"Габриэль Гарсия Маркес. Добрый фокусник, продавец чудес" - читать интересную книгу автора

и ссыпать лопатой в мешок, но в то же время им казалось, что,
даже превратившись в опилки, он не перестанет смеяться. Зрелище
было настолько невероятное, что морские пехотинцы из северной
страны поднялись на мостик своего корабля, чтобы фотоаппаратами
с мощными линзами заснять его оттуда в цвете, но женщины,
вышедшие из церкви, помешали им это сделать, они накрыли
умирающего одеялом, а на одеяло положили освященные пальмовые
листья - кто-то чтобы не дать морским пехотинцам осквернить
тело своими чужеземными штуковинами, а кто-то потому, что было
страшно смотреть на нечестивца, способного умереть от смеха в
буквальном смысле этого слова; другие же надеялись, что, таким
способом избавят от яда хотя бы его душу. Все уже решили, что
он мертв, когда одним движением он сбросил с себя пальмовые
листья и, еще не совсем очнувшись и не оправившись до конца от
происшедшего, без посторонней помощи поставил стол,
вскарабкался на него кое-как, и вот он уже опять кричит, что
противоядие это прямо-таки благословенье господне в пузырьке,
вы все в этом убедились, и стоит всего два квартильо2, и
изобрел он это противоядие не корысти ради, а для блага людей,
кто еще там говорит, будто это одно и то же, и только прошу
вас, дамы и господа, не напирайте, хватит на всех.
Но люди, конечно, напирали, и правильно делали, потому что
на всех не хватило. Один пузырек приобрел даже адмирал с
броненосца, поверивший, что снадобье это защитит также и от
отравленных пуль анархистов, а члены экипажа, увидев, что им не
сфотографировать человека, ужаленного змеей, мертвым, не только
стали снимать его стоящим во весь рост на столе, но еще
заставили давать автографы, и он их давал до тех пор, пока руку
не свело судорогой. Уже совсем стемнело, почти все разошлись, в
порту оставались только самые неприкаянные, и тут он стал
искать взглядом кого-нибудь с лицом поглупее, ведь нужно было,
чтобы кто-то помог ему убрать со стола и упаковать пузырьки, и,
конечно, взгляд его остановился на мне. Словно сама судьба на
меня взглянула, не только моя, но и его, и хотя с тех пор
прошло уже больше ста лет, мы с ним помним все, как будто это
было в прошлое воскресенье. Так или иначе, но мы уже складывали
с ним его аптеку в чемодан с пурпурными завитушками, скорее
похожий на гробницу мудреца, когда он, должно быть, увидев
внутри меня какой-то свет, которого не увидел сразу, спросил
равнодушно, кто ты, и я ответил, что я сирота при живом отце, и
он расхохотался даже громче, чем когда на него действовал яд, а
потом спросил, чем ты занимаешься, и я ответил, что не
занимаюсь ничем, просто живу, потому что все остальные занятия
ломаного гроша не стоят, и он, все еще плача от смеха, спросил,
есть ли на свете такое, что мне все-таки хотелось бы знать, и
это был единственный раз, когда я ответил ему серьезно и сказал
правду, что хотел бы научиться гадать и предсказывать, и тогда
он перестал смеяться и сказал, будто размышляя вслух, что для
этого мне не хватает совсем немногого, глупое лицо, которое для
этого необходимо, у меня уже есть. В тот же вечер он поговорил