"Чары" - читать интересную книгу автора (Норман Хилари)

8

Когда в свое первое утро в Париже Магги вышла из своей спальни, она увидела его преподобие Ноя Леви сидящим на крохотном узком балкончике, примыкающем к его petit salon;[32] большая чашка кофе с молоком стояла на белом крашеном металлическом столике, справа от него. На коленях его сидела Хекси и поедала щедро намазанные маслом рогалики.

– Bonjour, Maggi.

– Bonjour, Monsieur.

Какой-то момент она стояла в нерешительности. Такса завиляла хвостом в знак приветствия, но не сдвинулась с места.

– Разве мы не договорились, что вы будете звать меня Ной? – хозяин указал на второй стул за столиком. – Пожалуйста, будьте как дома. Налейте себе кофе и съешьте небольшой завтрак.

Магги протиснулась наружу и села на стул. Было холодное утро, и она была рада, что как следует оделась, прежде чем выйти из комнаты. На ней был еще один пуловер, из тех, что она захватила с собой. Но несмотря на невысокую температуру воздуха, солнце сияло, и поток людей под балконом уже спешил на работу по широкой мостовой. Магги ощущала, как от них исходит заряд жизненной силы и энергии, поднимавшийся наверх и окутывающий ее, и ей захотелось спуститься и присоединиться к ним.

– Voici Paris, – улыбнулся Ной. – И он вам уже понравился.

– Он чудесный, – Магги взяла чашку с кофе обеими руками. – Я так хорошо сегодня спала, и в тот момент, когда проснулась, я знала, где нахожусь, и была так счастлива. И я не могу поверить в свою удачу – что встретила вас.

– C'était le bon Dieu,[33] – сказал Ной. – Всемилостивейший Господь послал мне вечернюю прогулку, на которую я сам бы не отправился, по крайней мере, раньше марта.

Он был тишайший и спокойнейший человек из всех, кого она только видала, готовый принять любые карты, которые раскинет ему bon Dieu – хотя и необязательно без борьбы. В отличие от других взрослых, он не суетился и не поднимал шума. Когда Магги сказала ему, что хочет продать часы – чтобы заплатить за свое пребывание в квартире, если, конечно, Ной по-прежнему позволяет ей остаться, пока она не найдет работу и свое собственное место, где жить, – он не стал спорить.

– Я уже сказал вам вчера вечером, что вы и Хекси можете жить здесь столько, сколько захотите… или будете вынуждены.

Он помолчал.

– Единственное, что я могу вам предложить взамен продажи ваших часов, это отвести вас на mont-de-piete.

– А что это такое?

– Это место, куда французы идут, чтобы заложить свои вещи. В некоторых местах вы можете пойти просто к ростовщику, ссужающему деньги под залог, и сказать, что хотите оставить часы chez ta tante, но здесь, в Париже, вы поступите более мудро, если пойдете в муниципальный ломбард. Они немедленно выдадут вам часть стоимости часов, но самое главное – вы можете им доверять. Если вы захотите потом выкупить их, будьте уверены, вы получите их назад без проблем.

Когда Леви доел свой последний рогалик, Хекси спрыгнула с его колен и забралась к Магги.

– Какая ты бессовестная.

– Все они такие, – он смахнул крошки со своего галстука. – У меня есть только одно условие, Магги: вы должны известить свою семью, что с вами все в порядке, и вы – в безопасности.

– Хорошо.

– И вы должны дать им мой адрес.

– Нет, – она покачала головой. – Я не могу этого сделать.

Леви наклонил голову немного набок и посмотрел на нее в упор.

– Вам – только шестнадцать, Магги. Они будут волноваться за вас.

– Я им напишу.

– А адрес?

– Если вы настаиваете, чтобы я дала им адрес, – сказала она твердо, – тогда мне придется уйти. Я не буду ждать, пока они приедут сюда и силой утащат меня назад.

Она сделала паузу.

– И они приедут вовсе не потому, что волнуются и заботятся обо мне. Они думают, что я – их собственность, думают, что могут распоряжаться моей жизнью.

– Они могут – по закону.

– Я им не позволю. Больше не позволю.

Они пришли к своего рода компромиссу. Магги напишет письмо немедленно, отошлет его с почтамта на рю де Лувр, а потом потратит две недели на поиски работы и Константина Зелеева. Ной попросит une dame respectable[34] из его прихожан поселиться временно в его второй пустой комнате – чтобы Магги была должным образом под присмотром; и если до конца второй недели Магги не найдет ни русского, ни работы, ни подходящей квартиры, Ной лично свяжется с Джулиусами. Но если, с другой стороны, Магги будет настаивать на том, чтобы уйти отсюда, и Ной почувствует, что она приняла честное здравое решение, он признает ее права и не скажет ничего. Леви считал себя хорошим знатоком человеческих характеров. Эта девушка была юной, но отважной, и с решительной натурой. И она была абсолютно честной – в этом он был уверен. Он доверял ей.

Помня об их уговоре, в тот первый день, Ной не выпускал ее из виду. Он показал ей окрестности Оперы, купил ей маленький путеводитель, в котором были карты и маршруты автобусов и метро, а затем, отведя Хекси назад в квартиру, пошел вместе с Магги в муниципальный ломбард на рю де Франк-Бурже, где она рассталась со своими часами «Патек Филипп» в обмен на значительную сумму французских франков, которую Ной положил в карман своего жилета для сохранности. Оказавшись в своей любимой части города, районе Марэ, он показал ей Пляс де Вогэз, старейшую площадь Парижа.

– Я прихожу сюда, – сказал он Магги, – когда хочу немного отдохнуть от окружающей меня суеты. Она такая красивая и distingue[35] – но не пышной, холодной красотой, а очень мирная и прелестная.

Они съели лэнч в Коконнасе, расположившись на стульях в стиле Людовика XIII и глядя из окна на площадь. Их окружали в основном бизнесмены. Магги, взглянув на цены в меню и, беспокоясь, что Ной обдуманно выбрал дорогой ресторан, какое-то время молчала в замешательстве.

– Я была бы рада съесть сэндвич, – наконец шепнула она ему.

– Ну уж нет! Вы можете есть сэндвичи – или baguettes – в любой день недели, когда вам вздумается, – улыбнулся Ной. – Но не со мной и не в ваш первый день новой жизни в этом городе ресторанов.

После ресторана они сходили в синагогу Ноя на причудливой длинной улочке недалеко от улицы Монмартр. Ной объяснил ей, что теперь они находятся в deuxième arrondissement,[36] и что Париж разделен на двадцать таких районов, и каждый из них обладает своим собственным характером и колоритом.

– Не ждите, что быстро узнаете этот город, – говорил он Магги. – Думаю, вы часто будете теряться поначалу… но потеряться в Париже – это одно из громаднейших наслаждений. И абсолютно безопасное: все, что вам нужно сделать, это – спросить, и вскоре вы опять будете на верном пути.

На первый взгляд синагога казалась тусклой, однообразной и не вдохновляющей. Но когда Ной показал ей все помещение, со спокойной гордостью указывая на Святую Арку, шкаф для хранения свитков Торы, Магги ощутила простой и естественный дух общности и причастности тайнам. Она раньше не встречала ни одного иудея; Ной Леви казался ей христианином больше, чем кто-либо из тех, кого она знала.

Они почти не останавливались весь день. Из синагоги Ной повел Магги в метро и оттуда вверх, на Монмартр, чтобы взглянуть на Сакре-Кер, полюбоваться величественным видом с холма, и площади на холме, прелестной, усыпанной голышом площади, окруженной множеством кафе, ресторанов и очень милых кабачков, и даже в это время года здесь было много местных художников, пытавшихся продать свои работы туристам.

В шесть часов, как и сказал Ной, в квартиру приехала dame respectable. Мадам Вольфе, седоволосая женщина, строгого, но одновременно и заботливого вида, рассматривала Магги с нескрываемым подозрением, а когда Хекси сделала лужу на персидском ковре в гостиной – и с осуждением.

– Сколько они здесь останутся? – спросила она Ноя, словно они были одни, хотя Магги тоже была в комнате. – Полагаю, не больше нескольких дней?

– Две недели – по крайней мере, – ответил Ной с довольным видом, потому что он не мог припомнить дня, когда он в последний раз больше радовался жизни… – А может, и дольше.

– А ее семья это одобряет?

Мадам уже начала смягчаться – она считала его преподобие импульсивным молодым человеком, но она также знала, что он не способен на дурное.

– Как же они могут не одобрять?

Если раньше Магги он нравился, то теперь она его просто обожала.

Мадам Вольфе поужинала с ними, проследила, чтобы Магги как следует умылась и с удовлетворением пронаблюдала за ее отходом в спальню. Утром она позавтракала с Магги и его преподобием, прежде чем Ной отправился исполнять свои обязанности, а потом мадам Вольфе была свободна идти к себе домой до вечера. Магги, смотря, как закрывается за ней входная дверь, и слыша перестук ее каблуков по каменным ступенькам, улыбнулась Хекси и вздохнула от облегчения и удовольствия. Они были чудесными, добрыми людьми, но по-своему они ограничивали ее свободу, как и ее семья.

– Еще пару часов, – сказала она вслух, – и я бы просто умерла от покровительства.

Она расчесывала свои волосы до тех пор, пока они не затрещали от электричества, потом погладила Хекси по голове, пристегнула ее поводок и вышла из квартиры, вооруженная картой. Ной сказал ей, что самые элитные ювелирные магазины расположены вокруг Вандомской площади, и что большинство ювелирных мастерских находятся на рю дю Тампль в районе Марэ. Но прежде чем она начнет свою охоту на Зелеева, прежде чем сдержит свое обещание, данное Ною, найти работу, Магги хотела уделить всего несколько часов самой себе.

– Никакой цели, – сказала она Хекси. – Никакого эскорта. Никакой защитной сетки.

Когда она, выйдя из дома, оказалась предоставленной самой себе, все, что она видела вчера с Ноем, выглядело совсем по-другому. Шумный перекресток с Галереей Лафайет справа и целой кучей указателей, смущал и искушал ее. Некому было сказать ей, куда идти – это был только ее выбор.

Независимость, думала она с растущим радостным возбуждением. Свобода. Именно так нужно жить в реальном мире. Она увидела цветочный магазинчик на углу и сказала про себя, что нужно купить большой букет на обратном пути, чтоб украсить комнату в знак благодарности. Но сейчас она пойдет дальше. Она пересекла первый бульвар, потом – рю де ла Шассе д'Антин и повернула налево, на рю Галеви, направляясь к пляс де л'Опера. О-о, площадь была огромной, величественной и красивой – как и сама Гранд Опера, с ее прелестными ступеньками, колоннами и фризами. Магги подумала было взобраться по ступенькам и заглянуть внутрь, но потом решила – не сегодня. И вообще, это занятие – для туристов, а не для нее, не для новоиспеченной парижанки. Смотреть наскоком. Сегодня она была как готовая вылететь из лука стрела, направленная в будущее; впереди еще много дней, чтоб медленно бродить и смотреть, с наслаждением рассматривать все детали и черточки, которые и есть настоящее лицо города. Но не сегодня. Не этим утром.

Она шла легко, переполняемая энергией и уверенностью, чувствуя себя в безопасности, потому что знала, что у нее есть по крайней мере на две недели уютный надежный дом и друг. И еще – у нее есть свобода, о которой она так долго мечтала и тосковала. Она потеряла своего любимого дедушку, но в это чудесное утро ей почему-то казалось, что Амадеус здесь, рядом с ней; она чувствовала его одобрение, и это было все равно, что если б он взял ее за руку и вел вперед по авеню де л'Опера к рю де Риволи и дальше, в сад Тюильри.

Здесь ей неожиданно захотелось присесть – не потому, что она устала, а просто ей так хотелось, и она села на скамейку в тихом, почти пустом саду рядом с каруселью, на которой не было ни души, и отстегнула поводок Хекси, чтоб собачка могла носиться туда-сюда и наслаждаться свободой, которую она тоже заслужила. Странно, думала Магги, что она чувствует себя так уютно в этом парадном саду, где было больше усыпанных гравием дорожек, чем зеленых лужаек. Но сидя здесь, рядом с одной из маленьких, поросших травой площадок, украшенных чудесными скульптурами, она ощущала какую-то странную интимность, покой. Утро было холодным, и только изредка кое-кто из редко забредавших сюда в это время посетителей шел по центральной аллее, но Магги чувствовала, как внутри нее разливается тепло: словно это место было для нее особенным, хотя она и не знала, почему.

Покидая Тюильри, Магги остановилась ненадолго при виде огромной пляс де ла Конкорд – площади Согласия, раздумывая, пойти ли туда и ощутить эти невероятные ширь и размах, захватывающие дух, но потом решила увести Хекси подальше от шумного транспорта, на рю де Рояль. Справа от нее был «Максим» – она помнила, как часто Зелеев с восторгом и почтением говорил о «Максиме», а потом, на другой стороне, она заметила ювелирный магазин и «Кристофль», где продавались изделия из золота. Но внимание Магги уже приковало здание в конце улицы, похожее на замок в стиле неоклассицизма. Подойдя ближе, она увидела, что несмотря на его неприветливую коринфскую колоннаду, это была церковь, стоящая посреди приятного вида площади и окруженная с обеих боков прелестным цветочным рынком.

Святой Марии Магдалины, прочла она. La Madeleine.

– Моя церковь, – сказала Магги для Хекси, которая стала выказывать признаки усталости. Она взглянула наверх и увидела уличный указатель. – Place de Madeleine.[37]

– Моя площадь, – сказала она и улыбнулась.

На площади было два продовольственных магазина, в двери которых регулярным потоком входили и выходили из них роскошно, изысканно одетые покупатели. «Фушон» и «Хедьяр»; оба они, подумала Магги, рискнув подойти поближе, выглядели внушительно. Она постояла какое-то время возле окон «Фушона», и каждый раз, когда открывались двери, до нее доносился аромат колбас, свежеиспеченного хлеба, сыра и шоколада, заставлявший ее сглатывать слюну.

Хекси стала поскуливать.

– Мы не можем.

Это было очень дорого – ясно, как день, и Магги знала, что при ее обстоятельствах, когда она даже не знает, как долго не сможет найти работу, она должна покупать батон хлеба с ветчиной в дешевом кафе и делиться им с Хекси… Но сегодня был особый день, и к черту все правила!

Было странно, и даже противоестественно, чувствовать больший душевный подъем при виде хорошей еды, больший, чем от знаменитых красот Сакре-Кер или от щедрости Ноя Леви. Но в те три четверти часа, которые Магги бродила внутри двух зданий, составлявших «Фушон», у нее было любопытное ощущение, что с ней происходит какая-то метаморфоза. Она больше не неслась стремительно вперед, почти обезумев от неистовой радости, свободы и страха, что ее могут снова отнять, она внезапно как-то притихла, у нее появилось ощущение какого-то гипнотического роскошного покоя, словно она бродит взад-вперед по райским кущам. Хекси, привязанная снаружи, была временно забыта, когда глаза Магги раскрылись на пол-лица, а рот переполнился слюной. Конечно же, в Цюрихе тоже должны были быть красивые гастрономы, подумала она – но она никогда там не была. У нее даже не было нужды заходить туда, потому что фрау Кеммерли, которую отвозил Максимилиан, закупала всю провизию для Дома Грюндли.

Внутри было просто разлито блаженство. Магги смотрела, как какой-то господин рассыпал на полу немного сушеных пряных трав и отошел в сторону, удовлетворенно наблюдая, как покупатели разнесли их по полу своей обувью, обогатив и без того божественно благоухавший воздух едва уловимым, тонким и изысканным ароматом. Вокруг были восхитительные, внушающие восторженный трепет экзотические фрукты и овощи, Деревянные кадочки с pate de foie gras,[38] аппетитные пышные колбасы, трюфеля, консервированные петушиные гребешки – здесь было просто царство изобилия, земной рай для гурманов. Это был город Зелеева и, может, в один прекрасный день – и ее город тоже.

Магги купила сосиску, запеченную в бриошь, и нехотя вышла на улицу, к оставленной и начавшей уже паниковать таксе.

– Извини меня, извини, Хекси.

Она подхватила Хекси опять на руки, и нос собачки, почуявший благоухающий запах из ее сумочки, засопел с голодным недовольством. Но мысли Магги были все еще не о собачке, они все еще были заняты ее продолжавшейся трансформацией. Она вошла в «Фушон» все еще бездомным, все еще смущенным швейцарским подростком, сбежавшим из дома; но пока она блуждала по магазину, и теперь, когда она снова оказалась на площади Мадлен, которую пересекали утренние покупатели, она почувствовала себя захваченной этим городом, затянутой в него. Она изменилась таинственным, чудесным образом. Une Parisienne.[39] И к тому времени, когда она, уставшая, вернулась назад в квартиру на бульваре Осман, нашла вазы для цветов, которые купила по пути домой, привела себя в порядок и заперла Хекси в своей спальне. Прежде, чем отправиться в первый из магазинов haute joaillerie,[40] она уже решила, что поменяет свое имя на новое, больше отвечающее ее новой сущности. Ей никогда не нравилось ее имя; Магдален было слишком старомодным, слишком святым, тогда как Мадлен звучало иначе, в нем было что-то живое, уютное и изящное…

Мадлен Габриэл.

Ей понравилось.

Ей не удалось обнаружить никаких следов Константина Зелеева на Вандомской площади – как ни в одном из наиболее известных ювелирных и торгующих золотом магазинов, так и в quartier des bijoutiers[41] в последующие дни. Никто из художников-ювелиров и золотых дел мастеров не знал русского, и как она могла заключить из ее рысканья в книгах адресов и целенаправленных поисков в районе между вокзалом Сен-Лазар и площадью Батиньоль, где, как ей сказали, жило много русских эмигрантов в старые времена, Зелеев не жил ни в Париже, ни в его пригородах.

Стиснув зубы, чтобы скрыть свое сильное разочарование, она приступила к решению другой своей первоочередной задачи – поискам работы. Они оказались такими же безрезультатными. Шестнадцатилетняя девушка-швейцарка, без необходимых для работы документов и даже без удостоверения личности, без квалификации и опыта и не желающая вдаваться в подробности о своей семье, была малопривлекательным кандидатом на рабочее место. Конечно, Мадлен могла бы мыть посуду в ресторанах и барах, прислуживать официанткой за столиком, дожидаясь чаевых, или стать фотомоделью для какого-нибудь капризного сомнительного фотографа, но она знала, что Ной скорей отвезет ее назад в Цюрих – даже если она будет брыкаться и кричать, – чем позволит ей заняться такой неподобающей ей работой.

Ее две недели были почти на исходе. В последний день февраля, в половине четвертого пополудни, сидя за кофе со сливками в кафе «Флора» и просматривая газеты и журнальчики, Мадлен подняла голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как черноволосая девушка за соседним столиком вдруг упала со стула в обморок.

– Все в порядке. Все хорошо, – успокаивала ее Мадлен, когда девушка пришла в себя и дала Мадлен себя поднять. – С вами все хорошо.

Мадлен позвала официанта.

– Un cognac s'il vous plait, Monsieur.[42]

– Извините меня, – слабо проговорила девушка и закрыла глаза.

– Пустяки, – ответила Мадлен.

Принесли коньяк, и она бережно поднесла рюмку ко рту девушки – так, что лишь чуть-чуть влилось через ее губы.

– Не принимайте это близко к сердцу, я никуда не спешу.

– Третий раз, – сказала девушка и заплакала.

– Не надо, – сказала Мадлен, расстроившись. – Может, вам просто нужен свежий воздух – давайте, я помогу вам выйти на улицу?

Девушка покачала головой.

– Не сейчас.

Она нашла носовой платок в своей сумочке и отерла глаза.

– Извините, – повторила она. – Мне так неловко.

– Почему? – спросила Мадлен. – Вам просто стало плохо – вот и все.

– Я не больна, – проговорила девушка, и слезы опять потекли из ее глаз. – Я – беременна.

– Ох, – вырвалось у Мадлен, заметившей, что на ее пальце не было кольца. Она не знала, что сказать.

– Вернитесь к своему кофе, – сказала девушка. – Теперь со мной все хорошо.

– Нет, не все хорошо.

Мадлен помолчала.

– Как Вас зовут?

– Симона.

– Пейте коньяк, Симона.

Девушка повиновалась.

– А ваше имя?

– Мадлен Габриэл. – Она помолчала опять. – А вы уверены?

– Насчет беременности? Полностью.

Глаза Симоны были похожи на спелые черные вишни, с красными кругами вокруг них, ее кожа была бледно-оливковой, нижняя губа была пухлой, даже немного опухшей, словно она кусала ее.

– Три месяца, – сказала она. – И когда они узнают, я окажусь на улице.

– Кто?

– Мсье и мадам Люссак – я у них работаю. Я – bonne à tout faire,[43] их горничная, и я недостаточно сильная, чтобы скрывать от них правду – я уже три раза падала в обморок.

– Может, они вам помогут?

– Нет, – Симона покачала головой. – Как они могут? Они – приличные люди с маленькими детьми. И в любом случае, есть вещи, которые я делать больше не должна – если хочу сохранить ребенка…

– Конечно, вы хотите его сохранить. Симона пожала плечами.

– Было бы проще… – она замолчала. Мадлен посмотрела на нее.

– Пойдемте.

– Мне еще не пора – мне хочется еще посидеть.

– Мы пойдем не к вам на работу.

– Тогда куда же?

– Со мной, – улыбнулась Мадлен. – Домой.

Мадлен уже выложила ей то, что самой Мадлен показалось блестящим и гениальным по своей простоте планом. Даже если б хозяева девушки были и более добросердечными, и более широко мыслящими, чем можно было заключить со слов Симоны, ей все равно бы пришлось оставить это место, потому что она не смогла бы выполнять свои тяжелые обязанности. И это освобождает вакансию, для которой Мадлен была не так уж неквалифицированна, как в случае с любой другой работой.

– Я – сильная, – говорила она решительно Симоне. – У меня есть воля, и мне отчаянно нужна работа. И там есть, где жить – все просто идеально!

– А я? – спросила разумно Симона. – Где же буду жить я?

– Ты можешь остаться здесь, с Ноем, – Мадлен предусмотрела все. – Ему нужна горничная – но это будет гораздо более легкая работа, чем та, к которой ты привыкла. Он – добрейший, тишайший и заботливейший человек на свете.

– Но он меня даже не знает. Ты же ничего не знаешь обо мне – ты просто подобрала меня с пола в кафе. Я для тебя – полная незнакомка, ты даже не знаешь моей фамилии.

– А я ведь могу ее узнать?

– Дайя.

– А что это за фамилия?

Впервые за время их знакомства Симона улыбнулась.

– Мой отец – алжирец, а мать – француженка.

– Bon,[44] – сказала Мадлен. – Теперь я знаю твое полное имя.

Когда Ной вернулся домой, Мадлен была уже наготове. Велев Симоне оставаться в спальне, она встретила кантора самой трагической передачей истории девушки, на какую только была способна, и выпалила планы на свой собственный счет.

– Я могу сама представиться мадам Люссак в ее grand appartement[45] – они занимают два этажа на бульваре Сен-Жермен в районе Бурбонского дворца – прежде чем она даже узнает о ждущей ее проблеме. Это же здорово, Ной! Ей даже не придется тратить время и нервы на поиски новой горничной – ведь я могу приступить к работе сразу же, как только ее оставит Симона.

Она в первый раз перевела дух и посмотрела на реакцию Ноя.

– Теперь я могу высказать свое мнение? – спросил он мягко.

– Конечно.

– А как это поможет Симоне?

Мадлен приступила ко второй части своего плана.

– И, пожалуйста, не говорите, что вам не нужна прислуга – потому что она вам нужна. Господин такого положения, как ваше, просто должен иметь экономку. У вас есть более важные, более духовные вещи, о которых вы можете думать – а не тупые однообразные домашние дела. Симона может ходить за вас по магазинам…

– А мне нравится покупать самому, – вставил он.

– Конечно, отдельные вещи – но не все эти утомительные и скучные необходимости… такие, как мыло или крем для чистки ботинок. Да и потом, вы не очень любите мыть и стирать, правда, не любите? И я знаю, как вы ненавидите гладить рубашки. А Симона гладит просто превосходно!

– Вы уже видели ее за работой? – поинтересовался Ной.

– Еще нет, но она говорила мне, и я ей верю – у нее честное лицо.

– А, может, мне тоже покажут это лицо? – предложил Ной. – Думаю, именно поэтому Хекси скребется в вашей спальне.

– Я позову ее.

– Будьте так любезны.

Симона была скованной от смущения, глаза ее еще больше покраснели.

– Мне так стыдно, мсье, – прошептала она.

– Где живет ваша семья?

– В Авиньоне, мсье.

– А может, вам лучше вернуться к ним, домой?

– В свое время, – допустила Симона. – Может случиться так, что у меня не будет другого выбора… но все же я надеюсь, что… – Она густо покраснела.

– …что мой друг женится на мне.

– Вы любите его?

– Очень.

– А он знает, что вы ждете от него ребенка? – спросил осторожно и вежливо Ной.

Симона кивнула.

– Думаю, он испугался… Но он – неплохой парень… может, он вернется ко мне. Но если я сейчас уеду из Парижа, тогда – надежды никакой.

– Понимаю.

– Правда? – быстро подхватила Мадлен. – Я знала, что Вы поймете.

– Я понимаю, что мадемуазель Дайя в плачевном положении.

– Но оно не настолько плачевное – по крайней мере, теперь, – глаза Мадлен блестели ярче, чем обычно. – Это такое чудесное волшебное разрешение проблемы – оно поможет нам всем.

– Это невозможно, – сказал Ной.

– Ерунда! Это не только единственно возможное решение – оно и еще очень удобное. Для всех нас. Вы говорили, что если я найду подходящую безопасную работу и место, где жить, вы одобрите мои действия, а мсье и мадам Люссак – очень почтенные уважаемые люди.

– Так оно и есть, – эхом отозвалась Симона.

– А чем занимается мсье Люссак? – спросил Ной девушку.

– Он имеет дело с антикварной мебелью, мсье, у него галерея на Фобур Сент-Оноре, и вся квартира полна красивыми вещами.

– Звучит чудесно, – подхватила Мадлен. – Я не могу дождаться, когда увижу все это.

– Конечно, я не могу удержать вас от попытки… – мрачно посмотрел на нее Ной. – Но мне кажется, будет лучше, если мадемуазель Дайя сама расскажет мадам Люссак о своем положении, прежде чем вы пойдете туда, думая, что есть свободное место.

– Но для Симоны это слишком тяжело, да и потом, если она может остаться здесь…

– Нет, – твердо ответил Ной.

Симона опять начала плакать, и Мадлен, словно защищая, обняла ее за плечи.

– Но это только на время. На оговоренное время, – взывала она к Ною. – С вашей помощью Симона сможет переговорить со своим другом и выйти замуж – а если нет, она вернется назад, в Авиньон, в любом случае – когда родится ребенок.

Ной молча смотрел на обеих девушек: на одну, такую импульсивную и настойчивую, и на другую – несчастную, отчаявшуюся и потерянную.

Даже если б я и мог что-то сделать, – сказал он, – я не могу не учитывать мнения моих прихожан. Они, конечно, не одобрят этого, и нельзя ждать, что мадам Вольфе станет опекать ее – я в этом уверен.

Мадлен взглянула на часы на каминной доске и поняла, что через какие-то минуты в квартире должна появиться la dame respectable. И еще Мадлен вспомнила еврейское слово, которое мадам Вольфе часто повторяла за эти двенадцать дней – в основном, в отношении Ноя. Мицва.[46] Оно означало хорошее доброе дело, особенно благотворительного толка.

Она вынула свой собственный платок из кармана и протянула его Симоне, чтобы та вытерла нос. А потом она взглянула на Ноя – в упор, вызывающе, прямо в его карие глаза.

– Вы сделаете такое чудесное мицва, – сказала она торжественно, зная, что это была ее козырная карта, и что если она будет бита, дело пропало.

Улыбка появилась на губах Ноя, как долгожданный луч солнца из-за туч, прорывая его внутреннюю оборону, – что и нужно было Мадлен. А он понял, без тени сомнения, что она убедит неизвестную ему мадам Люссак и станет возможно самой необычной bonne à tout faire, какую только эти добрые люди когда-либо знали.

И еще он понял, что ему будет ее не хватать.