"Олег Маркеев. Угроза вторжения " - читать интересную книгу автора

На сто дней вернуться в Париж - это может вскружить голову мальчишке.
- Кротов подставил лицо заходящему солнцу и закрыл глаза. - Мы же с вами -
люди серьезные, самолюбие давно натешили и цену таким эскападам знаем. К
тому же, зачем возвращаться, если твой маршал уже успел присягнуть новому
королю?
- Маршал Ней выступил с войсками навстречу Наполеону, но отдал ему
свою шпагу, разве нет?
- Ай! - отмахнулся Кротов. - Предательство предателя. Это по части
нашего главврача. Он считает, что предательство - форма шизофрении.
- Вполне возможно. А что бы вы сделали с Неем?
- Если бы я хотел вернуться... - Кротов запахнул синюю больничную
телогрейку и отвернулся. - Не куражу ради, а действительно вернуться и
переиграть игру... Я бы расстрелял мерзавца Нея перед строем. Может быть,
еще с десяток пришедших с ним офицеров. И все бы сразу поняли, что вернулся
Хозяин.
Дал бы пару сражений и усадил бы королей за стол переговоров, не
дожидаясь Ватерлоо.
"Прячет глаза, леший! Не забыл и не простил, как я и надеялся. Теперь
пусть побередит себя изнутри, а я подожду", - Журавлев бросил окурок в воду
и тут же закурил новую сигарету.
Кротов присел на остов сгнившей от времени лодки, наполовину ушедшей в
белый песок. Подставил лицо теплым лучам заходящего солнца. Если и было что
в глазах, ушло, не оставив следа. Теперь в них было лишь мудрое одиночество
старика, смотрящего на разлившуюся до горизонта реку.
- Вот что я вам скажу, Кирилл Алексеевич, - начал он тихим голосом. -
Не ваш подход меня зацепил. Вернее, не совсем он. Вы, конечно, опер от
бога, если невольно угадываете такие вещи. Дело было так. Пару лет назад я
сатанел от тоски. Мерил этот берег шагами день за днем, в палату
возвращался и падал от усталости. У зеков это гоном называется. Наверняка
слышали. К такому подойти боятся, глотку зубами разорвать может. Ждут и
вертухаи, и братва лагерная, пока перегорит человек, выжжет в себе прошлое.
Из гона два пути - или в петлю, или в новую жизнь. А раз уж новый человек,
к прошлой жизни все пути отрезаны. Так вот, забрел я в таком состоянии в
столярку. Не скажу зачем - сами догадаетесь. А там приемник старенький
включен. На полную громкость. Эдит Пиаф пела. И все у меня внутри
оборвалось. Действительно же, как воробышек, а жизни, страсти к жизни в ней
- на сто мужиков хватит. Заплакал я тогда. Третий раз в жизни.
Первый - когда мать хоронил, второй - в Лефортовской тюрьме, когда
узнал, что Маргарита с детьми попала в аварию. И тут - в третий. Как в себя
пришел, не помню. Очнулся здесь, на лодке. Сижу и дышу, как в первый раз.
Вот тогда я, Кирилл Алексеевич, знаете что подумал?
- Что? - Журавлев внимательно смотрел в сухое острое лицо Кротова, не
замечая, что догоревшая сигарета вот-вот обожжет пальцы.
- Подумал я, что могу сесть на катер, и никто меня не остановит.
Доберусь до одного городка, постучу в дверь к верному человеку, вскрою
кубышку. Всеми правдами и не правдами окажусь в Париже. Поставлю дело, а
этому меня учить не надо. И выпущу духи "Эдит". Каково?
- Кажется, такие духи уже есть. - Журавлев бросил окурок под ноги.
"Твою мать, крыша поехала! Наварил лапши, а я, дурак, уши подставил".
- Плевать, перекуплю марку. Не в этом дело, Кирилл Алексеевич, разве