"Нексус Эрдманна" - читать интересную книгу автора (Кресс Нэнси)ТриГенри проснулся, но продолжал лежать, размышляя, что такое происходит в его мозгу. Он привык полагаться на этот орган. Да, колени поражены артритом, в слуховом аппарате все время приходится повышать мощность, а в простате поселилась медленно растущая раковая опухоль. Ее, правда, можно не бояться, поскольку задолго до того, как она станет опасной, его убьет какая-нибудь другая болячка. Так, по крайней мере, заявляли доктора, подбадривая его в свойственной им профессиональной манере. Но мозг оставался ясным, и его правильное использование всегда было для Генри величайшим наслаждением. Большим даже, чем секс, еда, семейная жизнь с Идой, как бы сильно он ее ни любил. Боже, есть вещи, принять которые может лишь возраст. Какие годы его жизни были самыми лучшими? Тут никаких вопросов и сомнений: Лос-Аламос, работа над «Проектом Айви» с Уламом, и Теллером, и Карсоном Марком, и остальными. Возбуждение, страх и благоговение, когда они создали «Колбасу», первое действующее устройство ядерного синтеза. В тот день, когда оно было взорвано на Эниветоке, Генри, как младший член команды, конечно же, не присутствовал на атолле, но он, затаив дыхание, ждал известий из Богона о результатах испытаний. Он вопил от радости, когда Теллер, уловив взрывную волну на сейсмометре в Калифорнии, телеграфировал в Лос-Аламос: «Родился мальчик». Лично Гарри Трумэн дал поручение создать эту бомбу: «Чтобы наша страна была в состоянии дать отпор любому агрессору», и Генри гордился своим участием в этой работе. Ударные волны. Да, именно на это были похожи оба сегодняшних инцидента: на ударные волны в мозгу. Слабая волна в квартире и более сильная в машине Керри. Возможно, это какие-то сбои в нервной системе, то, чего он боялся больше всего, гораздо больше даже, чем смерти. Да, дни Лос-Аламоса и Ливерморских лабораторий остались в далеком прошлом. Сейчас он обучает физике аспирантов, и большинство его учеников просто болваны — кроме Холдейна, конечно. Но Генри это занятие нравилось. Преподавание, плюс чтение журналов и просмотр соответствующих сайтов — теперь у него оставались только такие связи с физикой. Если какого-то рода неврологическая «ударная волна» затронет его мозг… Он еще долго не мог уснуть. — Боже мой! Что приключилось с вашим глазом?! Эвелин Кренчнотид сидела со своей подружкой Джиной Как-ее-там в крошечной приемной около кабинета доктора О'Кейна. Генри покосился на нее. Да, это в духе Эвелин — вот так выпалить, вгоняя бедняжку Керри в краску. Эта баба Кренчнотид была самой бестактной любительницей совать нос в чужие дела, которую Генри когда-либо встречал, а ведь он в жизни знавал огромное количество физиков, лишенных малейшего понятия о такте изначально и по определению. Но физики эти, по крайней мере, в чужие дела не лезли. — Со мной все в порядке, — вымучила улыбку Керри, — просто ударилась о дверной косяк. — Ой, бедняжка, как же это случилось? Ты должна показаться доктору. Уверена, он сможет уделить тебе несколько минуток, несмотря даже на то, что он и так уже из графика выбился, мне ведь сегодня не было назначено, но он сказал, что сможет выкроить и для меня минутку, потому что вчера случилось нечто странное, и я хочу поговорить с ним об этом, но время, которое он мне назначил, истекло уже пять минут назад, а вам должно быть назначено на более позднее, он уже осмотрел Джину, но она… Генри присел в кресло и попытался отключить слух. Издаваемые Эвелин звуки, однако, продолжали терзать его уши. Помесь скрежета и визга, вроде бормашины в зубоврачебном кабинете. Ему представилась картинка, как она возносится на грибовидном облаке сразу после ядерного взрыва на Эниветоке и все так же продолжает трещать. К счастью, дверь кабинета открылась, и оттуда вышла женщина с какой-то книгой в руке. Генри уже видел ее раньше, но имени не знал. В отличие от большинства древних мымр, обитающих в Св. Себастьяне, на нее можно было глядеть без того, чтобы впадать в унылые рассуждения о том, что время делает с человеком. Это, конечно, не лучистая, юная красота Керри, поскольку даме как минимум седьмой десяток пошел. Но держалась она прямо и грациозно, ее седые, белые волосы волнами спадали на плечи, благородные черты лица все еще были хороши, а голубые глаза оставались ясными. Правда, Генри не нравилось, как она одевается. Это напоминало ему всех этих инфантильных придурков, шатавшихся со своими протестами вокруг Лос-Аламоса в 50-е и 60-е годы. На женщине были белая тенниска, длинная хлопковая крестьянская юбка, ожерелье из бисера и ракушек, а на пальцах несколько колец сложной формы. — Эрин! — воскликнула Эвелин. — Как осмотр? Все в порядке? — Все прекрасно Просто проверка. — Эрин безадресно улыбнулась и зашагала прочь. Генри прищурился, чтобы прочесть заголовок ее книги: «Дао дэ цзин». Он ощутил разочарование. Одна из этих. — Но ведь у тебя, как и у меня, плановый осмотр не сегодня. Так что же случилось? — Однако Эрин с застывшей улыбкой быстро удалялась. Эвелин заявила с видом оскорбленного достоинства: — Ну, это уже просто хамство! Ты видела, Джина? Пытаешься быть приветливой к некоторым, а они просто… — Миссис Кренчнотид? — Голова ассистентки высунулась из двери кабинета. — Доктор примет вас сейчас же. Эвелин неуклюже вознесла телеса над сиденьем и, продолжая испускать гневные тирады, сгинула за дверью. Генри воспользовался наступившей благословенной тишиной и обратился к Керри: — Как ты думаешь, как все это переносил мистер Кренчнотид? Керри хихикнула и незаметно указала рукой на подругу миссис Кренчнотид — Джину. Но Джина мирно дремала в своем кресле, что по крайней мере разъясняло, как она это переносит. Керри же сказала: — Очень хорошо, чтоу вас на сегодня назначена встреча с врачом, доктор Эрдманн. Вы ведь расскажете ему, что случилось вчера в автомобиле, не так ли? — Да. — Вы обещаете? — Да. И почему это все женщины, даже ненавязчивая крошка Керри, так помешаны на регулярных посещениях врачей? Разумеется, доктора полезны, чтобы выписывать всякие там таблетки и пилюли, которые поддерживают машину на ходу, но Генри искренне полагал, что обращаться к ним следует только в крайнем случае. И он постоянно забывал про все эти плановые встречи до сегодняшнего утра, когда Керри позвонила, чтобы сообщить, как, мол, удачно все сложилось, ведь по графику визит к доктору у него назначен на сегодня — за час до встречи с доктором Дибеллой в госпитальной лаборатории. Обычно Генри отказывался ходить на эти встречи, но сегодня он намеревался порасспрашивать доктора Джемисона насчет приключения в автомобиле. К тому же эта дура Эвелин Кренчнотид хоть раз в жизни, но высказала, пожалуй, дельную мысль. — Керри, может, тебе действительно следует показать доктору свой глаз. — Нет. Со мной все в порядке. — Джим не звонил, не появлялся, после того как?.. — Нет. Ясно, что она не хочет об этом говорить. Смущается, должно быть. Генри решил уважать ее сдержанность. Он замолчал и принялся обдумывать свои вопросы к Джемисону. Но после того как Генри, оставив Керри в приемной, вошел в кабинет и позволил ассистентке проделать все вгоняющие в тоску процедуры, вроде измерения давления, забора мочи на анализ, надевания нелепого бумажного балахона и т. д., в кабинет вошел не Джемисон, а бесцеремонный, чрезвычайно официальный молодой человек в белом лабораторном халате. — Я доктор Фелтон, Генри. Ну, как мы сегодня? — Он изучал записи в учетной карточке Генри, не глядя на него самого. Генри заскрежетал зубами. — Думаю, вам это лучше известно. — Малость раздражены? Кишечник нормально работает? — Кишечник в порядке и благодарит вас за заботу. Фелтон наконец соизволил поднять на него взгляд холодных глаз. — Сейчас я прослушаю ваши легкие. Вам надо будет покашлять, когда я скажу. И Генри понял, что этому типу он ничего не расскажет. Если бы этот молокосос хотя бы сделал ему замечание или даже выговор, что-нибудь типа «думаю, сарказм здесь неуместен», по крайней мере был бы ответ. Но такое вот полное пренебрежение, обращение с ним, как с ребенком или дебилом… Он просто не сможет рассказать непрошибаемому хаму про случай в автомобиле и про опасения за состояние своего мозга. Это будет означать согласие на сотрудничество с Фелтоном, а следовательно, дальнейшее унижение. Может быть, Дибелла окажется лучше, хотя он и не медицинский доктор. Доктором больше, доктором меньше… Дибелла оказался лучше. А вот в чем он был хуже, так это в плане организованности. — А, доктор Эрдманн, Керри, — сказал он, когда те появились на пороге его кабинета в госпитале имени Редборна, — добро пожаловать. Боюсь, что у нас произошла накладка с диагностической визуализацией. Я считал, что зарезервировал для вас время на ЯМР-томографе, но кто-то распорядился изменить график. Так что мы можем проделать только сканирование Эшера — Пейтона, без глубоких образов. Мне так жаль. Я… — он беспомощно пожал плечами и запустил пятерню в шевелюру. Керри сжала губы в ниточку. — Доктор Эрдманн проделал большой путь только ради вашего томографа, доктор Дибелла. — Называйте меня Джейк, пожалуйста. Я знаю. А сканирование Эшера — Пейтона мы можем проделать и в Св. Себастьяне. Мне действительно очень жаль… Губы Керри не помягчели. Генри всегда удивляло, какой жесткой она может быть, когда дело доходило до зашиты интересов ее подопечного. И почему обычно мягкая Керри так сурова с этим молодым человеком? — Мы встретимся в Св. Себастьяне, — смиренно сказал Дибелла. В своем кабинете в Св. Себастьяне Дибелла усалил Генри в кресло, закрепил электроды на его черепе и шее и надвинул сверху специальный шлем, после чего уселся перед компьютером, экрана которого Генри видеть не мог. Комната погрузилась во тьму, и на белой стене стали возникать серии проецируемых на нее изображений: шоколадный торт, щетка для мытья полов, кресло, автомобиль, стол, стакан, пять или шесть десятков картинок. Генри совершенно нечего было делать, кроме как сидеть и смотреть, и он начал скучать. Под конец изображения стали более интересными: дом, охваченный пламенем пожара, батальная сцена, отец, держащий в объятиях ребенка, фотография Риты Хейуорт. Генри хихикнул: — Вот уж не думал, что ваше поколение знает, кто такая была Рита Хейуорт. — Пожалуйста, не разговаривайте, доктор Эрдманн. Сеанс продолжался минут двадцать. Когда все закончилось, Дибелла снял шлем с головы Генри. — Большое вам спасибо. Я действительно ценю то, что вы согласились в этом участвовать. — Он начал отсоединять электроды. Керри поднялась с места и глядела на Генри в упор. Сейчас или никогда. — Доктор Дибелла, — сказал Генри. — Мне бы хотелось nopaспрашивать вас кое о чем. А точнее, кое-что вам рассказать. Вчера со мной произошел некий инцидент. Дважды. Генри нравилось слово «инцидент», это звучало объективно, как полицейский протокол, и намекало на возможность рационального толкования. — Разумеется. Говорите. — Первый раз я находился в своей квартире, а во время второго ехал в машине с Керри. Первый инцидент был более мягким, второе выражен гораздо отчетливее. Оба раза я чувствовал, как что-то проходит через мой разум, нечто вроде ударной волны, не оставляя после себя никаких последствий, если не считать, возможно, легкого головокружения. Никакие мои способности, как кажется, не пострадали. Я надеюсь, вы можете объяснить, что это было. Дибелла помолчал, держа в руке связку болтающихся электродов Генри чувствовал запах липкого геля на их концах. — Я уже говорил вам вчера, что я не медик. Похоже, речь идет о чем-то, что вам следовало бы обсудить с вашим доктором в Св. Себастьяне. Керри, расстроенная тем, что именно этого-то Генри и не сделал, подала голос: — В машине он типа сознание потерял, и глаза закатились. Генри сказал: — Моего доктора не было этим утром, а вы здесь. Не могли бы вы мне просто сказать: может, это был удар? — Расскажите мне еще раз, и подробнее. Генри рассказал, и Дибелла дал заключение: — Если бы это был преходящий ишемический приступ — мгновенное нарушение кровообращения в мозгу, — у вас не было бы такой сильной реакции, а если бы это был более серьезный удар, скажем, тот же ишемический, то есть кровоизлияние в мозг, то оно вызвало бы серьезное ухудшение состояния, по крайней мере временно. Но, возможно, вы пережили какого-то рола сердечный приступ, доктор Эрдманн. Думаю, вам надо поскорее сделать электрокардиограмму. Сердце. Не мозг. Что ж, уже лучше. Тем не менее холодок прошел по позвоночнику Генри, и он со страхом осознал, как же сильно он хочет, чтобы нынешняя его жизнь, хотя и осталось ее совсем немного, продолжалась бы как можно дольше. Все же он улыбнулся и сказал: — Хорошо. Он уже четверть века назад осознал истину, что старость не для неженок. Керри отменила все дела с другими закрепленными за ней подопечными, перезвонившись с каждым из них по мобильнику, сопровождала Генри через все последовавшие бесконечные госпитальные ритуалы, административные и диагностические, и помогла скрасить самую распространенную медицинскую процедуру — ожидание. К концу дня Генри убедился, что его сердце в порядке, что в мозгу нет ни тромбов, ни кровоизлияний, а следовательно, нет никакой причины терять сознание. Теперь это называлось так: потеря сознания, возможно, вследствие низкого содержания сахара в крови. Его записали на пробу толерантности к глюкозе на следующую неделю. Идиоты. Не терял он никакого сознания. То, что с ним приключилось, было чем-то иным, совершенно иным, sui generis.[6] А затем это произошло снова, точно так же и все-таки совершенно по-другому. Уже почти в полночь полностью обессиленный Генри лежал в постели. Поначалу ему казалось, что после такого дня он сразу же заснет. Но сон никак не шел. А потом безо всякого перехода он вырвался за пределы своего усталого разума. На этот раз не было никаких судорожных мышечных спазмов, никакого закатывания глаз. Просто он уже не находился ни в своей затемненной комнате, ни в своем теле, ни в собственном разуме. И все закончилось. Генри, весь мокрый, рывком уселся в постели. В комнате царил мрак. Генри попытался нашарить ночник, неловко его задел и лампа свалилась с тумбочки на пол. Генри никогда не танцевал на сцене, никогда не расшивал подушек, не работал на заводе и не участвовал в военных действиях. Но он все это видел, и он не спал. Это был не сон, скорее воспоминания, нет, даже и не воспоминания — видения были слишком яркими. То было переживание — сочное и реальное, как будто все это только что случилось, причем одновременно. Да, переживания. Но не его переживания, чьи-то чужие. Лежащая на полу лампа светилась. Генри с трудом склонился с постели, чтобы ее поднять. А когда водрузил ночник на тумбочку, свет погас. Генри, однако, успел заметить, что ее шнур свободно болтается, и ясно было, что он выскочил из стенной розетки еще при падении. |
||
|