"Дан Маркович. Ант" - читать интересную книгу автора

3.

Когда мне было пять, я заболел. . Врачи твердили про вирус, а вакцины
тогда еще не было. В Америке, говорят, была, а у нас свое царство. Мать
уверяла, что вирус не при чем, это наследственное, ноги у отца слабое
место. А я-то удивлялся, разве у Семена слабые ноги, на прогулках он был
неутомим. Оказывается, она имела в виду Ефима. Ноги ниже колена почти
перестали расти, костяшки, обтянутые синеватой кожей, на ней то и дело
возникали гнойные ямы. Временами кожа слезает вовсе, и обнажается
бугристое багровое мясо... В 46-ом Семен приволок коляску. Лакированная,
вся в черной коже, в ней сидела его парализованная тетка, еще до войны.
Два больших колеса, обтянутых резиной, крутишь их руками в толстых
кожаных перчатках и продвигаешься. Мать раскричалась - "пусть ползает,
старается", но отнять коляску не решилась, уж очень она понравилась мне.
"Надо же, тоже гонщик..." Ездить было чудесно - быстро, плавно. Я
чувствовал, как меня мчат руки, сам себя везу!. Все хотел сам, это меня и
доконало. Все преодолею, все смогу... Я с шиком мчался, особенно за
городом, на даче, по гравию и даже по морскому берегу, по сырому мелкому
балтийскому песочку... Семен потом жалел, что притащил эту дрянь на
колесах. "Ты его приковал" - говорила мать ... А мне - "не ленись,
вставай..."


4.

Семен умер в 1951ом, когда мне было девять, а коляска осталась моим
верным другом еще на три года. До встречи с Ефимом, первой и последней.
Он вытряс меня из этого убежища, тут же уехал на Чудское, где ему после
ссылки разрешили жить, и через год умер. Тогда не было искусственных
почек, пересадок не делали, и он был обречен. Со смертью его связан
небольшой скандал, который быстро замяли. Он напоследок решил прокатиться.
Угнал у соседа мотоцикл, примчался в Таллинн. На краю города, в парке
правительственная дача и новая бетонная стена вокруг нее. Он на полном
ходу и врезался. Говорили, довольно сильно попортил стену, это я слышал на
улице, в разговоре. Его отскоблили, насколько было возможно, закопали, и
больше я о нем не слышал много лет. Спрашивать было не у кого. У матери
спрашивать стеснялся, а другие не то, чтобы боялись, - времена стали
мягче, хотя в сущности такие же сволочные, - не хотели говорить. В
Прибалтике многие вещи, о которых в России говорят запросто и даже с
вызовом, надрывом или грубым интересом -- самоубийство, всякая грязь,
интимные отношения - не принято произносить вслух. В этом две стороны -
уважение к личности и равнодушие, и порой не знаешь, чего больше. А мать
молчала, я думаю, она не знала, что сказать. Она была из тех, кто на
каждый случай должен иметь свое мнение и обязательно его выскажет,
особенно, если это опасно или неприятно окружающим. Помню, было на
похоронах знакомого, удачливого адвоката, большого хитреца, он во все
времена умел жить, в отличие от Семена, который ничего не умел.
Родственники притащили двух престарелых генералов и одного полковника,
зато из КГБ. Все были очень этим возбуждены, шипели, как мол,