"Мария Марич. Северное сияние " - читать интересную книгу автора

генерал-адъютант Чернышев.
- Манифест выправлен, ваше величество, - доложил он. Александр не
пошевельнулся.
"Не слышит он, что ли?" - подумал генерал и громче повторил ту же
фразу.
Александр поднял на него глаза, еще сохраняющие выражение досады и
огорчения.
- Прикажете огласить, государь?
- Только новые дополнения, - коротко приказал царь.
Чернышев откашлялся и стал читать:
"Самая важность совершенных россиянами подвигов показывает, что не мы
то сделали, а бог для свершения сего нашими руками дал слабости нашей
великую силу, простоте нашей - свою мудрость, слепоте нашей - свое
всевидящее око. Что изберем? Гордость или смирение? Гордость наша будет
неблагодарна, преступна пред тем, кто излил на нас толикие щедроты. Она
сравнит нас с теми, кого мы низложили. Смирение же наше исправит наши нравы,
загладит нашу вину перед господом, принесет нам честь и славу и покажет
миру, что мы никому не страшны, но и никого не страшимся".
- Теперь мне нравится, - одобрил Александр, - но обнародовать этот
манифест следует, конечно, после того, как вся наша армия возвратится в
Россию.

По четвергам Михаил Сергеевич Лунин проводил вечера у госпожи Роже,
вдовы своего покойного друга, видного деятеля наполеоновской Франции.
В ее салоне собирались еще уцелевшие в империи Бурбонов передовые люди
Франции. Мадам Роже просила Лунина привести к ней "прославленного молодого
генерала Волконского", и Лунин зашел за ним в обширный особняк, занимаемый
прежде одним из наполеоновских маршалов.
У Волконского, который жил в Париже так же широко и хлебосольно, как и
в Петербурге, было людно и шумно.
- А, легок на помине, - встретили Лунина его однополчане, - здесь
только что высказывалось предположение, что ты непременно вызовешь на дуэль
государя Александра Павловича. Даже держали пари!
- За предполагаемый к обнародованию манифест? - с улыбкой спросил
Лунин. - Так вы тоже знаете его возмутительное содержание?
- Нет, в самом деле, Михайло Сергеевич, - полушутя сказал Волконский, -
хотел же ты когда-то драться с великим князем Константином Павловичем. Так
почему бы тебе не вызвать теперь его венценосного братца?
Лунин оглядел взволнованных товарищей, раскурил поданную ему трубку и
заговорил, как всегда, с невозмутимым спокойствием:
- Волконский вспомнил случай, когда цесаревич Константин замахнулся
палашом на офицера нашего гусарского полка. Этим он оскорбил весь полк. А
нынешним манифестом Александр оскорбляет всю Россию. Ведь из манифеста этого
явствует, что наши самоотверженно бившиеся с врагом солдаты, наши храбрые
офицеры, наши мудрые полководцы, весь русский народ, проявивший чудеса
героизма в борьбе с чужеземными полчищами, - все они и недальновидны и
слабы... И кабы не господь бог, никаких подвигов свершить не могли бы...
- Возмутительно! - раздались со всех сторон негодующие возгласы.
- Это оскорбление всем русским!
- Разве не своею кровью искупили сотни тысяч русских свободу целой