"Анатолий Мариенгоф. Это вам, потомки! ("Бессмертная трилогия" #3)" - читать интересную книгу автора

Анатолий Борисович Мариенгоф

Это вам, потомки!

(Бессмертная трилогия-3)

Итак, итог.

В. Шершеневич


Трое суток лил холодный дождь. Лифт был в ремонте. Репетиция у
Никритиной прошла плохо. С мокрым зонтиком в руке, в промокшем пальто она
плюхнулась в широкое кресло, что стояло у нас в передней:
- Ах, как мне надоела эта трудная жизнь!
- Что делать, дорогая, - ответил я. - Легко только в гробу лежать.
- А где Сережа?
Так звали нашего кота-сиамца.
- Почему он меня не встречает?
- Спит на моей рукописи. Я мечтаю поработать, да вот не решился
потревожить его.
Никритина взглянула на меня испуганно: не спятил ли ее муженек со своим
котом?
Дело в том, что я очень сочувствовал ему. Ведь самое трудное в жизни
ничего не делать, а он не пишет, не репетирует, не читает газет, не бывает в
кино... Бедный кот!

* * *

Михаил Яковлевич Вайнштейн, член партии с 1903 года, сказал мне
доверительно:
- С дурой я даже спать не могу.
- Да что вы в этом понимаете, Михаил Яковлевич! - улыбнулся я.
В этом он действительно понимал не слишком много, так как в общей
сложности около двенадцати лет просидел в одиночке Петропавловской крепости.
Да еще - остроги, тюрьмы, этапы, подполье...
Свою золотую свадьбу он только что справил с Розой Яковлевной, несмотря
на то, что она была закоренелой и отчаянной меньшевичкой.
В доме у них - и в Берлине (где мы познакомились), и в Париже (где
подружились), и в Москве (где закрепилась наша дружба) - постоянно шли
горячие политические споры. Меньшевичка Роза Яковлевна не могла простить
своему обожаемому "отпетому большевику" ни единой оплошности наркома,
Политбюро и ЦК ВКП(б).
Споря, они переходили на "вы" и называли друг друга по имени-отчеству.
Их бесконечно добрые глаза пылали гневом.
Когда Михаил Яковлевич сидел в кресле, он казался высоким мужчиной.
Плотное сложение, широкие плечи, большая чаадаевская голова "как череп
голый". Нос увесистый. А над ним предельно черные, словно подкрашенные,
брови шириной в два пальца.
Но стоило Михаилу Яковлевичу встать с кресла на свои чрезвычайно