"Георгий Мокеевич Марков. Завещание (Повесть) " - читать интересную книгу автора

махнет этак рукой, скажет: "Ну, погоди, Лукерья, потерпи, как начнется
прииск, заробим, поправится, гляди, житуха. Федот твердо посулил".
Вскоре на столе появился самовар, четвертная бутыль самогона, жареная
рыба на сковороде, рябчики в сметане в большой чугунной латке...
Воодушевленный первой удачей, Нестеров приналег на расспросы, но, как
ни старался, Аграфена к своему рассказу ничего больше не прибавила.
После еды Нестеров, сгоравший от нетерпения, решил осмотреть
расположение заимки. Калинкина не захотела отставать от него, встала с
готовностью идти с ним хоть на край света.
Они захватили с собой лопату, топор, лупу и кромкой берега,
продираясь сквозь заросли малинника, пошли к тому месту, где, по
преданиям, находилась могила старовера Фомы Савкина.
Возле каждого взлобка останавливались. Нестеров бережно раздвигал
бурьян, тыкал лопатой в землю, прислушивался, к хрусту песка под железом.
Калинкина шла за ним шаг в шаг, а когда он, прижимая руку с черным
протезом, начинал орудовать лопатой, чуть отдалялась от него, неотрывным
взглядом следила за ним, примечая, какой он ловкий и сильный.
"И чего ж тебе не пожилось в городе? Чего ты приехал сюда? И не
дуреха ли та, которая отказалась от тебя, лишилась такого счастья? Ты же
еще парень, ты совсем молодой. Виски вот только у тебя чуть-чуть
посеребрились. Тебе еще жить и жить... И уж не знаю, чьей ты станешь
судьбой, а станешь. И не просто судьбой, а сокровищем, кладом", - думала
Калинкина, вспоминая откровения Нестерова в ответ на ее вопросы, заданные
еще в первый вечер их знакомства, и тайком вздыхая от каких-то тревожных и
смутных предчувствий.


12

Рано утром они встретились на песчаном берегу реки. Нестеров только
умылся. Крупные капли пронзенной солнцем воды скатывались по его круглому
лицу. Мокрые русые волосы бережно облегали голову, спадали на тонкую,
совсем еще мальчишечью шею, обнаженную сейчас загнутым воротником
гимнастерки.
Калинкина спускалась с кручи босая, в сильно подобранной юбчонке, с
полотенцем через плечо. Свежая после сна, прямая, как березка. На ней была
ярко-синяя блузка, которая вместе с ее черноволосой головой отливала на
свету дрожащим сине-черным огнем.
Нестеров обернулся на шорох ее шагов и замер.
- Дуня, ты... Здравствуй, Евдокия Трофимовна... - Он задохнулся,
слова вылетели из памяти, и он смотрел на нее, приоткрыв рот.
- Доброе утро, Миша... Что, "Дуня, ты"?.. Ты что-то не досказал.
Договори, Миша. - Она остановилась, и он понял: Дуня готова стоять
час-два, целый день, лишь бы услышать слова, которые застряли у него в
горле.
- Дуня, ты такая... красивая... Прямо не знаю какая...
И тут будто кто-то подтолкнул его. Он подбежал к земляной лестнице,
ведущей на кручу, и, подхватив Калинкину, опустил на целых пять ступенек
ниже. Ставя ее на мокрый песок, он почувствовал, как бьет ее кровь в его
ладонь, оказавшуюся у нее под сердцем.