"Катарина Масетти. Между Богом и мной все кончено" - читать интересную книгу автора

то есть я, конечно, узнаю себя в зеркале, каждое утро говорю "привет"
знакомым прыщам у меня на лице. Но хоть я и знаю, как выглядят мой нос, губы
и глаза, это ровным счетом ничего не значит. Иногда я вижу одни лишь прыщи.
А иногда слишком темные брови или уши - такие огромные, что впору
размахивать ими и летать над землей. (Как вы, наверное, угадали, мне нечасто
приходится их лицезреть - обычно я закрываю их волосами.)
Но однажды мне на глаза попалась фотография, сделанная у нас на
школьном дворе. Слева какая-то девчонка через плечо смотрит в камеру. На ее
симпатичном личике застыла обиженная гримаска, но все же она его не портит.
Что-то в этом лице показалось мне знакомым. Я так и не поняла, кто это, пока
не обратила внимания на одежду, которая, как вы понимаете, принадлежала мне.
Наверное, другие меня видят именно такой - стараюсь я думать в самые черные
моменты моей жизни, когда прыщи расцветают буйным цветом, а уши
оттопыриваются как спутниковые антенны.
Хотя на самом деле я думаю, что другие вообще не замечают моего
существования. Конечно, я сама в этом виновата. Как только я оказываюсь у
всех на виду, меня тотчас охватывает панический ужас перед людьми. Я не могу
выйти и встать посреди класса, так чтобы все меня увидели. Дабы избежать
таких ситуаций, я надеваю защитную форму и стараюсь слиться с окружающим
фоном. Я уже натренировалась и могу притвориться стеной, занавесками,
вешалкой или любой из твоих кузин. Или даже, скорее, той девочкой из
параллельного класса, чье имя ты вечно не можешь вспомнить. На уроках я
сажусь на самую заднюю парту и прячусь за спины других, когда вызывают к
доске. Учителя меня всегда с кем-то путают. Имя у меня какое-то травяное -
Линнея. Но я меньше, чем кто бы то ни было, похожа на нежный лесной цветок.
Попробуйте представить себе эдакий маленький цветочек метр восемьдесят
ростом... Учителя называют меня то Линой, то Линдой, то Леной. (А один
вообще - Гертрудой. Ладно, спасибо хоть не Куртом.)
Но и это вполне терпимо, пока меня не вызывают к доске. Потому что
тогда происходит что-то странное. Если надо писать мелом или говорить вслух,
на меня нападает такой идиотский смех, что мне становится дурно. Рот
растягивается до ушей. Все бы хорошо, если ты при этом остришь напропалую,
но, когда читаешь печальное стихотворение о смерти, это совершенно некстати.
Некоторые учителя думают, будто я совсем потеряла совесть, но всерьез
придраться ко мне только за то, что я улыбаюсь, словно черепушка из
комиксов, не решаются.
Лишь один человек меня понимал. Ее звали Пия. О чем бы я ни заговорила,
не могу обойти ее стороной. Говорить о ней мне не хочется. Все, что
хотелось, я и так рассказала в прошлом году своей стене. Пия умерла.
Да. Пия мертва. Ее больше нет. И с этим ничего не поделаешь.
Пия рассказывала, что когда она играла на фортепьяно перед всей школой
на последнем звонке, то просто наблюдала, как ее ледяные руки бегают по
клавишам туда-сюда, словно дрессированные крысы. Будто эти руки ей больше не
принадлежали. И все это время на лице ее красовалась улыбка от уха до уха.
Под конец мускулы у нее на щеках полопались, и с тех пор она без нужды не
улыбалась.

В прошлом году Пия ходила в параллельный класс, мы не были близкими
друзьями. Во всяком случае, общались мы довольно недолго. В общей сложности
сто двадцать дней (не считая выходных, это я как-то раз вычислила). У наших