"Фредерик Массон. Наполеон и женщины " - читать интересную книгу автора

й при этомъ прибавилъ: "Если бы Корнель былъ живъ, я сделалъ бы его
принцемъ".
Онъ не любитъ драму, "которая не представляеть законченнаго
литературнаго жанра". Онъ не высоко ценитъ комедiю, которая, по его мненiю,
крамольна у Мольера и Бомарше, отвратительна у Ле-Сама, до жалкаго
неправдоподобна у Фабра д'Эглантинъ. Онъ ничего не понимаетъ въ фарсе,
который, по самому складу ума Наполеона, не можетъ служитъ ему
развлеченiемъ.
Всякiя остроты, игра словъ, каламбуры, меткiя словечки, которые не
вытекаютъ изъ самого сюжета, не суть, какъ онъ говоритъ, "духъ вещей", а
просто - игра ума; легкiе стишки, ловко составленные куплеты - болтовня,
которой иногда удается создавать иллюзiю мысли, - все это совершенно не
затрагиваетъ его. Всемъ этимъ онъ пренебрегаетъ, все это онъ презираетъ и
совершенно игнорируеть. Напротивъ, трагедiя для него - нечто возвышенное,
благородное и сильное. Въ ней - ничего вульгарнаго. Онъ слушаетъ въ ней речи
равныхъ себе: королей, героевъ и боговъ. Онъ слушаетъ въ ней самого себя,
потому что именно такъ и такимъ языкомъ онъ долженъ будетъ говорить съ
потомствомъ, когда время позволитъ показать на сцене и его жизнь.
И эта страсть къ трагедiи вполне естественно толкаетъ его въ часы
досуга къ трагическимъ артисткамъ. Лукавыя рожицы субретокъ, заученныя чары
grandes coquettes, фальшивая наивность ingenues - все это онъ встречаетъ у
себя при дворе, и любая фигурантка въ светской комедiи придворной жизни
бросилась бы къ нему по первому знаку; но Федра, Андромаха, Ифигенiя,
Гермiона - не продажныя женщины, a cyщества сверхъ-естественныя и почти
божественныя, которыхъ исторiя и поэзiя разукрасили всеми своими
сокровищами. И его воображенiе, въ свою очередь, обращается къ нимъ; видя на
сцене изображающихъ ихъ актрисъ, онъ испытываетъ влеченiе не къ этимъ
актрисамъ, но къ самимъ героинямъ. Вызывая ихъ къ себе, онъ не совершаетъ
ничего недостойнаго, и удовлетворенiе чисто чувственной фантазiи подернуто
въ его собственныхъ глазахъ поэтической дымкой.
Несомненно, потомъ въ немъ загоьариваетъ мужчина и, - заваленный
работой, не имея возможности тратить попусту много времени, не склонный къ
любезностямъ и не умегощiй скрывать презренiе къ женщинамъ, которыя, по
знаку лакея, являются и предлагаютъ себя, - онъ позволяетъ себе грубыя
выраженiя и поступки, которыя у другихъ были бы цыничны. На деле онъ менее
циниченъ, чемъ кто-либо. "Всему, что имеетъ отношенiе къ сладострастiю, -
говоритъ одно лицо, служившее ему и близко къ нему стоявшее, - онъ придавалъ
поэтическiй оттенокъ и давалъ поэтическiя названiя". И даже грубость
выраженiй у него - это лишь способъ скрыть некоторую растерянность,
овладевающую имъ всегда передъ женщиной, кто бы эта женщина ни была. Онъ
фанфаронитъ и надеваетъ чуждую ему личину порока. Такъ, на Святой Елене, въ
одномъ разговоре, онъ старается доказать, что въ немъ гораздо больше
чувственности, чемъ чувства, тогда какъ въ действительности никто, можетъ
быть, не сантименталенъ такъ, какъ онъ.
Въ данномъ случае, однако, это не такъ. Влеченiе вызывается у него не
физической чувственностью, а чувственностью разсудочной, - силою до
крайности возбужденнаго воображенiя; но когда женщина находится у него подъ
рукой, то иногда прихоть проходитъ; чаще же всего голова его занята делами:
онъ работаетъ и все, что отвлекаетъ отъ работы, раздражаетъ и сердитъ его.
Царапаютъ въ дверь, чтобы предупредить его: "Пусть она подождетъ!" Царапаютъ