"Илья Масодов. Сладость твоих губ нежных ("Школа" #1)" - читать интересную книгу автора

дна, по которому течет тонкий леденящий поток глубинной воды.

- До свиданья, море, - шепчет Катя. - Я скоро снова приеду к тебе.

И ветер, который высушил на берегу с ее кожи множество морских капель,
уже совсем легко и незаметно выпивает теперь слезинку, потому что ему ведь
все равно, он сушит любую соленую влагу.

После вечерней игры набегавшаяся и запыхавшаяся Катя стоит под душем и
распускает косу, чтобы вымыть соль из волос. Скоро начнется ужин, все
пионеры уже потянулись по розовым гравиевым дорожкам к столовой, только
она одна осталась здесь, душевая, в которой обычно стоит такой гомон
множества девичьих голосов, пуста. Катя моет волосы с мылом и выжимает их
на рыжий кафельный пол. Прямо над ней в стене есть маленькое окошко,
закрытое толстым непрозрачным стеклом, похожего на то, из которого делают
тяжелые салатницы и вазы для цветов. Сейчас оно горит светом садящегося
солнца.
Катя вытирается колючим полотенцем и садится на мокрую скамеечку у
стены, чтобы вытереть ноги и одеться. Что-то незнакомое чудится ей в
маленьком гранатовом квадрате окна, она думает, что, если открыть его,
можно было бы наверное увидеть песчаную аллею между вечнозелеными кустами
и низкими кипарисами, розовый от солнца угол спального корпуса, можно было
бы почувствовать запах нагретой за день смолы и приготовленного в столовой
ужина. Но это все было бы иным, чем на самом деле, Катя не понимает, каким
образом все может быть иным, но знает, что было бы. С виду точно таким же,
но иным. Там, за окном, живет другое время, то же солнце и те же кипарисы,
тот же несмолкающий гул прибоя, все такое же, только Кати там нет. И через
несколько минут, когда она уйдет из душевой, тот, иной мир станет медленно
удаляться от нее, с каждой отметкой времени, все дальше и дальше, и его
будет уже никогда не достичь, и может, все стало бы по-другому, если бы
Катя жила там.

На ужин была творожная бабка и чай, а потом была вечерняя линейка. Катя
любила линейки, особенно вечернюю, когда над бетонной площадью посередине
лагеря уже сгущалась летняя ночь, ярко горели за семью кипарисами закатные
облака, солнце обычно уже было там, внизу, где якобы продолжалась земля,
во что Катя до сих пор не могла поверить, и в зеленом небе носились
летучие мыши, шуршали сверчки по пьяняще пахнущим кустам, за которыми была
стена лагеря, а за ней - выжженная солнцем трава, где живут ящерицы и
черные жуки, а за травой - обрыв и шумящее о камень море, медленно
остывающее после жаркого дня, еще теплое, но уже вбирающее ночную темноту
и холод.
Здесь, на площади, Катя всегда ощущала себя частью даже не просто
выстроившегося квадратом, в четыре линии, отряда, а всей истории лагеря,
она гордилась именами пионеров, высеченными на каменном обелиске в центре
площади, живым движением священных красных знамен, которые ей никогда не
доводилось даже потрогать рукой, она любила лица стоящих рядом с ней
товарищей по звену, и лица напротив, из других звеньев, соперников по
спортивным играм, но в сущности тоже товарищей, она улыбалась тем, кого не
успела встретить за день, они улыбались в ответ, и эта бетонная земля была