"Александра Маринина. Все не так" - читать интересную книгу автора

соболезнования?
- Следователь велел быть, - хмуро ответил он. - Понаблюдать. Ну, сам
понимаешь, смерть-то криминальная. Опера тоже сейчас подтянутся. Паша, ты
порядок знаешь?
Я снова кивнул. Уж сколько этих похорон было на моей памяти...
- Пойдешь с первой группой, с близкими.
Я удивленно посмотрел на участкового. На церемонии прощания в зал, где
установлен гроб, сначала приглашают самых близких, иными словами - членов
семьи, дают им возможность побыть наедине с усопшим, порыдать, а уже потом,
спустя минут десять-пятнадцать, когда проходит первая волна истерик,
запускают всех остальных, после чего и начинается собственно гражданская
панихида или отпевание, это уж у кого что. Членом семьи Руденко я не
являюсь, а причислить меня к близким если и можно, то с очень большой
натяжкой. Кто я им? Наемный работник.
- Неудобно, - с сомнением произнес я.
- Я понимаю, - в голосе Игоря зазвучала неожиданная мягкость, - я все
понимаю, Паша, но я тебя прошу. Пожалуйста, Уж мне или операм из розыска
идти с близкими совсем не в дугу, а посторонние глаза должны быть.
Обязательно. Убийца - кто-то из тех, кто пойдет с первой группой, с родными.
И очень важно знать, кто где стоял, как себя вел, как смотрел, кто с кем
переговаривался, кто плакал, а кто только делал вид, что скорбит. Ну, Паш?
Я молчал, уставившись в приборную доску.
- Ты пойми, - настойчиво продолжал Игорь, - первый момент, когда они
увидят открытый гроб, - он самый острый, так всегда бывает. Большинство из
них видело человека только живым и здоровым, потом его увозит "Скорая",
потом сообщают, что он умер, и потом они видят его уже мертвым в гробу. Это
невероятный шок. Люди в этот момент плохо владеют собой, плохо соображают, и
очень часто вылезает то, что они хотели бы скрыть. Ну? Поможешь?
В общем, он меня уговорил.
И вот я стою в небольшом красивом зале, в центре которого возвышается
открытый гроб, и наблюдаю за присутствующими, спрятав глаза за темными
стеклами очков. Тут все в очках, все до единого, кроме самого младшего,
шестилетнего Костика, и иди знай, то ли человек прикрывает покрасневшие и
опухшие от слез веки, то ли хочет скрыть сухой, равнодушный или полный
злорадства взгляд.
Кто из них убийца? Кто? А ведь это совершенно точно кто-то из них,
потому что больше некому.
Мог ли я знать два года назад, когда пришел работать к Руденко, что все
закончится вот так страшно?


***

Когда я был еще пацаном, мама постоянно твердила, что надо быть умнее,
хитрее, осторожнее, что я со своим таранным прямодушием, которое я по
наивности считал честностью, только настрадаюсь, а толку все равно не будет.
По-видимому, мамуля была права, но, чтобы это оценить, мне понадобилось
прожить без малого тридцать лет, набить синяки и шишки, завоевать кое-какие
призы и медали вкупе со званием мастера спорта международного класса,
побалансировать на грани инвалидности и в конце концов остаться без работы и