал: фейерверк.

Элтон Карри работал проводником на перегоне Финикc – Солт-Лейк. 3 января ровно в 10 часов на платформе появился высокий мужчина; он сильно хромал, и Элтон помог ему подняться в вагон. В одной руке у пассажира был потертый клетчатый саквояж. В другой – новехонький кожаный «дипломат». Чувствовалось, что «дипломат» изрядно тяжелый.

– Вам помочь, сэр? – спросил Элтон, имея в виду «дипломат», но пассажир передал ему саквояж и билет.

– Нет-нет, благодарю. А это я заберу, когда поедем.

– Как вам угодно. Спасибо.

Очень вежливый пассажир, скажет Элтон Карри, когда его будут допрашивать агенты ФБР. И на чаевые не поскупился.

6 января 1979 года выдалось в Нью-Йорке серое, пасмурное – снегопада можно было ждать в любую минуту. Такси Джорджа Клементса стояло у входа в отель «Билтмор», против Центрального вокзала.

Дверца открылась, и в машину осторожно, словно каждое движение причиняло ему боль, сел молодой человек с уже заметной сединой. Он поставил на сиденье дорожный саквояж и «дипломат», захлопнул дверцу, откинул голову на спинку и устало прикрыл глаза.

– Куда едем, дружище? – спросил Джордж.

Пассажир заглянул в листок бумаги.

– Вокзал Порт Осорити, – сказал он.

Машина тронулась.

– Что-то у вас, дружище, вид неважнецкий. У меня свояк такой же становится во время приступа желчного пузыря. У вас тоже камни?

– Нет.

– Свояк говорит, что камни в желчном – это хуже некуда. Ну разве что камни в почках. А я ему знаете что на это? Ты чудила, говорю, Энди, говорю, ты отличный парень, и я тебя уважаю, но ты чудила. У тебя был, спрашиваю, рак, Энди? Рак, говорю, был? Всем известно, хуже рака ничего нет, верно? – Джордж пристально посмотрел в зеркало заднего обзора. – Послушайте, дружище, я вас без дураков спрашиваю… вы как, ничего? А то малость на покойника смахиваете.

– Все в порядке, – ответил пассажир. – Просто вспомнил… как ехал однажды на такси. Несколько лет назад.

– Ясно, – глубокомысленно сказал Джордж, будто и впрямь знал, о чем речь. Да, шизов в Нью-Йорке хоть отбавляй. После короткой паузы, вызванной раздумьями на эту тему, он продолжил рассказ о свояке.

– Мама, дядя больной?

– Ш-ш-ш.

– Ну скажи!

– Денни, угомонись.

Она виновато улыбнулась пассажиру, сидевшему справа через проход, словно желая сказать: ну что с ним поделаешь? Похоже, однако, что пассажир ничего не заметил. Бедняга и вправду выглядел больным – в данном случае четырехлетний Денни не ошибся. Мужчина безучастно смотрел в окно; снег, который пошел вскоре после того, как они пересекли границу штата Коннектикут, все падал и падал. Мужчина был ужасно бледный, ужасно худой, и сбоку его шею наискось прорезал жутковатый, как у Франкенштейна, шрам. Словно в недалеком прошлом кто-то пытался открыть ему голову, и эта попытка едва не увенчалась успехом.

Автобус направлялся в Портсмут, штат Нью-Гэмпшир, куда он прибудет по расписанию в полдесятого вечера, если нигде не застрянет из-за снегопада. Джулия Браун с сыном ехала в гости к свекрови, этой старой курице, которая опять станет баловать Денни, а он уж и так испорчен дальше некуда.

– Я хочу подойти к нему.

– Нельзя, Денни.

– Я хочу посмотреть, какой он больной.

– Нельзя!

– Мама, а вдруг он вымирает? – Глаза у Денни возбужденно заблестели. – Он, наверно, вымирает сейчас?

– Денни, молчи.

– Мистер, мистер! – позвал Денни. – Вы вымираете, да?

– Денни! Ты замолчишь, наконец! – прошипела Джулия, пунцовая от смущения.

Денни заплакал, точнее, стал хныкать с подвыванием, как он это умел, когда ему что-то не разрешали, и у нее всякий раз было одно желание – сграбастать Денни и сделать ему больно, чтобы он заревел по-настоящему. В такие минуты, когда трясешься в автобусе, а за окнами темень и грязное снежное месиво и рядом завывает ребенок, начинаешь думать: господи, лучше бы мать стерилизовала меня еще девочкой.

Тут пассажир, сидевший через проход, повернулся к ней, и на лице его появилась усталая, болезненная и в то же время довольно приятная улыбка. Глаза у него были воспаленные, словно заплаканные. Она попробовала улыбнуться в ответ, но улыбка получилась вымученная. Этот красный левый глаз и шрам на шее – из-за них в его профиле было что-то зловещее и отталкивающее.

Джулия надеялась, что он едет не до самого Портсмута, но, как потом выяснилось, он ехал именно туда. Она увидела его в здании автовокзала, когда бабушка Денни, заливаясь счастливым смехом, тискала внука в объятиях. Человек, прихрамывая, шел к выходу, с потертым саквояжем в одной руке и новеньким «дипломатом» в другой. Внезапно холодная дрожь пробежала у нее по спине. Дело не в том, что он шел прихрамывая – его буквально несло вперед. Он был какой-то неудержимый, скажет она позднее представителям нью-гэмпширской полиции. Казалось, он точно знал, куда ему надо, и ничто не могло его остановить.

Потом он вышел в темноту, и она потеряла его из виду.

Тиммесдейл, небольшой городок в штате Нью-Гэмпшир, расположен западнее Дарема. Он входит в третий избирательный округ и живет за счет самой маленькой из чатсвортовских прядильно-ткацких фабрик, которая уродливо торчит, вся прокопченная, на берегу Тиммесдейлской Протоки. Единственное, чем, по данным местной торговой палаты, может похвастаться город, это первым во всем Нью-Гэмпшире электрическим уличным освещением.

Однажды вечером в начале января седеющий молодой человек вошел, прихрамывая, в «Тиммесдейлский бар» – единственную пивную в городке. За стойкой стоял сам владелец – Дик О’Доннелл. Заведение пустовало, и неудивительно: будний день да еще сильный северный ветер. Снега навалило выше щиколотки, и это было только начало.

Молодой человек постучал ботинками о порожек, подошел к стойке и заказал кружку пива. О’Доннелл налил. Человек не спеша выпил кружку и еще две, поглядывая в телевизор над баром. Цвета были никудышные, телевизор барахлил второй месяц, и Фонз[45] смахивал на одряхлевшего трансильванского вампира[46].

О’Доннелл в первый раз видел этого парня.

О’Доннелл обслужил двух старых перечниц, сидевших в углу, и вернулся за стойку.

– Повторить? – спросил он.

– Пожалуй, – согласился молодой человек и указал на стену. – Вы с ним знакомы, я так понимаю?

Над телевизором висела увеличенная газетная карикатура в рамке. На ней Грег Стилсон в сдвинутой на затылок каске спускал с лестницы Капитолия конгрессмена Луиса Квинна, попавшего около года назад на левых доходах с автостоянок. Карикатура была озаглавлена: ПОД ЗАД КОЛЕНКОЙ, а в углу виднелась размашистая надпись: Дику О’Доннеллу, владельцу лучшего салуна в третьем округе! Не сбавляй оборотов, Дик! – Грег Стилсон.

– Вот это были бабки, – сказал О’Доннелл. – Он выступал здесь, когда последний раз баллотировался в конгресс. По всему городу расклеивали объявления: проходите в субботу в два часа дня в «Бар» и пропустите кружку за счет Грега. Такой выручки у меня еще никогда не было. Каждому вроде обещал по одной, а в результате оплатил всю выпивку. Ну кто еще, скажите, так раскошелится?

– Вы, я вижу, считаете его отличным парнем.

– Да, – сказал О’Доннелл. – И готов вздуть любого, кто считает иначе.

– Тогда молчу. – Молодой человек положил на стойку три четвертака. – Выпейте одну за мой счет.

– Ну что ж. Почему бы и нет? Спасибо, мистер…

– Меня зовут Джонни Смит.

– Очень приятно, Джонни. А я Дик О’Доннелл. – Он налил себе кружку. – Да. Грег здорово нам всем помог. Тут много таких, которые боятся сказать об этом вслух, а я не боюсь. Я скажу во весь голос. В один прекрасный день Грег Стилсон станет президентом.

– Вы так думаете?

– Уверен, – сказал О’Доннелл. – В Нью-Гэмпшире Грегу тесновато. Он политик будь здоров какой, уж я-то знаю, что говорю. Мне вся эта капитолийская публика всегда казалась шайкой проходимцев и бездельников. И сейчас кажется. Но Грег исключение. Это человек дела. Если бы лет пять назад вы мне сказали, что я буду говорить такое, я б рассмеялся вам в лицо. Скорей бы уж я нашел что-нибудь стоящее в стишках, чем в этих политиканах. Но он, черт меня дери, парень что надо.

– Большинство из них, – сказал Джонни, – набиваются к тебе в друзья-приятели, пока идет избирательная кампания, но не успеют сесть в заветное кресло, как уже слышишь: а иди-ка ты, дружище, куда подальше до следующих выборов. Сам я из Мэна и однажды написал Эду Маски, так знаете, что я получил в ответ? Письмо со стандартным текстом!

– Слушайте, – сказал О’Доннелл, – Грег приезжает в свой округ каждый уик-энд! Это тоже, по-вашему, «иди-ка ты, дружище, куда подальше»?

– Каждый уик-энд, говорите? – Джонни отхлебнул из кружки. – Куда же это? В Тримбулл? В Риджуэй? В большие города?

– У него своя система, – сказал О’Доннелл с оттенком уважения, как человек, который сам никогда не жил по системе. – Пятнадцать городов, от главного до самых маленьких вроде Тиммесдейла и Куртерской Засеки. Каждую неделю – один город, пока все на объедет, а потом по новой. Знаете, сколько народу в Куртерской Засеке? Восемьсот душ. Так что вы скажете о человеке, который променял Вашингтон на Куртерскую Засеку, где в зале такой собачий холод, что зад к скамейке примерзает? По-вашему, это «иди-ка, дружище, куда подальше»?

– Непохоже, – признал Джонни. – И что же он делает? Пожимает всем руки?

– Нет, в каждом городе он заказывает зал. На всю субботу. В десять утра он обычно уже на месте, и можно прийти поговорить с ним. Поделиться соображениями. Если задают вопросы, он отвечает. Если не может ответить, он возвращается в Вашингтон и там находит ответ! – Он торжествующе посмотрел на Джонни.

– И когда же он последний раз был в Тиммесдейле?

– Пару месяцев назад, – сказал О’Доннелл. Он отошел к кассе и порылся в каких-то бумагах. Вернувшись, он положил перед Джонни газетную вырезку с загнутым уголком. – Вот. Судите сами.

Это была вырезка из риджуэйской газеты. Довольно старой. Заметка называлась ОБРАТНАЯ СВЯЗЬ: НАРОД, ГОВОРИТ СТИЛСОН, ПРИХОДИТ К СВОЕМУ КОНГРЕССМЕНУ! Первый абзац звучал так, словно его позаимствовали в стилсоновской пресс-группе. Ниже следовал перечень городов, где побывал Грег, и предполагаемые даты. В Тиммесдейле он уже не появится до середины марта.

– Да, впечатляет, – сказал Джонни.

– Еще бы. И не я один так считаю.

– Тут сказано, что он был в Куртерской Засеке на прошлой неделе.

– Точно, – сказал О’Доннелл и засмеялся. – Ох уж эта мне Куртерская Засека! Как насчет еще одной кружки, Джонни?

– Только с вами за компанию, – сказал Джонни и положил на стойку два доллара.

– А почему бы и нет?

Одна из старых пьянчужек кинула монетку в музыкальный автомат, и Тэмми Уайнетт надтреснутым и усталым голосом, будто ей смертельно не хотелось петь в таком месте, затянула «Любимому во всем будь верной».

– Эй, Дик! – прохрипела вторая. – Что-то твой сервис уж больно ненавязчивый.

– Заткнись! – рявкнул О’Доннелл.

– …тебе! – отозвалась она и заржала.

– Кларисса, черт тебя дери, я, кажется, предупреждал, чтобы в моем баре не выражаться! Я ведь предупреждал…

– Да ладно тебе, неси лучше пиво.

– Видеть не могу этих потаскух, – сказал сквозь зубы О’Доннелл. – Шлюхи старые. Сто лет здесь ошиваются. Вот ведь мир устроен.

– Ваша правда.

– Вы уж извините, я мигом. Вообще-то у меня есть помощница, но зимой она приходит только по пятницам и субботам.

О’Доннелл налил пиво в две огромные кружки и отнес их пьянчужкам. Он что-то сказал им, а Кларисса опять выдала «…тебе!» – и заржала. Призраки прошлого наводнили пивную. Крутилась заигранная пластинка, и сквозь треск пробивался голос Тэмми Уайнетт. Батареи отопления грели немилосердно, в баре сделалось жарко и душно, снежная крупа прокатывалась дробью по стеклам. Джонни потер виски. Этот бар, он давно знаком ему – по сотне других, в таких же городишках. Болела голова. Пожав О’Доннеллу руку, он узнал, что у бармена есть матерый пес – какая-то помесь, – обученный набрасываться по команде на человека. И больше всего Дик О’Доннел мечтает о том, чтобы как-нибудь ночью к нему залез вор, и тогда можно будет спустить – вполне законно – матерого пса, после чего на свете станет одним прибалдевшим, грязным хиппарем-извращенцем меньше.

Отчаянно болела голова.

Вернулся О’Доннелл, вытирая руки о фартук. Тэмми Уайнетт допела свою песню, зазвучал голос Реда Совайна.

– Еще раз спасибо за угощение, – сказал О’Доннелл, наливая две кружки.

– О чем разговор, – сказал Джонни, продолжая изучать газетную вырезку. – На прошлой неделе Куртерская Засека, на этой будет Джэксон… что-то я о таком не слышал. Небось маленький городишко?

– Крохотный, – подтвердил О’Доннелл. – Когда-то был лыжный курорт, но прогорел. Многие остались без работы. А вообще они там перерабатывают древесину да на фермах понемногу ковыряются. Но ему, представьте, и туда заехать не лень. Беседует с ними. Выслушивает их бабье. Вы сами-то, Джонни, где живете в Мэне?

– В Льюистоне, – соврал Джонни. В заметке говорилось, что Грег Стилсон встретится со всеми желающими в общественном центре.

– Никак сюда на лыжах покататься приехали?

– Нет, я недавно ушиб ногу. Теперь не до лыж. Так, проездом. Спасибо, что дали посмотреть. – Он возвратил газетную вырезку. – Занятная штука.

О’Доннелл аккуратно подложил ее к остальным бумагам. Все его достояние: пустой бар, дома пес, готовый по команде наброситься на человека, да вот Грег Стилсон. Грег, побывавший в его баре.

Джонни вдруг захотелось сию же секунду умереть. Если этот дар ниспослан ему богом, то бог, без сомнения, опасный безумец, которого пора остановить. Если бог хочет смерти Грега Стилсона, почему он не задушил его пуповиной при появлении на свет? Не толкнул под колеса машины? Не убил током, когда тот настраивал радиоприемник? Не утопил в бассейне? Почему он свалил грязную работу на Джонни Смита? Ну, конечно, спасение мира не входит в его обязанности. Это дело экстрасенсов, пусть они и попотеют. Внезапно Джонни решил, что оставит Грега Стилсона в живых и плевать он хотел на господа бога.

– Джонни, вы как, ничего? – встревожился О’Доннел.

– Что? Да-да, разумеется.

– У вас сейчас был какой-то странноватый вид.

Он вспомнил слова Чака Чатсворта: Я бы это сделал. Иначе я бы с ума сошел, что все они, эти миллионы погибших по его милости, будут преследовать меня до самой смерти.

– Замечтался, видно, – сказал Джонни. – Рад был с вами выпить. Спасибо за компанию.

– И вам тоже, – сказал О’Доннелл, явно польщенный. – Побольше бы таких людей к нам заглядывало. А то все норовят мимо, на лыжные курорты – сами понимаете, цивилизация. Вон куда уплывают денежки. Знать бы, что ко мне завернут, я бы тут такое устроил… Плакаты с видами Швейцарии и Колорадо. Камин. Зарядил бы автомат рок-н-роллом вместо этого дерьма. Я бы… я бы знаете, как развернулся. – И, пожав плечами, добавил: – Что я, хуже других?

– Конечно, нет, – сказал Джонни, поднимаясь со стула и думая о собаке, обученной бросаться на человека, и о тоске ее хозяина по грязному хиппи, который когда-нибудь залезет в дом.

– Теперь шлите сюда своих приятелей, – сказал О’Доннелл.

– Обязательно, – сказал Джонни.

– Эй, Дик! – заорала одна из пьянчужек. – Здесь что, не умеют вежливо обслуживать посетителей?

– Когда ты уже лопнешь! – вскипел О’Доннелл, багровея.

– А… тебе! – откликнулась Кларисса и заржала.

Джонни тихо выскользнул за дверь навстречу надвигающемуся бурану.

В Портсмуте он остановился в «Холидей Инн». Вернувшись вечером в гостиницу, он сказал портье, чтобы к утру был готов счет.

В номере он сел за безликий гостиничный письменный стол, достал пачку бумаги и взял казенную гостиничную ручку. В висках у него стучало, но он должен был написать несколько писем. Его внезапный внутренний протест – если это можно так назвать – сошел на нет. Его счет к Грегу Стилсону остался.

Я сошел с ума, думал он, не иначе. Совсем спятил. Мысленно он уже видел броские заголовки: ЭКСТРАСЕНС СТРЕЛЯЕТ В КОНГРЕССМЕНА ОТ НЬЮ-ГЭМПШИРА. МАНЬЯК УБИВАЕТ СТИЛСОНА. ПУЛЯ ОБРЫВАЕТ ЖИЗНЬ ЧЛЕНА ПАЛАТЫ ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ. Что касается журнала «Инсайд вью», то на его улице будет праздник: ЭКСТРАСЕНС-САМОЗВАНЕЦ УБИВАЕТ СТИЛСОНА, 12 ИЗВЕСТНЫХ ПСИХИАТРОВ ОБЪЯСНЯЮТ, ПОЧЕМУ СМИТ ЭТО СДЕЛАЛ. И сбоку, возможно, колонка Диса о том, как Джонни пригрозил ему, что возьмет мелкокалиберную винтовку и пристрелит непрошеного посетителя.

Сумасшедший.

Больничный долг выплачен, но после этой истории будет предъявлен особый счет, по которому отцу придется долго платить. Ему и его жене предстоит не один день прожить в отраженных лучах печальной славы Джонни. Пойдут письма, полные ненависти. Все, кого он знал, подвергнутся допросу – Чатсворты, Сэм, шериф Баннерман. Сара? Кто знает, может, до Сары они не доберутся. В конце концов, не на президента же покушение. По крайней мере сейчас. Тут много таких, которые боятся сказать об этом вслух, а я не боюсь. Я скажу во весь голос. В один прекрасный день Грег Стилсон станет президентом.

Джонни потер виски. Боль накатывала медленными волнами. Нет, так дело не пойдет. Он пододвинул к себе верхний лист бумаги, взял ручку и вывел: Дорогой папа. Ветер швырнул в стекло горсть снега – сейчас разыграется… Наконец ручка заскользила по бумаге, сначала нехотя, затем все быстрее и быстрее.

Джонни поднялся по деревянным ступенькам, очищенным от снега и посыпанным солью. Миновав двойные двери, он оказался в вестибюле, стены которого были заклеены образцами избирательных бюллетеней и объявлениями, извещавшими о предстоящем третьего февраля сего года в Джэксоне, в этих стенах, собрании избирателей. Висело там и сообщение о скором визите Грега Стилсона и тут же портрет Самого в сдвинутой на затылок каске, с жесткой кривой ухмылкой, как бы говорящей: «Здорово мы их, приятель, а?» Чуть правее зеленой двери, которая вела в зал, обнаружилась довольно неожиданная табличка, и Джонни несколько секунд молча изучал ее: СЕГОДНЯ СДАЕМ НА ВОДИТЕЛЬСКИЕ ПРАВА. НЕ ЗАБУДЬТЕ ДОКУМЕНТЫ. Табличка стояла на деревянной подставке.

Он открыл дверь, почувствовал одуряющий жар, исходивший от большой печки, и увидел полицейского за столом. На полицейском была расстегнута лыжная куртка с капюшоном. Перед ним на столе валялись бумаги, тут же стоял прибор для проверки зрения.

Полицейский поднял глаза на Джонни, и у того потянуло низ живота.

– Чем могу быть полезен, сэр?

Джонни показал на фотоаппарат, висевший у него через плечо.

– Да вот, думал осмотреться, – сказал он. – Я от журнала «Янки». Мы делаем разворот об общественных зданиях в Мэне, Нью-Гэмпшире и Вермонте. С фотографиями, сами понимаете.

– Валяйте, – сказал полицейский. – Моя жена читает «Янки». А меня от него в сон клонит.

Джонни улыбнулся.

– Архитектура Новой Англии отличается известной… мрачностью.

– Мрачностью, – повторил полицейский, глядя на Джонни с некоторым сомнением, но тут же уткнулся в свои бумаги. – Следующий, пожалуйста.

Какой-то молодой человек подошел к столу и протянул полицейскому экзаменационный лист. Тот взял его и сказал:

– Смотрите, пожалуйста, в этот глазок и называйте дорожные знаки и сигналы, которые я вам буду показывать.

Молодой человек прилип к глазку. Полицейский положил перед собой таблицу условных знаков. Джонни отошел на несколько шагов и нацелил объектив на трибуну, находившуюся в конце центрального прохода.

– Знак «стоп», – говорил за его спиной молодой человек. – А это разрешающий… это предупреждающий… нет правого поворота… левого…

Он не ожидал увидеть здесь полицейского. Он даже не удосужился купить пленку для фотоаппарата, который взял для отвода глаз. Но отступать поздно. Сегодня пятница, завтра, если не произойдет ничего неожиданного, Стилсон будет здесь. Будет отвечать на вопросы и выслушивать предложения добропорядочных граждан города Джэксона. С ним будет целая свита. Два-три помощника, два-три консультанта… и еще несколько молодых людей в приличных костюмах или спортивных пиджаках – те, кто еще недавно носил джинсы и гонял на мотоциклах. Грег Стилсон по-прежнему свято верил в телохранителей. В Тримбулле они разгуливали с обрубками бильярдных киев. Теперь у них, наверное, пистолеты. Трудно ли члену конгресса добиться разрешения вооружить свою охрану? Джонни полагал, что нетрудно. Оставалось рассчитывать на удачу – что ж, он постарается использовать любой шанс. Надо осмотреть помещение и решить, убрать ли Стилсона здесь или ждать в машине на автостоянке, с опущенным стеклом и винтовкой между колен.

Итак, ты здесь. Изучаешь место будущего преступления, а в десяти шагах полицейский принимает экзамен на водительские права.

Слева висела доска объявлений, и Джонни навел на нее незаряженный аппарат… господи, почему он не потратил еще две минуты, чтобы купить пленку? Доска пестрела всякими объявлениями: продажа консервированных бобов, предстоящая школьная премьера, регистрация собак и, само собой, еще кое-что о Греге. На стандартной карточке было написано, что председателю городского управления Джэксона требуется стенографистка; Джонни сделал вид, будто содержание карточки чрезвычайно его заинтересовало, а в это время мысли завертелись с удвоенной скоростью.

Конечно, если Джэксон отпадет или хотя бы окажется под вопросом, можно предпринять новую попытку через неделю, когда то же самое будет происходить в Апсоне. Или через две недели, в Тримбулле. Или никогда…

Нет все должно решиться в эту неделю. Точнее – завтра.

Он «сфотографировал» большую печь в углу и взглянул наверх. Там был балкон. Даже не балкон, а галерея с перилами по пояс, сработанными из широких, выкрашенных белой краской планок с прорезями в виде ромбов и завитушек. Что ж, за такими перилами вполне можно укрыться и наблюдать в прорезь. А в нужный момент встать и…

– Какая у вас камера?

Джонни обернулся в полной уверенности, что это полицейский. Сейчас он попросит показать ему фотоаппарат… незаряженный… потом захочет посмотреть его удостоверение личности… а потом с ним будут говорить в другом месте.

Но это был не полицейский. Это был молодой человек, который только что проходил тест на водительские права. Лет двадцати двух, длинноволосый, с приятным открытым взглядом, в замшевом пиджаке и вытертых джинсах.

– «Никон», – сказал Джонни.

– Отличная штука. Фотокамеры – моя страсть. Давно работаете для «Янки»?

– Я… э-э… свободный художник, – сказал Джонни. – Иногда делаю кое-что для них, иногда для «Кантри джорнал», иногда для «Даун-ист».

– А выше рангом? «Пипл» или «Лайф»?

– Нет. Пока, во всяком случае.

– Какую вы поставили диафрагму?

Диафрагма! Это что еще за штуковина такая?

Джонни пожал плечами.

– Я, знаете, все больше на слух…

– На глаз, что ли? – улыбнулся молодой человек.

– Ну да, на глаз. – Сгинь, бога ради, сгинь!

– Я тоже мечтаю быть свободным художником, – сказал молодой человек и ухмыльнулся. – Моя голубая мечта – снять что-нибудь этакое, вроде водружения флага на Иво Джима[47].

– Я слышал, там все было срепетировано, – заметил Джонни.

– Возможно, возможно. Но это классика. Или, скажем, первый снимок посадки НЛО, а? Здорово было бы. Кстати, у меня тут с собой портфель фотографий. Вам кто заказывает работу в «Янки»?

Джонни взмок.

– Вообще-то они только сейчас ко мне обратились, – сказал он. – Просто я…

– Мистер Клоусон, подойдите, – послышался раздраженный голос полицейского. – Просмотрим вместе ваши ответы.

– О, начальник зовет, – сказал Клоусон. – Я сейчас. – Он поспешил к столу экзаменатора, и Джонни перевел дух. Надо было убираться, и немедленно.

Он еще два-три раза «щелкнул», чтобы его уход не выглядел совсем уж бегством, но едва ли видел что-либо в объектив. Затем он ушел.

Клоусону, молодому человеку в замшевом пиджаке, было не до Джонни. Судя по всему, он не справился с письменным заданием и сейчас яростно доказывал что-то полицейскому, но тот лишь качал головой.

Джонни ненадолго задержался в вестибюле. Налево был гардероб. Направо – закрытая дверь. Он повернул ручку – дверь была не заперта. Узкая лестница уходила наверх в темноту. Там, должно быть, служебные помещения. И галерея.

Он снял номер в ночь на субботу в маленькой уютной гостинице «Джэксон Хаус» на главной улице. Гостиницу основательно переоборудовали, и это стоило, надо думать, немалых денег, но владельцы, по-видимому, считали, что она себя окупит благодаря новому лыжному курорту. Увы, курорт прогорел, и теперь маленькая уютная гостиница едва сводила концы с концами. В четыре часа утра Джонни вышел из номера с «дипломатом» в левой руке; ночной портье клевал носом над чашкой кофе.

Джонни почти не спал, только после полуночи задремал ненадолго. Ему приснился сон. 1970 год. Ярмарка. Они с Сарой стоят перед рулеткой, и вновь то ощущение сумасшедшего, безграничного могущества. И запах плавящейся резины.

«А ну-ка, – раздался у него за спиной тихий голос. – Хотел бы я посмотреть, как вздрючат этого типа». Он обернулся и увидел Фрэнка Додда в черном прорезиненном плаще, с широченным – во всю шею, от уха до уха – разрезом вроде кровавого оскала, с жутковатым блеском в остекленевших глазах. Он испуганно отвернулся к рулетке – но теперь за крупье был Грег Стилсон в своей желтой каске, лихо сдвинутой на затылок, с многозначительной улыбочкой, адресованной Джонни. «Эй-эй-эй, – пропел Стилсон, и голос его звучал утробно, гулко, зловеще. – Ставьте куда хотите. Что скажешь, дружище? Играем по-крупному?»

Джонни был не прочь сыграть по-крупному. Стилсон запустил рулетку, и вдруг внешнее поле стало на глазах зеленым. Каждая цифра превратилась в двойное зеро. Куда ни поставь – выигрывал хозяин.

Он вздрогнул и проснулся. И до четырех сидел, тупо глядя в темноту сквозь заиндевелые стекла. Головная боль, терзавшая его с момента приезда в Джэксон, отпустила, он чувствовал слабость, но зато пришло спокойствие. Он сидел, сложив руки на коленях. Он не думал о Греге Стилсоне, он думал о прошлом. Вспоминал, как мать заклеивала ему пластырем ссадину на колене; как собака порвала сзади смешное летнее платье бабушки Нелли и как он хохотал, пока Вера не дала ему затрещину, оцарапав лоб обручальным кольцом с камешком; как отец учил его наживлять крючок, приговаривая: Червям не больно, Джонни… по крайней мере, мне так кажется. Он вспоминал, как отец подарил ему, семилетнему, перочинный нож на рождество и очень серьезно сказал: Я тебе доверяю, Джонни. Все эти воспоминания нахлынули разом.

…Он шагнул в пробирающий до костей утренний холод, и его ботинки заскрипели по дорожке, проложенной в глубоком снегу. Изо рта вырывался пар. Луна зашла, зато звезд на черном небе было пропасть сколько. Господни сокровища, называла их Вера. Перед тобой, Джонни, господни сокровища.

Он прошел несколько кварталов по главной улице и, остановившись перед крошечной почтой, выудил письма из кармана пальто. Письма отцу, Саре, Сэму Вейзаку, Баннерману. Зажав «дипломат» между ног, он открыл почтовый ящик, стоявший перед аккуратным кирпичным строеньицем, и после недолгого колебания бросил в щель письма. Он слышал, как они ударились о дно – без сомнения, первое почтовое отправление города Джэксона, – и с этим звуком возникло смутное чувство наступившей развязки. Письма отправлены, обратной дороги нет.

Он подхватил «дипломат» и двинулся дальше. Снег скрипел под ногами. Большой термометр над входом в банк Гранитного штата[48] показывал минус три, в воздухе были разлиты тишина и покой, какие бывают только в такие вот морозные утра в Нью-Гэмпшире. Ничто не шелохнется. Дорога пустынна. Ветровые стекла припаркованных автомашин незрячи из-за снежной катаракты. Темные окна, закрытые ставни. Все казалось Джонни каким-то зловещим и в то же время святым. Он отогнал эту мысль. Не на святое дело шел он.

Он пересек Джаспер-стрит, и перед ним выросло здание общественного центра, белое и изящное в своей строгости среди сугробов посверкивающего снега.

Что ты будешь делать, умник, если дверь заперта?

Ничего, найдет способ преодолеть этот барьер. Джонни огляделся по сторонам – вокруг ни души. Да, если бы сегодня перед жителями города держал речь президент, все было бы, разумеется, иначе. Здание было бы оцеплено еще с вечера и охранялось изнутри. Но ждали всего лишь конгрессмена, одного из четырех сотен, невелика шишка.

Джонни поднялся по ступенькам и нажал на ручку. Она легко повернулась. Джонни шагнул в холодный вестибюль и плотно прикрыл за собой дверь. Головная боль возвращалась, пульсируя в такт ровным гулким ударам сердца. Он поставил «дипломат» на пол и стал массировать виски пальцами в перчатках.

Вдруг раздался басовитый скрип. Дверь гардероба медленно отворилась, и что-то белое начало выпадать из тьмы прямо на него.

Джонни едва ни вскрикнул. На мгновение ему показалось, что из чулана вываливается труп, как в фильме ужасов. Но это была всего лишь табличка с надписью: НЕ ЗАБУДЬТЕ ДОКУМЕНТЫ.

Он положил табличку на место и направился к двери, ведущей на лестницу.

Сейчас она была заперта.

Он нагнулся, чтобы получше рассмотреть замок в тусклом молочном свете уличного фонаря, просачивавшемся в окно. Это был обыкновенный пружинный замок, и Джонни подумал, что его, наверное, можно открыть крючком от вешалки. Он принес вешалку из гардероба и просунул крючок в зазор между дверью и косяком. Он подвел к замку крюк и поводил им. Отчаянно стучало в висках. Наконец ему удалось прижать язычок, замок щелкнул, и дверь открылась. Он взял «дипломат» и вошел, держа вешалку в руке. Закрыл за собой дверь и услышал, как замок защелкнулся. Он стал подниматься по узкой лестнице, которая под ним скрипела и стонала.

Наверху обнаружился короткий коридор с дверями по обе стороны. Он миновал ПРЕДСЕДАТЕЛЯ и ЧЛЕНОВ ГОРОДСКОГО УПРАВЛЕНИЯ, НАЛОГОВОГО ИНСПЕКТОРА и МУЖСКОЙ ТУАЛЕТ, ПОПЕЧИТЕЛЯ БЕДНЫХ и ДАМСКИЙ ТУАЛЕТ.

В конце коридора была дверь без таблички. Дверь была не заперта, и он вышел на галерею; под ним лежал зал в диковинной сетке теней. Он затворил за собой дверь и вздрогнул, услышав, как прокатилось эхо в пустом зале. Он взял вправо, затем влево: каждый его шаг отзывался таким же гулким эхом. Он прошел вдоль правой стены галереи, на высоте примерно двадцати пяти футов, и остановился над печкой, как раз против сцены, на которую часов через пять взойдет Стилсон.

Он сел на пол по-турецки и перевел дух. Несколько раз глубоко вдохнул, чтобы успокоить головную боль. Печка не топилась, и он чувствовал, как холод обволакивает его, пробирает насквозь. Предвестие гробовых пелен.

Когда немного отпустило, он нажал на замочки «дипломата». Двойной щелчок отозвался эхом, как ранее отозвались шаги; сейчас это напоминало звук взводимых курков.

Правосудие по-американски, подумал он ни с того ни с сего. Так говорил прокурор, когда присяжные признали виновной Клодину Лонге, застрелившую своего любовника. Теперь она поняла, что значит правосудие по-американски.

Джонни заглянул в «дипломат» и в растерянности заморгал – у него стало двоиться в глазах. Затем это прошло. И вдруг перед его мысленным взором возникла картина. Картина очень далекого прошлого; похоже на старую фотографию, сделанную сепией. На галерее толпятся мужчины, курят сигары, рассказывают анекдоты в ожидании начала собрания. Какой это год? 1920-й? 1902-й? Во всем этом было что-то жутковатое, и ему стало не по себе. Один из мужчин говорит о ценах на виски и ковыряет в носу серебряной зубочисткой, а

(а два года назад он отравил свою жену)

Джонни поежился. Картина, впрочем, не стоит особого внимания. Мужчина давно уже мертв.

Из «дипломата» поблескивал ствол винтовки.

На войне за это представляют к награде, пронеслось в голове. Он начал собирать винтовку. Каждому щелчку вторило эхо, коротко и внушительно, напоминая все тот же звук взводимого курка.

Он зарядил «ремингтон» пятью патронами.

Положил винтовку на колени.

И стал ждать.

Медленно рассветало. Джонни ненадолго забылся, но было слишком холодно, чтобы заснуть по-настоящему. Он видел какие-то короткие, обрывистые сны.

Окончательно он очнулся, когда часы показывали начало восьмого. Дверь внизу с шумом отворилась, и он чуть было не вскрикнул: Кто там?

Это был сторож. Джонни приник глазом к ромбовидной прорези в балюстраде и видел крупного мужчину в бушлате. Он шел по центральному проходу с вязанкой дров, мурлыча «Долину Красной реки». С грохотом вывалив дрова в деревянный ящик, он исчез из поля зрения. Секундой позже Джонни услышал высокий дребезжащий звук открываемой печной заслонки.

Вдруг Джонни подумал о том, что при каждом выдохе из рта у него вырываются облачка пара. А если сторож подымет голову? Заметит он что-нибудь?

Он попробовал задержать дыхание, но от этого усилилась головная боль, и опять все стало раздваиваться перед глазами.

Донесся хруст сминаемой бумаги, чиркнула спичка. В стылом воздухе слабо запахло серой. Сторож продолжал мурлыкать «Долину Красной реки» и вдруг запел, громко и фальшиво: «Ты долину навек покидаешь… не забудем улыбку твою-ууу-уу…»

Послышался другой звук – потрескивание. Занялся огонь.

– Сейчас мы тебя, гад ползучий, – сказал сторож под самой галереей, и печная дверца захлопнулась. Джонни, точно кляпом, зажал рот обеими руками, чтобы не сыграть шутку, которая окажется для него последней. Он явственно представил: вот он встает во весь рост на галерее, тощий и белый, как всякое уважающее себя привидение, раскидывает руки, словно крылья, выставив пальцы-когти, и говорит замогильным голосом: «Это мы сейчас тебя, гад ползучий!»

Джонни подавил смешок. Голову распирало, она была словно гигантский помидор, заполненный горячей, пульсирующей кровью. Перед глазами все плясало и расплывалось. Неудержимо потянуло бежать от человека, ковыряющего в носу серебряной зубочисткой, но он боялся пошевельнуться. Господи, а если захочется чихнуть?

Внезапно чудовищный пронзительный вой пронесся по залу, впился ему в уши тонкими иглами, потом полез вверх, вибрируя и отдаваясь в голове. Сейчас он закричит…

Вой оборвался.

– Вот гад, – укоризненно сказал сторож.

Джонни глянул в прорезь и увидел, что сторож стоит на сцене и вертит микрофон. Шнур от микрофона змеей тянулся к небольшому портативному усилителю. Сторож сошел по ступенькам со сцены, перенес усилитель подальше от микрофона и покрутил ручки на верхней панели. Вернувшись на сцену, он еще раз включил микрофон. Тот снова зафонил, но уже слабее, и понемногу затих. Джонни прижал ладони ко лбу и начал его массировать.

Сторож постучал пальцем по микрофону, и пустое помещение наполнилось звуками. Словно кто-то забарабанил по крышке гроба. И тот же фальшивый голос, усиленный до чудовищного рева, обрушился на голову Джонни: «ТЫ ДОЛИ-И-И-НУУУ НАВЕК ПОКИДАЕШЬ…»

Прекрати, хотелось закричать Джонни. Умоляю, прекрати, я схожу с ума, прекрати же, слышишь?

Пение завершил громоподобный щелчок, и сторож сказал своим обычным голосом: «Вот так мы тебя, гад».

Он опять исчез из поля зрения Джонни. Послышался треск – разорвалась бумага, сухой щелчок – лопнул шпагат. И вот сторож снова появился в поле зрения, насвистывая, с целой кипой буклетов в руках. Он начал раскладывать их через небольшие промежутки на скамьях.

Покончив с этим, сторож застегнул бушлат и покинул зал. Дверь гулко хлопнула за ним. Джонни посмотрел на часы. Семь сорок пять. Зал понемногу прогревался. Он сидел и ждал. Голова по-прежнему разламывалась, но, как ни странно, переносить боль было теперь куда легче. Ничего, подумал Джонни, недолго ей мучить меня.

Ровно в девять дверь распахнулась, и он мгновенно вышел из полудремы. Пальцы непроизвольно стиснули винтовку, потом разжались. Он приник к ромбовидному глазку. Появились четверо. Среди них сторож в своем бушлате с поднятым воротником. Остальные трое в расстегнутых пальто. Сердце у Джонни учащенно забилось. Один из прибывших был Санни Эллиман – волосы коротко подстрижены, и прическа модная, но в зеленых глазах все тот же блеск.

– Готово? – спросил он.

– Можете проверить, – ответил сторож.

– Не обижайся, папаша, – сказал второй. Они направились к передним рядам. Один из них, судя по щелчкам, включил и выключил усилитель, проверяя его.

– Можно подумать, что прямо императора встречаем, – проворчал сторож.

– Вот именно, – ввернул третий, чей голос показался Джонни знакомым, наверное, слышал его на митинге в том же Тримбулле. – В твои годы, папаша, пора бы понимать такие простые вещи.

– Наверху проверил? – спросил Эллиман сторожа. Джонни похолодел.

– Дверь на лестницу заперта, – ответил сторож. – Как обычно. Я ее подергал.

Джонни мысленно поблагодарил дверной замок.

– Должен был посмотреть, – сказал Эллиман.

Сторож даже крякнул в сердцах.

– Да что вы в самом деле, – сказал он. – Кого боитесь-то? Привидения?

– Ладно тебе, Санни, – опять вступил тот, чей голос показался Джонни знакомым. – Нет там никого. Если рванем в кафе на углу, еще успеем глотнуть кофе.

– Разве это кофе, – сказал Санни. – Бурда, а не кофе. Ну-ка, Мучи, сбегай наверх и глянь, все ли там тихо. Порядок есть порядок.

Джонни облизал губы и крепче сжал винтовку. Он окинул взглядом из конца в конец галерею. Справа она упиралась в глухую стену, слева уходила к служебным помещениям. Туда кинуться или сюда – невелика разница. Стоит ему пошевелиться, и они услышат. Пустой зал – тот же усилитель. Он в ловушке.

Внизу послышались шаги. Открылась и закрылась дверь на лестницу. Джонни ждал, оцепеневший и беспомощный. Прямо под ним разговаривали те двое и сторож, но он не понимал ни слова. Джонни повернул голову медленно, как робот; он уставился в дальний конец галереи, ожидая, когда там появится тот, кого Санни Эллиман назвал Мучи. Скучающее лицо Мучи мгновенно перекосит от неожиданности, и он заорет: Эй, Санни, тут какой-то тип!

Он слышал приглушенные шаги Мучи, поднимавшегося по лестнице. Надо что-то придумать, что угодно. Заклинило. Сейчас его обнаружат, вот-вот, и как быть – неизвестно. Что бы он ни сделал, все полетит к чертям.

Открывались и закрывались двери, с каждым разом все явственнее. Капля пота упала со лба Джонни и оставила темное пятнышко на джинсах. Он вспоминал каждую из дверей, мимо которых проходил. Мучи уже заглянул к ПРЕДСЕДАТЕЛЮ, и к ЧЛЕНАМ ГОРОДСКОГО УПРАВЛЕНИЯ, и к НАЛОГОВОМУ ИНСПЕКТОРУ. Вот он открывает дверь МУЖСКОГО ТУАЛЕТА, вот заглядывает в кабинет ПОПЕЧИТЕЛЯ БЕДНЫХ, а сейчас в ДАМСКИЙ ТУАЛЕТ. Следующая дверь ведет на галерею.

Дверь открылась.

Мучи сделал два шага к балюстраде.

– Ну что, Санни? Доволен?

– Как там? Все тихо?

– Ага, как в гробу у тещи, – откликнулся Мучи, и внизу загоготали.

– Тогда спускайся и пошли кофейку попьем, – сказал третий.

Невероятно, но пронесло. Захлопнулась дверь. Послышались удаляющиеся шаги – сначала в коридоре, затем на лестнице.

Джонни обмяк, у него поплыло перед глазами, на мгновение предметы слились в сплошное серое пятно. Стук входной двери, означавший, что они ушли, вернул его к действительности.

– Вот стервецы, – сказал внизу привратник свое веское слово. После чего тоже ушел, и следующие минут двадцать Джонни провел в одиночестве.

Около половины десятого зал постепенно начал заполняться. Сначала вошли три дамы – пожилые, в черных вечерних платьях; они трещали как сороки. Дамы выбрали места поближе к печке, где он их почти не видел, и взяли с сидений глянцевитые буклеты, состоявшие, похоже, из одних фотографий Грега Стилсона.

– Я его просто обожаю, – сказал одна. – Я уже три раза брала у него автограф и сегодня возьму.

Больше о Греге Стилсоне речи не было. Дамы переключились на предстоящую воскресную службу в методистской церкви.

Джонни, сидевший над печкой, из сосульки превратился в размягченный воск. Во время затишья между уходом стилсоновской охраны и появлением первых жителей города Джэксона он сбросил не только куртку, но и рубашку. Он то и дело вытирал платком пот. Опять начал дергаться больной глаз, все виделось сквозь красноватую пелену.

Входная дверь отворилась, послышался дробный стук оббиваемой обуви, а затем четверо мужчин в клетчатых пиджаках прошли через весь зал и уселись в первом ряду. Один из них тут же начал рассказывать французский анекдот.

Появилась молодая женщина лет двадцати трех с сынишкой в голубом спортивном комбинезоне с ярко-желтой отделкой. Мальчику на вид было года четыре. Он сразу же спросил, можно ли ему поговорить в микрофон.

– Нельзя, малыш, – сказала женщина, и они сели позади мужчин. Мальчик заколотил ногами по передней скамье, и один из мужчин полуобернулся.

– Перестань, – сказала женщина.

Без четверти десять. Дверь беспрерывно открывалась и закрывалась, впуская самых разных людей – мужчин и женщин, старых и молодых. Зал гудел, воздух был пронизан ожиданием. Они пришли сюда не за тем, чтобы забрасывать вопросами законного представителя в конгрессе; они жаждали увидеть, наконец, в своем городишке настоящую звезду. Джонни знал, что на такие встречи с «нашими кандидатами» и «нашими когрессменами», как правило, никто не приходил, за исключением горстки фанатиков. Во время избирательной кампании 1976 года дебаты в штате Мэн между Биллом Коэном и его противником Лейтоном Куни собрали, не считая репортеров, всего двадцать шесть человек. Все эти тоскливые мероприятия неизменно проводились с большой помпой, чтоб было чем козырнуть на очередных выборах, а ведь для любой такой встречи хватило бы места в обычной кладовке.

Но здесь к десяти часам зал был набит, и еще человек тридцать стояли сзади. Всякий раз, когда дверь открывалась, Джонни крепче сжимал винтовку. Он до сих пор не был уверен, что сумеет осуществить задуманное, хотя на карту поставлено все.

Десять ноль пять. Десять десять. Джонни с невольным облегчением подумал, что Стилсон где-то задержался, а может, и вовсе не приедет.

Но вот дверь распахнулась, и раздался зычный голос:

– Эй! Ну как поживает город Джэксон, штат Нью-Гэмпшир?

По рядам пробежала волна оживления. Кто-то завопил:

– Грег! Как жизнь?

– Лучше некуда, – отозвался Стилсон. – Ты-то как, шельма?

Всплеск аплодисментов сменился одобрительным гулом.

– Эй, будет вам, – крикнул Грег, перекрывая гул.

Он быстро шел к сцене, пожимая на ходу руки.

Джонни наблюдал за ним в прорезь балюстрады. На Стилсоне было тяжелое пальто из невыделанной кожи с овчинным воротником, а вместо привычной каски – вязанная лыжная шапочка с ярко-красной кисточкой. В конце прохода он остановился и помахал репортерам. Засверкали блицы, и снова грохнули аплодисменты, да такие, что задрожали перекрытия…

И Джонни Смит понял: сейчас или никогда.

Ему вдруг вспомнилось с ужасающей ясностью все, что он узнал о Греге Стилсоне тогда, в Тримбулле. В его истерзанном мозгу раздался тупой деревянный звук – словно произошло какое-то чудовищное столкновение. Быть может, так возвещает о себе сама судьба. Проще всего отложить до следующего раза, и пусть себе Стилсон говорит и говорит. Проще всего позволить ему уйти, а самому сидеть, обхватив голову руками, и ждать, когда рассосется толпа, когда вернется сторож, чтобы снять динамики и вымести мусор, и, пока все это происходит, уговаривать себя, что через неделю будет другой город.

Час пробил – судьба каждого человека на Земле зависела от того, что произойдет в этом захолустье.

Глухой стук в голове… как будто столкнулись полюса судьбы.

Стилсон поднимался по ступенькам к трибуне. Он был весь на виду. Трое в растегнутых пальто стояли у сцены, прислонившись к стене.

Джонни встал.

Все происходило словно в замедленной съемке.

Ноги свело судорогой от долгого сидения. Суставы затрещали, как отсыревшая петарда. Время, казалось, застыло, аплодисменты гремели, хотя уже поворачивались головы, и вытягивались шеи, и кто-то вскрикнул, потому что на галерее стоял человек, и в руках у него была винтовка, и все много раз видели это на экране телевизора и сейчас узнавали классическую ситуацию. Она по-своему была такой же неотъемлемой частью американской жизни, как удивительный мир Диснея. Здесь политический деятель, а там, наверху, человек, вооруженный винтовкой.

Грег Стилсон задрал голову, на толстой шее обозначились складки. Подпрыгнула красная кисточка.

Джонни вскинул винтовку. Приклад начал было гулять, но потом уткнулся в выемку плечевого сустава. Вдруг вспомнилось, как он мальчишкой пошел с отцом на охоту. Они бродили в поисках дичи; наконец Джонни увидел куропатку, увидел и – не смог нажать на спуск: рука задрожала. То была его постыдная тайна, и он никогда и никому об этом не рассказывал.

Еще вскрик. Пожилая дама зажала рот рукой; Джонни разглядел искуственные ягодки на широких полях ее черной шляпы. К нему поворачивались лица – большие белые зеро. Разинутые рты – маленькие черные зеро. Малыш в спортивном комбинезончике показывал на него пальцем. Мать пыталась заслонить сына. Внезапно Стилсон оказался точно на линии прицела, и Джонни сообразил сбросить предохранитель. У противоположной стены мужчины в расстегнутых пальто что-то вытаскивали из внутренних карманов, и Санни Эллиман, сверкая зелеными глазами, кричал: Ложись! Грег, ЛОЖИСЬ!

Но Стилсон все смотрел на галерею, второй раз их взгляды сошлись – они понимали друг друга без слов, и когда Джонни спустил курок, Стилсон успел лишь пригнуться. Грохот выстрела прокатился по залу, пулей срезало краешек сцены, обнажилось светлое дерево. Полетели щепки. Одна угодила в микрофон – опять раздался чудовищный вой и неожиданно перешел в низкое гортанное гудение.

Джонни дослал патрон и опять нажал на спуск. Вторая пуля продырявила пыльный ковер, покрывавший помост.

Толпа заметалась, как обезумевшее стадо. Люди бросились в центральный проход. Стоявшие у дверей сразу выскочили из зала, остальные с криками и проклятиями пытались пробиться наружу.

С другого конца зала тоже раздались сухие щелчки выстрелов, перила перед носом у Джонни разнесло в щепы. Секундой позже что-то взвизгнуло у самого уха. Затем невидимый палец чиркнул по воротнику рубашки. Трое у дальней стены стреляли из пистолетов. Джонни, возвышавшийся на галерее, представлял собой отличную мишень – впрочем, подумалось Джонни, вряд ли они колебались бы, будь он в окружении ни в чем не повинных людей.

Пожилая дама, из тех трех, вцепилась в Мучи. Она всхлипывала, давясь каким-то вопросом. Он отшвырнул ее и зажал пистолет обеими руками. В зале запахло пороховым дымом. Прошло около двадцати секунд с момента, как Джонни встал.

– Ложись! Ложись, Грег!

Стилсон стоял, пригнувшись, на краю помоста и исподлобья смотрел наверх. Джонни прицелился, на мгновение Стилсон оказался у него на мушке. Но тут его шею зацепило, он отшатнулся, и его собственная пуля, уйдя резко вверх, попала в окно напротив. Звонким дождем посыпались осколки стекла. Снизу донесся визг. Плечо и грудь Джонни заливала кровь.

Да, классно ты его убиваешь, пронзила отчаянная мысль. Он снова метнулся к перилам, дослал патрон, вскинул винтовку к плечу. Наконец Стилсон стряхнул оцепенение и рванулся по ступенькам в зал, бросив взгляд на Джонни.

Еще одна пуля просвистела у виска. Весь в крови, как заколотая свинья, мелькнуло в голове. Давай же кончай это дело.

Пробку в дверях выбило – люди повалили наружу. Из дула пистолета вырвался дымок, и тот же невидимый палец, что оцарапал шею, полоснул теперь по щеке. Наплевать. На все наплевать, кроме Стилсона. Он снова прицелился.

Ну, хоть на этот раз…

Стилсон двигался с удивительной для его комплекции быстротой. Темноволосая молодая женщина, которую заприметил Джонни, была в этот момент на полпути к выходу; загораживая плачущего малыша, она крепко прижимала его к груди. То, что в следующую секунду сделал Стилсон, ошеломило Джонни – он едва не уронил винтовку. Стилсон вырвал мальчика из рук матери и, держа его перед собой, повернулся к галерее. Теперь уже на мушке был не Грег Стилсон, а маленькая извивающаяся фигурка в

(дымка голубая дымка желтые полосы тигриные полосы)

голубом спортивном комбинезоне с ярко-желтыми трубчатыми полосами.

У Джонни от изумления открылся рот. Да, перед ним Стилсон. Тигр. Только сейчас его заволокла дымка.

Что это значит? – крикнул Джонни, но с губ его не слетело ни звука.

Пронзительно закричала мать – где-то Джонни уже слышал все это. Томми! Отдай мне его! ТОММИ! ОТДАЙ МНЕ ЕГО, НЕГОДЯЙ!

Голова у Джонни угрожающе раздулась, вот-вот лопнет. Краски начали меркнуть. Единственное цветовое пятно осталось в прорези прицела, а прицел упирался в грудь голубому комбинезону.

Давай же, ради всего святого, не то он уйдет…

И тут – возможно, у него просто помутилось в глазах – голубой комбинезон начал растекаться, уходить за красноватую пелену, застилать ему глаза, а желтые полосы вытянулись, расползлись, поглотили все вокруг.

(за дымкой, да, он за дымкой, но что это значит? значит ли это, что у меня руки развязаны или что он вне досягаемости? что все это)

Где-то внизу вспыхнул огонь и тут же погас. Блиц, мелькнуло в затуманенном мозгу Джонни.

Стилсон, оттолкнув женщину, пятился к двери, в его сузившихся глазах был только холодный расчет. Он крепко держал извивающегося мальчугана за шею и ногу.

Не могу. О боже правый, прости меня, но я не могу.

Еще две пули достали его – одна, попав в грудь, отбросила к стене, откуда его, как пружиной, отшвырнуло обратно, другая вошла слева под ребра и развернула боком к балюстраде. Он смутно осознал, что выронил винтовку – та ударилась об пол галереи и разрядилась в стену. Ломая перила, Джонни полетел вниз. Зал дважды перевернулся перед его глазами, потом раздался оглушительный треск: он рухнул на скамейки, сломав при этом ноги и позвоночник.

Джонни хотелось закричать, но изо рта ударил фонтан крови. Он лежал среди обломков, а в голове проносилось: Кончено. Я все запорол. Все насмарку.

Его грубо схватили чьи-то руки и перевернули. Над ним стояли Эллиман, Мучи и тот, третий. Перевернул его Эллиман.

Подошедший Стилсон оттолкнул Мучи в сторону.

– Брось его, – сказал он резко. – Где сукин сын, который меня щелкнул? Разбейте аппарат.

Мучи и тот, третий, исчезли. Где-то рядом темноволосая женщина причитала: …за малышом прятался, за малышом, я всем расскажу…

– Заткни ей рот, Санни, – сказал Стилсон.

– Сделаем, – сказал Санни и отошел.

Стилсон стал на колени и навис над Джонни.

– Мы знакомы, приятель? Только не ври. Ты все равно не жилец.

– Знакомы, – прошептал Джонни.

– Тримбулл?

Джонни едва заметно кивнул.

Стилсон рывком встал, и тогда Джонни из последних сил потянулся и схватил его за щиколотку. Это длилось секунду. Стилсон легко высвободился. Но и секунды оказалось достаточно.

Все изменилось.

К нему приближались люди – он не видел лиц, только ноги. Но это уже не имело никакого значения. Все изменилось.

Из глаз потекли слезы. Прикоснувшись к Стилсону, он ощутил на этот раз пустоту. Как если бы коснулся отработанного аккумулятора. Упавшего дерева. Обезлюдевшего дома. Голых книжных полок. Бутылки из-под вина, в которую только свечи вставлять.

Все меркнет, отдаляется. Обступившие его ноги теряют контуры, расплываются. Он слышал возбужденные голоса, но уже не различал слов – лишь звуки. Угасая, они сливались в одну нежную высокую ноту.

Он скосил глаза и увидел коридор, из которого вышел когда-то давным-давно. Вышел из плаценты на яркий свет. Тогда еще жива была мать, и отец стоял рядом и звал его, пока Джонни к ним не прорвался. Сейчас пришло время вернуться – только и всего. Значит, надо вернуться.

Я своего добился. Каким-то образом добился. Не понимаю как, но добился.

Течение уносило его в сторону этого коридора с хромированными стенами, и он не знал, есть что-нибудь в конце коридора или нет, – неважно, время даст ответ. Угасла нежная нота. Померк свет, сделался туманным. Но он еще был он – мыслящее существо, Джонни Смит.

Войди в коридор, думал он. Ну же.

Он думал о том, что, оказавшись в коридоре, он сможет идти.