"Чары" - читать интересную книгу автора (Норман Хилари)

6

Прошло два года. За это время Магги ездила в Давос бессчетное множество раз, и всегда эти поездки были счастливыми – драгоценные дни, и Александр всегда приезжал к своему отцу и дочери. Но Магги так и не узнала правды о том, что же произошло той ночью, и со временем мучительность этого желания немного притупилась, потому что у нее по-прежнему был ее папочка, и их тайная, хотя и недолгая, жизнь вместе в доме в горах, в конце концов, была всем, что имело значение для нее в этой жизни.

Но зимой 1955-го, когда Магги было шестнадцать, на Давос свалились обильные и почти непрекращающиеся снегопады, и дорога, ведущая к деревянному домику, была завалена снегом. В Цюрихе Магги, Руди, Хильдегард и Стефан заболели гриппом, и хотя Магги почти уже выздоровела, Эмили не собиралась позволять ей навещать дедушку, пока погода не наладится, и вся семья не поправится.

Магги чувствовала себя, словно зверюшка в клетке, в доме Грюндли, пропитанном запахами Kamillentee[20] и эвкалиптового масла. Она очень волновалась за дедушку, который сам казался больным, когда она видела его в последний раз, и она горевала об утраченной возможности быть вместе с отцом. Она так надеялась увидеться с ним на Рождество, думая, что ей удастся отделаться от семейных торжеств и поехать в Давос. Но с тех пор, как ее мать и фрау Кеммерли стали зависеть от ее помощи – нужно было Магги ухаживать за Руди и бабушкой, чтобы Эмили могла всецело посвятить себя мужу, – нечего было и мечтать о том, чтобы попасть в горы до наступления Нового года.

Амадеус предчувствовал, что это его последняя зима. Ему было только шестьдесят четыре, но за последние месяцы он начал чувствовать себя старым, очень старым. Он знал причину своего недомогания, своей слабости – знал это очень давно. Он смотрел в зеркало в ванной комнате, вставленное в свое время для Ирины, и видел потухшие глаза и неестественный румянец на щеках. Он уже видел это раньше – больше тридцати лет назад.

Магги не раз спрашивала его – еще несколько месяцев назад – показывался ли он врачу, слыша по ночам кашель и хрипы. Выражение его лица было таким безмятежным, таким уверенным в себе, и, конечно же, он ответил ей «да», и что ей не о чем беспокоиться. Но он сказал ей неправду – потому что ему не нужно было идти к врачу, чтобы узнать диагноз. Он не собирался лечиться антибиотиками, которые были недоступны в Иринино время. Жизнь была благосклонна к нему – в целом ему повезло больше, чем он того заслуживал. Но пик его существования – его величайшая радость и глубочайшая скорбь, единственное время, когда он по-настоящему чувствовал свое сердце и душу, свое истинное «я» – были заключены только в двух годах. Двух коротких, бессмертных годах.

Он был готов умереть. Но как-то ему удавалось все еще жить, и он ждал и надеялся получить весточку о приезде Магги. Тогда он пошлет записку Александру. Он хотел уйти от них в небытие не внезапно, а повидав их перед смертью. Уйти спокойно. С любовью.

Но снег продолжал валить. А там внизу, в Цюрихе, в сумрачном старом доме на Аврора-штрассе грипп, оставив в покое Хильдегард, Руди и Стефана, перекинулся на Эмили и фрау Кеммерли, сделав для Магги совсем неосуществимым ее желание поехать в Давос.

Весть о смерти Амадеуса достигла Цюриха в первую неделю февраля, но хотя дороги теперь были в полном порядке, а обитатели Дома Грюндли совершенно поправились, Стефан и Эмили запретили Магги присутствовать на похоронах.

– Я обязательно должна поехать, – Магги была в шоке.

– Боюсь, что нет, – сказала Эмили, но без враждебности. – Это будет неразумно.

– Как можно говорить о разумности? Он же – мой дедушка.

Магги была вне себя от ярости, горя и страха. Боль и мука утраты настигла ее сразу же, как только ей отдали письмо от фрау Кранцлер, занимавшейся делами магазинчика Амадеуса в Давосе вот уже пятнадцать лет, но эта боль стала просто невыносимой и поглотила все ее существо, когда она поняла, что единственная прочная ниточка, связывавшая ее с отцом, оборвалась вместе с кончиной Амадеуса.

– Если бы не вы, я была бы с ним, когда он нуждался во мне, – бросила она в лицо своей матери и отчиму.

– Ты была нужна здесь, – отрезал Джулиус. – Твоя мать нуждалась в тебе.

– Я никогда не была ей нужна.

– Это, конечно, неправда, – Эмили парировала с достоинством, тогда как Стефан побагровел от злости на свою падчерицу. – Ты сама достаточно давала понять, что предпочитаешь общество этого человека своей семье. Ты не можешь делать из черного белое и наоборот только потому, что тебе так удобно.

– Но Опи – тоже наша семья! – запротестовала Магги. – А Вы оставили его умирать одного.

– Мы не знали, что он умирает, – сказала жестко Эмили. – И кроме того, он сам выбрал свою судьбу много лет назад.

Магги боролась с собой, чтобы успокоиться, понимая, что гнев не поможет выиграть сражение.

– Но вы разрешали мне часто ездить к нему – вы даже Руди разрешали, иногда. Почему же нельзя сейчас – именно в этот раз, а не тогда? – спрашивала она уже более спокойно. – Разве это не естественно, что я хочу быть там? Я вас не понимаю.

– А ты подумала о своей бабушке? – спросил Джулиус.

– Она не против.

– Ты очень ошибаешься.

– Как? – удивление и замешательство Магги было совершенно искренним. – Сейчас – после стольких лет – когда он умер?

Ей ответила мать.

– Потому что он будет похоронен рядом с ней, – ее голос был суровым. – Его любовницей.

– Рядом с Ириной? Конечно.

– Не произноси ее имени в этом доме, – вмешался резко ее отчим.

– А какое Вам до этого дело?

– Потому что мне есть дело до твоей матери, и твоей бабушки и до того, на чем зиждется наша семья, на чем она держалась до того, как ее устои запятнали Габриэл и его сын.

В первый раз ее отчим – ни рыба, ни мясо, бесцветное пятно, каким она всегда его считала – обратился к ней со словами, в которых сквозило нечто, напоминавшее человеческое чувство. Джулиус никогда не притворялся, что питает к ней какую-либо привязанность, и его частая злость на нее проявлялась во взрывах раздражения, сменявшихся холодным пренебрежением. Но сейчас Магги услышала в его голосе гордость и увидела ее в его серых глазах, и с удивлением поняла, что он любит ее мать и, что может еще важнее, уважает. И еще она поняла, что все дальнейшие споры и аргументы будут бесполезны – потому что у Стефана не было такого же уважения к ней, и никогда не будет. Ни он, ни Эмили не позволят ей быть на похоронах. И хотя они весьма условно были согласны на то, что она иногда виделась со старой паршивой овцой при его жизни, теперь респектабельные манеры Грюндлей-Джулиусов наконец возобладали, и решение было принято. Этому давно нужно было положить конец.

Амадеуса положили на место его последнего успокоения три дня спустя. Магги же бдительно стерегли: в школе – учителя, а дома – ее семья или фрау Кеммерли и Максимилиан. И она выплакивала свою боль без слез и держала свое горе и страхи в себе. Но она не собиралась сдаваться или отказаться от своего права попрощаться с дедушкой. Ей было шестнадцать, и она уже больше не была ребенком, у которого нет другого выхода, как только позволить, чтоб его жизнью распоряжались другие. После похорон они ослабят свою бдительность, и тогда у нее будет шанс. Она поедет в Давос, пойдет на могилу дедушки, опять увидит свой любимый дом. И тогда, может быть, она увидит своего отца – потому что он тоже мог не приехать на похороны. Ведь Александр мог даже не знать, что Амадеус умер; а когда узнает, он обязательно приедет, и вдруг счастливый случай сведет их там снова.

Она ускользнула из школы в полдень, через шесть дней после похорон. Магги села на трамвай, идущий к Гауптбанхоф, успела на поезд на Ландкарт, потом перебралась на маленькую железнодорожную ветку, петлявшую среди гор, и приехала в Дорф, когда первые лыжники уже возвращались со склонов. Она уже однажды побывала с Амадеусом на маленьком кладбище – когда он показал ей могилу Ирины, рядом с ее сестрой, и теперь Магги шла по следу своей памяти по истертым ступенькам некрополя, ища их троих. Сумерки уже начали спускаться на горы, и розовато-лиловый отсвет окрашивал это молчаливое, занесенное снегом царство вечного покоя в странные тона, вызывая тревожное чувство – нечто сродни дурному предчувствию или страху перед чем-то неведомым. Но Магги знала, что не может рисковать, дожидаясь утра – ведь Стефан и Эмили могли уже узнать, что она сбежала из школы без разрешения.

Их надгробные камни разделяло лишь несколько футов, и Магги увидела, что кто-то смел шапку снега с памятника Ирины. Теперь оба надгробия были одной высоты и ниже, чем те, что их окружали, давая ощущение единства. И Магги пришло в голову, что оба влюбленных лежат так близко друг к другу, что, кажется, могут протянуть руки, укрытые щедрой швейцарской землей, и соединить их навеки.

Она посмотрела на простую надпись, выгравированную на памятнике дедушки:

ПОКОЙСЯ С МИРОМ

– Я приду опять, – проговорила она сквозь слезы. – С цветами.

Но сейчас у нее так мало времени, и поэтому она поспешила назад в Дорф, и дошла до магазинчика на Променаде, ища фрау Кранцлер. Она всегда была приветлива с Магги и добра к Амадеусу. Дверь была на замке, окна закрыты ставнями, и маленькая надпись в траурной рамке извещала о кончине владельца.

Она нашла фрау Кранцлер в ее доме на Тшугген-штрассе, ее волосы с сильной проседью были спрятаны под платком, ее всегда нарядный и подтянутый вид теперь портил уродливый цветастый фартук. Она раскраснелась от работы – смерть ее работодателя позволила ей раньше, чем обычно, приступить к тщательной и большой уборке в доме, которой обычно занималась лишь с приходом весны. Она обняла Магги, завела внутрь и приготовила чай.

– Герр Габриэл умер во сне, – сказала ей фрау Кранцлер. – Я узнала об этом, когда пришла к нему – от него не было вестей больше дня. Ты же знаешь, твой дедушка не каждый день приходил в магазин. Я не раз говорила ему, чтоб он поставил себе телефон, но он все не хотел. Я приходила к нему почти каждый день, когда он чувствовал себя плохо, или он отправлял мне весточку с почтальоном.

– Он сильно страдал?

– Не очень, – сказала бережно фрау Кранцлер. – Доктор сказал, что его, сердце просто остановилось. – Она замолчала. – Он говорил о тебе постоянно.

Лицо Магги застыло.

– Они не давали мне приехать.

– Я знаю. Грипп.

Фрау Кранцлер опять помолчала.

– Он понимал.

Магги допила чай так быстро, как только могла. Больше всего на свете ей хотелось спросить об отце, но насколько она знала, никто в магазинчике не догадывался о его приездах. Магги могла допустить, что фрау Кранцлер осуждала ее семью за то, что они оставили одного старого больного человека и не пускали к нему Магги, – она знала это почти наверняка, и, может, Магги могла бы ей доверять – ведь она сочувствовала девочке и была по-своему привязана к ней, – но все же риск был очень велик.

– А где Хекси? – спросила она. – Я подумала, может, она у вас?

– Ее взяли Майеры. Похоже на то, что герр Габриэл договорился об этом несколько месяцев назад.

Майеры были фермерами, жившими немного подальше в долине.

– А дом тоже заперт – как магазинчик? – спросила Магги.

– Ja, ja,[21] – закивала головой фрау Кранцлер. – У герра Вальтера, адвоката, есть ключи. У него офис на Обер-штрассе в Плаце.

Она встала со стула.

– Ты хочешь, чтоб я ему позвонила?

– Нет, – быстро ответила Магги. – Спасибо вам, но сейчас слишком поздно. Я лучше дождусь до утра.

– Конечно, конечно. Где ты будешь ночевать?

– В Бельведере.

Магги сказала неправду. А потом она осторожно спросила:

– Кто-нибудь приезжал к дедушке за последние недели, фрау Кранцлер?

Сердце Магги забилось быстрее.

– Никто – с ноября, – фрау Кранцлер поджала губы. – Кажется, его друг-иностранец приезжал на неделю. Мсье Зелеев.

– И с тех пор никого? – во рту у Магги пересохло – несмотря на чай.

– А кто еще мог тут быть? – женщина опять стала доброй. – У него была только ты. И его воспоминания.

Магги уехала на такси – фрау Кранцлер настояла, чтобы вызвать его, и велела шоферу отвезти девочку в Бельведер, – но как только машина с Магги исчезла из виду фрау Кранцлер, Магги сказала водителю довезти ее до Дишма-штрассе. Она знала, что нет смысла идти к адвокату за ключами, потому что он должен будет сначала позвонить в Цюрих за разрешением, прежде чем отдать их ей. А ей хотелось побыть здесь одной, не видя никого. И тайно.

Она заплатила шоферу и дошла пешком последние несколько ярдов, наслаждаясь хрустом глубокого белого снега у нее под ногами. Ночное небо было кристально чистым, искрясь яркими звездами: тонкий диск новой луны парил высоко над Якобсхорном, и воздух был прозрачным, холодным и полным тишины. Магги посмотрела вперед и увидела дом. Всегда такой приветливый и гостеприимный, он теперь казался пустой раковиной: окна были темными, а из труб не шел дым.

Она разбила боковое окно, вытащила осколки стекла и перелезла через наружный подоконник в гостиную. Несмотря на безжизненную тьму, дом был полон Амадеусом. Старые знакомые запахи: его трубка, аромат дерева, его любимый шнапс, мыло в ванной. Электричество было отключено, и Магги нашла свечу в буфете и зажгла ее. Она бродила по комнатам, смотря, касаясь, вспоминая. Она немножко постояла на террасе, которую сделал Амадеус для Ирины больше тридцати лет назад, а потом вернулась внутрь и села на стул, на котором обычно сидел Александр. Магги закрыла глаза и стала молиться о чуде – Господи Боже, сделай так, чтоб приехал отец, прямо сейчас. Ведь он всегда приезжал, когда она была здесь – словно дедушка, как волшебник, просто взмахивал рукой и звал его. Но теперь больше нет волшебника, и Магги знала, что чуда не будет, что времена доброго колдовства ушли вместе с Амадеусом, оставив ее совсем одну.

Все его нехитрое хозяйство было вокруг нее, потому что Опи был человеком, для которого материальные вещи не имели такого значения, как для других людей. Дешевый эстамп Ходлера на стене, подставка для курительной трубки, вырезанная местным умельцем, и фотографии: одна Ирины, закутанной в ее соболя, другая, где ее руки обнимают Амадеуса – они были сняты на Парсенне, совсем как безмятежная и счастливая семейная пара; фото Александра, держащего на руках двухлетнюю Магги, а еще – Зелеева, в шелковистом смокинге, красивого человека, развернувшегося к смотрящему. Магги поднялась по деревянным ступенькам в свою старую комнату и прилегла на кровать, зарывшись лицом в плед и отдавшись чувству безопасности, спокойствия и счастья, которые всегда были с ней здесь, в этом старом, дорогом ей доме. А потом она взяла свечу и пошла назад, вниз из дома, и зашла на конюшню.

В первый раз она подумала об Eternité.

Она накапала воску на половицу и прочно поставила свечу. Все выглядело так, как всегда. Схватив грабли, она взобралась на сеновал и сбросила вниз несколько снопов соломы, прежде чем добралась до тайника. Дрожа от физического усилия и внезапного ожидания, Магги вытащила оттуда солому и заглянула внутрь.

Скульптуры там не было. На ее месте, придавленная большим камнем, лежала сложенная бумажка. Магги слезла вниз и поднесла бумажку к свету свечи, скорчившись на полу. Это была короткая записка, написанная рукой ее отца.

«Я дам знать Зелееву, где найти меня. Не говори никому. Благослови тебя Бог, моя Schätzli. Верь мне.»

Магги перечла ее три раза, потом сожгла драгоценный клочок в пламени свечи. Сердце ее бешено колотилось. Быстро, как только могла, двигаясь почти механически, она залезла снова наверх, засунула в тайник солому и положила на место снопы на сеновале граблями, а потом слезла вниз, взяла свечу и отковырнула застывший воск с пола. Сеновал выглядел так, словно никто не касался его. Магги обошла дом и зашла внутрь. А потом она пошла снова наверх, на этот раз в дедушкину спальню, и легла на его кровать, чувствуя, как его близость и теплота окутывают ее в последний раз. И, плача, она уснула.

Адвокат, герр Вальтер, разбудил ее в восемь утра. Он провел тревожную ночь после того, как его поднял с постели звонок Стефана Джулиуса, требовавшего найти Магги как можно быстрее и препроводить ее под охраной в Цюрих.

– Вы сказали фрау Кранцлер, что остановились в Бельведере, – сказал он мягко, против своей воли тронутый этой милой, взъерошенной девчушкой, у которой хватило смелости забраться в этот дом – и одной, во мраке ночи.

– Извините, что причинила вам столько беспокойства, – ответила она покорно.

– Мне придется позаботиться о том, чтобы вставили стекло в окне.

– Хотите, я сделаю это сама? – предложила Магги.

– Думаю, вам лучше вернуться домой, – сказал Вальтер. – Вы готовы?

Он посмотрел на ее наручные часы.

– Если вы голодны, мы можем сначала позавтракать, может, в кафе Вебера?

– Вы так добры, – колебалась Магги. – Но что мне действительно хотелось бы – если вы не возражаете – так это увидеть дедушкину собаку, прежде чем я уеду. Фрау Кранцлер сказала, что она на ферме Майеров.

Не видя в этом ничего дурного, адвокат с любезностью отвез ее на ферму и подождал ее в машине.

Магги нашла фрау Майер и Хекси на кухне – дверь была широко открыта, и Магги увидела таксу, свернувшуюся калачиком у ножки стола. Увидев Магги, собачка зашлась в экстазе радости, громко лая и виляя в восторге хвостом, а седоволосая женщина встала с места, вытирая руки об фартук.

– Grüezi mitenand, Fröili Gabriel,[22] – сказала она громко, чтобы ее услышали сквозь лай Хекси. Они виделись всего пару раз за все эти годы. – Фрау Кранцлер сказала мне, что Вы можете приехать.

Они пожали друг другу руки, и затем Магги обратила все свое внимание на таксу, дрожавшую с головы до ног от возбуждения радости и заливавшуюся лаем.

– Вы так добры, что взяли ее, – сказала Магги, отстегивая карабин от ошейника Хекси.

– Это было последнее, что мы могли сделать для герра Габриэла, – сказала фрау Майер, смотря на Магги в замешательстве. – Нам пришлось привязать ее. Чем бы ни был занят, нельзя спускать ее с поводка.

– А почему? – спросила Магги, беря собачку на руки. – Она причинила вам неприятности?

– Неприятности – не то слово, Fröili, – щеки фрау Майер порозовели, а глаза заблестели смехом. – Это существо просто невыносимо – она постоянно лает, носится туда-сюда – и днем и ночью, наскакивает на коров и пугает кур. Какое облегчение, что вы приехали за ней – я даже и не знаю, сколько б еще герр Майер стал это терпеть.

Магги колебалась только секунду. В Доме Грюндли никогда не было ни единой зверюшки, и она хорошо знала, что собаку Опи там ждут меньше всего, но перспектива того, что Хекси проведет всю свою жизнь привязанной…

Адвоката, ждавшего в машине, это застало врасплох.

– Вы не возражаете, герр Вальтер? – улыбнулась ему Магги. – Я буду держать ее на коленях.

Глядя в ее бирюзовые глаза, герр Вальтер обнаружил, что – несмотря на кожаные сиденья всего три месяца назад купленной машины – он вовсе не против, хотя и не был уверен, что Стефан Джулиус будет столь же покладистым.

– Так вы берете ее с собой домой, фройлейн?

Магги забралась в машину. Хекси прижалась к ее груди.

– Я заберу ее в Цюрих, – сказала она и поняла, с уколом скорби, что не может назвать дом на Аврора-штрассе своим домом. Домом был старый деревянный домик в Давосе, который, она знала, только что покинула навсегда.

Именно такса невольно вызвала последний, но сокрушительный взрыв в Доме Грюндли. Ни Хильдегард, ни Эмили вовсе не хотели собаки в своем обжитом респектабельном доме, где порядок охранялся с почти свирепой тщательностью, но самым ярым противником затеи Магги оказался Стефан. Если б ему когда-нибудь захотелось завести собаку, сказал он с угрюмо-угрожающей миной, уж будьте уверены, это была бы настоящая собака, а не избалованное сосископодобное существо с кривыми лапами. Хекси делала все, чтоб его злость не угасла. В первый же вечер она сделала лужу на кремовом абиссинском ковре в туалетной комнате Эмили. В свое первое утро она оставила недвусмысленную кучку в ванной Хильдегард и в этот же день куснула Руди за ляжку.

– За что она меня? – спросил Руди, его удивление было даже большим, чем физическая боль. Брат Магги совершенно не привык к непочтительному или недоброму обращению в доме – ни с чьей стороны, разве что иногда только Магги… Она не могла справиться с предубеждением против него за то, что он не поддерживал отца и ладил со Стефаном.

Буря разразилась часом позже, вскоре после того, как Эмили и Стефан вернулись с делового лэнча из Долдер Гранда и узнали от фрау Кеммерли о том, что случилось. Магги была в саду на заднем дворике, пытаясь уговорить Хекси делать свои дела на пышную густую цветочную клумбу, а не на ухоженные газоны и обожаемые ковры в доме.

– Магдален!

Она услышала голос отчима и сразу же поняла, что это Руди порассказал байки. Гнев и раздражение стали закипать внутри нее, и она подозвала к себе Хекси – но куда там! Такса была занята исследованием обрезанных голых розовых кустов.

– Выуди оттуда эту паршивую тварь и иди немедленно в библиотеку!

Ее поджидали бабушка и братец. Руди казался огорченным, но сидел тихо, как послушный ребенок. Скамья обвинителей, подумала Магги, глядя на них, и ее ярость стала еще сильнее.

– Где маленькое чудовище? – спросил ее Джулиус.

– Она в моей спальне.

– Дверь заперта?

– В ней только двадцать сантиметров, – ответила с вызовом Магги. – Как она достанет до ручки?

– Ты видишь? – Джулиус обернулся к жене. – Все, что я от нее вижу – это новые и новые дерзости, а ты хочешь, чтобы я с ними мирился?

– Магги, – начала Эмили. – Ты должна понимать…

– Уж конечно, она понимает, – рявкнув, вмешался Джулиус. – Она – не дурочка. Она отлично знает, что ей запретили ездить в Давос, и отлично знает причины, но она все равно ездит. Она всегда была невыносимым ребенком…

– Я – не ребенок, – не могла удержаться и перебила его Магги.

– Тогда все еще хуже – ты доказала, что ты – предательница и тебе нельзя доверять.

– Стефан, не расстраивай себя, – попыталась вмешаться Эмили.

– Ее поступок никому не навредил, – резонно заметила Хильдегард.

Это правда, она была очень недовольна и расстроена предательством Магги в такой важный момент. Но если б Стефан просто почтительно поддержал тещу и позаботился о ней перед похоронами, она бы поговорила с Магги наедине и успокоилась. А теперь она боялась, что дело было раздуто сверх меры, и это угрожало скандалом, внося опасное беспокойство в размеренную атмосферу дома.

– Не навредил? – Джулиус редко кричал, но он больше не собирался оставлять вопрос дисциплины своей падчерицы в руках ее матери. – Девочка лгала, предала нас и, могу вам напомнить, нарушила закон. Если б Петер Вальтер не позаботился обо всем, нам, может, уже позвонила б полиция.

– Но они не позвонили, – возразила Эмили.

– И вдобавок ко всему она приносит это нелепое создание, у которого не больше самоконтроля, чем было у ее хозяина, а если и этого всего вам недостаточно – полюбуйтесь, оно кусает Руди ни с того, ни с сего!

– Ну, это пустяк. Ничего страшного, – в первый раз заговорил Руди.

– Оно тебя укусило.

– Совсем легко, – сказал мальчик. – Правда, папа, это был крошечный укольчик.

Магги повернулась к нему.

– Если такой крошечный, почему ты нажаловался им?

– Я не жаловался.

– Тогда откуда они узнали? – спросила она осуждающе. – От Хекси?

Эмили защитила своего сына.

– Нам сказала фрау Кеммерли. Это все же случилось, и от кого мы узнали, не меняет дела.

– А зачем он пошел к ней, плача? – с отвращением сказала Магги. – Ему уже четырнадцать лет, а ведет себя, как малявка.

– Да как ты смеешь критиковать своего брата? – взорвался Джулиус, разбушевавшись, как гроза. – Только потому, что он имеет понятие об элементарной вежливости, о правилах хорошего тона…

– Как и я, – перебила его Магги.

– Отлично. Тогда ты должна понимать, что не может быть больше и речи об этом животном.

– Что вы имеете в виду? Джулиус игнорировал ее.

– Эмили, если ты отыщешь в телефонной книге номер ветлечебницы, я позвоню туда прямо сейчас – ее может отвезти Максимилиан.

Эмили посмотрела на часы.

– Уже слишком поздно сегодня.

– Для чего? – голос Магги стал напряженным.

– Ладно, – сказал Джулиус. – Первым делом сделаем это утром.

– Что? – спазм страха сдавил живот Магги.

– Укол. – Джулиус говорил теперь ледяным тоном. – Уверен, это то, что нам нужно. Достаточно безболезненно, насколько я знаю.

– Ты хочешь убить Хекси? – Магги сразу поняла, что задумал ее отчим, но она была не в состоянии поверить в это. – Только за одну маленькую ошибку?

– Папа, пожалуйста, – Руди побледнел. – Думаю, я сам виноват… Я, наверно, испугал собачку… она такая маленькая… уверен, она не хотела сделать мне плохо.

Хильдегард тоже казалась взволнованной.

– Это выглядит некрасиво, Стефан, – сказала она мягко и примирительно. – Может, Магги удастся придумать совсем другой выход, который устроит всех в нашем доме. Может, она найдет ему другой дом? Других хозяев?

– Где? В деревне? – Джулиус просто источал сарказм. – Она так хорошо вела себя у тех людей, что они были вынуждены держать ее на привязи – днем и ночью. Магдален сама же нам и рассказала об этом – чего уж больше. – Он сделал паузу. – Нет, я принял решение и я не уступлю. И кончено с этим.

– Вы не сможете, – решительно сказала Магги.

– Он говорит разумные вещи, – Эмили было противно, но так как ее муж редко требовал от нее неприятного, она чувствовала себя обязанной поддержать его. – Магги, ты должна видеть…

– Я не вижу ничего, кроме жестокости, – отрезала Магги.

Эмили закусила губу.

– Впрочем, у тебя есть выбор, – сказал своей падчерице Джулиус отрывисто и безапелляционно.

– Какой?

– Я могу застрелить эту бестию.

Как и всякий мужчина-швейцарец в стране, он всегда хранил свою армейскую винтовку дома.

– Ты предпочитаешь это, Магги?

– Отец, – начал Руди, но остановился.

– Ну? – Джулиус ждал.

Магги била лихорадка, ей стало плохо. Она поняла, что держала себя в руках многие годы. Поездки в Давос спасали ее от невыносимого, почти удушливого рабского существования и давали ей силы страдать в молчании. Каждый раз перед отъездом Амадеус предупреждал ее, что ни слова об Александре не должно было сорваться с ее губ. И Магги возвращалась в Цюрих во всеоружии скрытности, пряча свои чувства под маской молчания.

Но теперь она взорвалась.

– Вы – мерзкий человек, – сказала она Джулиусу, ее голос дрожал. – Меня от вас тошнило. Всегда. Я поняла вас с самого начала, как только увидела – но я была всего лишь маленькой девочкой, без всяких прав.

– У тебя всегда были права, – сказала потрясенная Хильдегард.

– Правда? У меня были какие-то права, когда вы прогнали папу, даже не дав мне поговорить с ним?

Она резко обернулась, чтобы взглянуть в лицо матери.

– Ты думаешь, что я забуду ту ночь, когда вы заперли меня?

– Это было для твоей же защиты, – сказала Эмили.

– Я тебе не верю. И я никогда не прощала тебе – и никогда не прощу.

– Ну уж хватит, – вмешался Джулиус. Но Магги не могла остановиться.

– По вашему хватит? Вы все вели себя так, словно папа был преступником… что он не может даже появиться в Швейцарии – не может видеть меня. Но он видел.

Щеки ее полыхали румянцем, а глаза горели от ярости.

– Он видел меня часто – каждый раз, когда я только была в Давосе!

– Только не тогда, когда я там был, – широко раскрыл глаза удивленный Руди.

– Конечно же, нет. Папочка не приходил, когда ты там бывал, потому что он знал, что не может доверять тебе.

Подсознательно, даже в пылу гнева, Магги поняла, что она чересчур сурова к брату, что в том вовсе не его вина была, но не могла заставить себя остановиться.

– Я же говорила вам, – прошептала Хильдегард, побелев в лице. – Я говорила, что Амадеус поможет Александру – что бы тот ни натворил.

– Он ничего не натворил, – бросила ей Магги в лицо. – Ничего, что могло бы сравниться с тем, что вы сделали с ним – со мной!

Она сделала глубокий вздох.

– Но мы перехитрили вас всех. Мы чудесно проводили время на зло всем вам, и вы ни о чем не догадывались.

Вся ненависть Магги и все ответные обвинения хлынули из нее – в едином порыве чистой, ничем не разбавленной страсти, вместе с так долго сдерживаемыми словами ее неистребимой, неиссякаемой любви к отцу и дедушке. В совершенном отчаянии она сказала им все, зная, что теперь все кончено, что нечем теперь рисковать, – потому что никто на свете не в силах вернуть ей это назад. Они слушали ее в гробовом потрясенном молчании, а она описывала им счастливые дни и ночи, проведенные с Амадеусом и Александром, говорила о Константине Зелееве и его завораживающих бесконечных историях про Ирину и Санкт-Петербург и Париж – и о скульптуре из массивного золота и бриллиантов, сапфиров и рубинов, прекрасней которой им даже не снилось ничего.

– Расскажи нам, – сказал наконец Стефан Джулиус, в первый раз прерывая страстный поток ее восторженных слов, и в голосе его было стальное спокойствие. – Расскажи нам побольше об этой скульптуре.

Слишком поздно Магги поняла свою ошибку. Будущее Хекси было забыто на время; отошло на задний план даже открытие о ее встречах с Александром. Ее отчим стал перебивать ее, и в его хорошо контролируемой вражде было что-то жуткое.

– Герр Вальтер не упоминал о скульптуре, когда говорил о собственности старика. Он не говорил о золоте или драгоценностях. Он сказал, что у него не было ничего ценного – кроме самого дома.

Магги молча кляла себя за свое глупое поведение.

– Она все это сочинила, – неуверенно сказала Эмили.

– Не думаю, – ответил Джулиус, его взгляд не отрывался от лица падчерицы. – Она могла приукрасить немного – но за этим что-то стоит.

Больше Магги не сказала ничего. Она думала о записке, которую написал отец, и поклялась молчаливой клятвой, что никогда больше не предаст его ни единым словом – что бы с ней ни случилось.

– Эти волшебные времена… – глаза Эмили стали холодными. – Как они могут быть волшебными, если вы торчали в обшарпанном доме вместе с прелюбодеем и садистом?

Магги впилась в мать ненавидящим взглядом, испытывая жгучее желание взорваться опять.

– Ты правда веришь, что твой отец – хороший, достойный человек, а, Магги? – отчетливо спросила Эмили ледяным тоном. – А почему бы и нет – если никто не хотел, чтоб ты узнала правду.

– Эмили, – предостерегла ее Хильдегард.

– Мы не хотели ранить тебя больше, чем это уже случилось, – продолжала Эмили. – Ты думала, что мне наплевать на тебя, что я – порочная и мстительная. А все эти годы я держала в себе правду – как бы ты ни была невыносима, как ни гадко ты пыталась меня наказать.

– Эмили, – попыталась опять Хильдегард, но Джулиус остановил ее.

– Пусть она продолжает, – сказал он спокойно. – Девочка достаточно взрослая, чтобы знать все.

– Но Руди? – Хильдегард была шокирована. Какой-то момент Эмили колебалась, глядя на сына, сидевшего по-прежнему тихо, выпрямившись, но потом покачала головой.

– У Руди никогда не было беспочвенных фантазий насчет Александра – он вряд ли помнит его, ведь так, дорогой?

Она улыбнулась быстрой, кривой улыбкой.

– Может, у него и фамилия Габриэлов – но не натура. Он не такой, как Магги.

Магги все время стояла, с самого начала, как вошла в библиотеку. Теперь у нее ноги стали вдруг слабеть и она села на ближайший стул.

– Какую новую ложь ты собираешься мне рассказать, мама?

– Никакой лжи, – сказала Эмили. – Только чистую уродливую правду.

Александр Габриэл, сказала дочери и сыну Эмили, был слабым и аффективным человеком, который годами оглушал себя не только алкоголем, но и наркотиками, которые помогали ему трусливо бежать от реального мира. До той ночи в июне девять лет назад ему удавалось сохранять подобие самоконтроля – но в тот раз случилось иначе. Он зашел слишком далеко. Той ночью старый знакомый приехал в город. Мужчина, которого Магги расписала как героя сказки. Это был русский, Зелеев.

– Я не знала, что это – друг вашего дедушки. Для меня он был просто незнакомцем – я даже не видела его до тех пор, пока он не привез домой вашего отца – посреди ночи.

Эмили взглянула в упор на Магги.

– Ты «рекомендовала» его нам как самого элегантного мужчину, какого только видела. А когда я столкнулась с ним, я увидела только смердящего омерзительного пьяницу.

– Продолжай, мама, – голос Магги дрогнул лишь чуть-чуть. Она почувствовала, как ее охватывает оцепенение, вызванное странным ощущением нереальности происходящего.

– Именно этот русский рассказал мне, что произошло. Ваш отец едва соображал в тот момент – помню, понадобился океан черного кофе, чтобы он хоть как-то понял, где он и кто он. И помню, как мы с бабушкой все лили и лили в него этот кофе… Помню, как он хрюкал, его рвало прямо на нас.

Ее лицо исказилось при этом воспоминании. Хильдегард подошла и коснулась ее руки.

– Мне очень жаль, что ты это делаешь, – сказала она. – Ничего хорошего из этого не выйдет.

– А мне от этого легче, – хрипло ответила Эмили.

– Продолжай, мама, – опять сказала Магги.

– Русский сказал нам, что он сам выпил слишком много водки. Он делал это нечасто, но когда напивался этой гадости, то вел себя отвратительно. Он сказал также нам с бабушкой, что мой муж пил виски, вино и пиво – и он курил марихуану. Потом они подобрали шлюху на Нидердорф-штрассе и привезли ее в комнату где-то на задворках улицы.

– Мама, пожалуйста, – сказал тихо Руди.

– Я не могу остановиться, Руди. Извини, – безжалостно продолжала Эмили. – Русский сказал, что Александр был слишком пьян, обкурен и расслаблен, чтобы воспользоваться проституткой, и вопреки предостережению заглотил таблетки. Бензедрин, сказал русский, вид амфетамина. Я никогда и краем уха не слышала о таких вещах до той ночи, но этот Зелеев объяснил, что они отгоняют сон, взбадривают, ускоряют обмен веществ.

Она сосредоточила все свое внимание на Магги, и история материализовывалась гладко, последовательно и без истерии.

– Но в случае с твоим отцом они привели его на грань безумия, сделали из него дикого зверя.

– Я не верю тебе, – Магги стала терять свое защитное оцепенение – кокон вокруг ее сердца и ума стал истончаться. Она крепко стиснула кулаки, поджала кончики пальцев внутри туфель.

– Верь мне, Магги, это – правда. Такую правду не может изобрести ни один достойный человек. Он был моим мужем – помни об этом, – а не только отцом моих детей. Твоим обожаемым Папочкой…

Она выждала, прежде чем нанести удар.

– который изнасиловал, зверски избил и почти задушил женщину, прежде чем его приятель оттащил его от нее.

– Как ты можешь… такую клевету? – прошептала Магги.

Но Эмили еще не закончила. Зелеев, продолжала она, к его чести, сохранил достаточное присутствие рассудка, чтобы вынести проститутку незамеченной из дома и положить ее на улице с суммой денег, достаточно внушительной, как он надеялся, для того, чтобы купить ее молчание, когда она придет в себя. А потом он доставил Александра назад – полуволоча, полутаща на себе – в Дом Грюндли.

– Твоя бабушка все потом устроила, от меня не было никакого толку – из-за шока.

– А кто не был бы в шоке от такого? – ввернул Джулиус.

– Хильдегард знала, что Александру невозможно было оставаться в доме даже на одну ночь. Если женщина позвала полицию, или если ее нашли, могло случиться все, что угодно. Наш брак совершенно очевидно развалился – я не могла вынести его присутствия в этом доме, остаться с ним наедине. Да и потом, у нас есть вы, дети, о которых нужно думать.

– Теперь ты понимаешь? – спросил Джулиус Магги, но она не ответила – не могла ответить.

Тогда за нить рассказа ухватилась Хильдегард.

– Я разбудила своего адвоката, настояла на том, чтобы он немедленно приехал и составил необходимые бумаги. Я велела Максимилиану отвезти русского на Гауптбанхоф и быть готовым перевезти Александра через немецкую границу через несколько часов.

Ее голубые глаза блестели, и она дрожала.

– Тебе было только семь лет, Магги. Мы заперли дверь, чтоб спасти тебя от ранившей бы тебя правды. Для тебя было лучше… пусть лучше ты будешь испытывать к нам вражду, чем лицом к лицу столкнешься с тем, что натворил твой отец.

– Как вам удалось заставить его уехать? – голос Магги был теперь совсем бесстрастным. Шок и ужас, и – несмотря ни на что – недоверие бросали ее чуть ли не ежеминутно из одного состояния в другое: она была то на взводе, то чувствовала себя слабой и опустошенной. – Как вы заставили его бросить меня?

– У него не было выбора, – ответила Эмили. – Он не мог оставаться здесь, и он знал, что не вынесет, если его арестуют и посадят в тюрьму. Он был таким патетичным, – сказала она опять. – Мы поставили его под холодный душ, помогли ему надеть свежую одежду – мы сожгли ту, что была на нем. Он подписал все, что положил перед ним адвокат – я помню, как дрожала его рука, когда он писал свое имя.

– Что вы заставили его подписать?

– Один документ, в котором он отказывался от всех прав на имущество твоей бабушки, и еще один – на имущество отца…

– Таким, каким оно было, – закончила за нее Хильдегард.

– Может, оно больше, чем мы думали, – заметил Джулиус, вспоминая скульптуру.

– Он подписал еще одну бумагу, подтверждающую, что он оставляет меня и не будет опротестовывать наш развод, и не будет предъявлять мне никаких требований.

Эмилия, приближаясь к концу истории, не умолчала и об этом.

– И последнее.

– Что? – глаза Магги горели.

– Твой отец поклялся, что никогда не увидит больше ни тебя, ни твоего брата – всю оставшуюся жизнь.

Все чувства Магги, смятенные, израненные, годами подавляемые, вылились в один-единственный отчаянный ответ. Если она и думала раньше, что почти всю свою жизнь в Доме Грюндли испытывала ненависть, теперь она поняла, что это была просто бессильная ярость ребенка, тривиальная по сравнению со жгучим неистовым омерзением и гадливостью, которые она почувствовала сейчас.

Ее мать лгала – Магги это было ясно, как день. Она никогда не поверит в эту якобы так героически утаенную историю – никогда. Что-то кошмарное, жуткое произошло той ночью – но это не могло быть то, что ей пытались навязать. Ее мать – которая теперь замужем за мужчиной, сделавшим свое состояние на торговле оружием, несшим смерть и разрушение (незадолго до войны он продавал его немцам) – говорила об ее отце как о растленном чудовище. Но Магги знала, что Александр Габриэл был добрым сердечным человеком, любящим, нежным и заботливым отцом и сыном.

И Магги, очень медленно, встала со стула и оглядела их всех – это семейство, собравшееся вместе, чтобы устроить ей суд. Ее тошнотворный отчим, всегда такой самоуверенный и непробиваемый, и считавший, что именно такими бывают порядочные и воспитанные люди; ее бабка – женщина, способная на то, чтобы вышвырнуть своего сына из дома и дать ему погибнуть; Руди, ее собственный брат, с потрясенным и белым, как мел, лицом, но не сделавший ничего, чтоб защитить своего отца и сестру. А потом она посмотрела на Эмили – самую отвратительную из них, казавшуюся сейчас потрепанной и жалкой, словно все ее усилия хитрости, эгоизма и жестокости оставили на ее лице и теле уродливые шрамы.

Теперь Магги знала, что такое настоящая ненависть.