"Каракалпак - Намэ" - читать интересную книгу автора (Каипбергенов Тулепберген)

7

Обычно человек, решивший поведать о себе, начинает с самого начала — прямо со дня своего рождения.

Я же такой возможности лишен. Да и вообще разве столь уж важен день появления на свет? Разве главное не в том, что произошло с человеком после этого самого дня?

Когда я впервые решил покинуть аул и отправиться в город на учебу, то потребовался паспорт, а его не выдают без метрики. Отправился в аулсовет, но там в различных документах не только день, но и год моего рождения обозначен по-разному. Я — домой, но и здесь отец говорит одно, а мать — другое. Долго спорили, наконец дедушка решил, что нужно идти в город, в районное отделение загса.

Когда я осторожно отворил дверь кабинета начальника районного загса, то заметил, что возле начальника сидит пожилой человек. Судя по облику и манерам, можно было предположить, что это местный коше-бий. Два таких влиятельных лица в одном кабинете для меня, аульского паренька, было уже слишком. Я отпрянул и хотел закрыть дверь, но заведующий загсом (человек лет тридцати, еще не снявший военной гимнастерки, только погоны спорол, и теперь на их месте темнели полоски) успел заметить, правда, не меня, а стоявшего сзади моего дедушку, и громко пригласил:

— Заходите, уважаемый! Метрика, что ли, нужна вашему внуку? — сразу догадался он.

Землистое лицо дедушки сразу расплылось в улыбке, так что даже морщины словно на миг разгладились.

— А когда вы сами родились, уважаемый аксакал? — спросил заведующий.

— Честно скажу, не знаю, — признался дедушка.

— А как вас зовут?

— Имя, которое трижды выкликнули при моем рождении, Хакимнияз.

— А где это записано?

— И этого тоже не знаю, однако, сколько себя помню, я всегда был Хакимниязом. Отзываюсь и когда кричат: «Хаким!» Так обычно зовут меня торопыги. Да, кстати, — обрадовался дедушка, — имя мое есть и в бумагах. С первых лет Советской власти как только какое собрание или заседание, так всегда проверяли, кто пришел, а кто отсутствует. Там всегда и мое имя выкрикивали.

— Да-а-а, — проговорил заведующий значительно и задумался на минуту, — Да,- повторил он. — Вы, уважаемый Хакимнияз, истинный каракалпак. Такова же и судьба нашего народа: когда и где появился, неизвестно, откуда имя его — тоже неизвестно, но на имя это он всегда отзывается.

А наши древние предки в те далекие времена назывались печенегами. Печенеги-пешенели, что значит «люди с широкими лбами». Это имя они получили за то, что умели в лоб встречать любого врага и не пропускали его через ряды свои.

С радостью принял наших предков Длиннорукий царь. Выделил им земли на окраине державы своей. Велел каждому воину надеть на голову черную шапку. В царстве Киеу-Урус такие шапки назывались клобуками. Оттого и весь народ стал именоваться «черные клобуки». Начали черношапочники дружить с урусами. Выдавали за урусов дочерей своих и женили своих сыновей на дочерях урусов.

Породнился народ с народом, и старейшины черио-шапочников дали клятву Длиннорукому царю. Клялись умереть за землю эту вместе с сыновьями этой земли.

Пока был жив Узун Коллы Юрий, он заботился о «черных клобуках», никому не давал их в обиду. Однако через годы Длиннорукий царь умер, и начались черные времена. Царство стало распадаться. Народы, царство населявшие, стали расходиться кто куда. К тому же недруги иноземные не давали покоя. А потом и вовсе грянула беда — с Востока пошли орды врагов, все сжигая па своем пути. Выгнали они наших предков с земель, дарованных Длинноруким царем. И вновь потекли черношапочники по всему свету искать справедливости и укрытия от напастей. Как перекати-поле носились они по миру: от Урала до предгорий Балкан, от Сулейманских гор до пустынь Туркестана.

Когда стараюсь осмыслить характер, обычаи, нравы, взгляды на жизнь моего народа, тогда мне представляется, что все предания и легенды, рассказанные о нем, верны.

В бурях различных веков он то, казалось бы, тонул безвозвратно, то снова всплывал на поверхность истории. И все же меня беспрестанно занимает вопрос: что значил путь каракалпаков, кому и в чем помог мой народ, кому и чем причинил вред?

История черношапочников — это история полукочевого народа. Это история пастухов, скотоводов, которые превращались в дехкан-земледельцев, как только находили землю, мало-мальски пригодную для возделывания. Буквы истории черношапочников — это очаги, оставленные ими на временно заселенных землях. Ее строки — это маршруты бесконечных кочеваний и борозды вспаханных полей, русла проложенных каналов и арыков. Чернила — это слезы женщин и детей, пролитые на пыльных дорогах и смешавшиеся с кровью мужчин, погибших в беспрестанных боях с недругами.

Настороженность и даже некая пугливость, заметная в чертах лица и характера каракалпаков, — это следствие того, что, вспахивая землю, они должны были одним глазом следить за сохой, а другим наблюдать за окрестностями, при пастьбе одним ухом прислушиваться к топоту своих табунов, а другим ловить звук копыт вражеской конницы, во время кочевий одной рукой держать поводья, а другой — саблю, и даже во сне им приходилось один глаз держать открытым.

Малочисленность и беспомощность каракалпаков, усугубленная беспрестанными родовыми распрями внутри народа, привели к тому, что черношапочников мог безнаказанно грабить любой соседний хан, а люди, оставив накопленные богатства, тая обиды и терпя лишения, вынуждены были уходить с обжитых мест. Потому-то каракалпаки и не оставили на земле знаменитых архитектурных памятников, не оставили городов, а то, что ныне археологи называют «каракалпакскими городами», — это, по сути, простейшие укрепления, возведенные для защиты от врагов или от стихийных бедствий, например от наводнений.

Но, несмотря на все беды и гонения, народ остался чрезвычайно дружелюбным, и это лучшее его свойство. Едва осев на новом месте, черношапочники не чурались соседей, не закрывались наглухо от них, а, напротив, забыв старые обиды и новых не ожидая, опять искали связи с другими людьми, искали дружбы и доверия.

Любой народ, велик он или мал, — это река, впадающая в общий океан человечества. Несхожи пути рек, несхожи их воды по цвету и вкусу, но сливаются вместе, и в общем океане есть капли и нашей реки.

Из исторических источников. Вопрос о происхождении каракалпаков, как, впрочем, и многих других народов, не имевших собственной письменности, а следовательно, и летописных документов, долгое время считался спорным.

По данным современных исследователей, наиболее вероятной считается версия, согласно которой каракалпаки являлись одним из родов огузо-печенежских племен, населявших обширнейшую территорию от Южного Урала до Северного Причерноморья. Племена эти были многочисленными и разнообразными. Некоторые из них враждовали с Киевской Русью, другие, в частности каракалпаки, входили в состав этого древнего государства и под именем «черные клобуки» отмечены в Ипатьевской летописи, которая зафиксировала клятву вождей племен, данную Юрию Долгорукому: «Мы… умираем за русскую землю с… твоими сынами и головы свои складываем за твою честь…»

«Черные клобуки» вместе с русскими воинами участвовали в различных битвах против врагов Киевской Руси и несли охрану юго- восточных рубежей государства. Их центром был город Торческ на Поросоле.

Востоковед П. П. Иванов, исследуя книгу средневекового ученого Абулы Фезылы Бейхани «Тарих и Бей-хани», обнаружил, что в XV веке в войске хорезмских ханов известным военачальником считался человек по имени Калпак. Исследователь обратил внимание на то, что, по обычаям тех времен, военачальников в документах принято было называть не по их собственным именам, а по имени тех воинов, которыми они командовали, следовательно, предполагает П. П. Иванов, в войсках хорезмских ханов существовали отряды ратников-кал-паков, что соотносимо с этнонимом «каракалпаки». Исследователь приходит к выводу, что народ, называвшийся калпаками (каракалпаками), проживал в При-аралье в XI веке. В своих суждениях П. П. Иванов опирается на каракалпакский фольклор, а также на поэму Бердаха «Шежире» («Летопись»), где также часто вместо названия «каракалпак» употребляется сокращенное название «калпак».

Тот же исследователь заметил, что в рукописях другого древнего историка Эн-Нувери среди перечня половецко-печенежских племен встречается и племя, именуемое «люди в черных шапках», что тоже соответствует этнониму «каракалпак».

Первое несомненное упоминание о предках тех, кто ныне составляет основное население Каракалпакской АССР, встречается в грамоте Абдуллы, хана из династии Шейбанидов, которую тот направил в 1598 году мавзолею Зиятдина в Сыгнаке. Абдулла называет каракалпаков среди многочисленных племен, ведших кочевой образ жизни вокруг Сыгнака.

В 1723 году, во времена джунгарского нашествия, прозванного в народе «ак табан шубырынды», что значит «година белых пяток», среди племен, вынужденных, спасаясь от нашествия, сняться с насиженных мест и перекочевать на новые земли, были и каракалпакские племена. Более того, каракалпаки разделились на три большие группы. Одна из них направилась в сторону Китая и Афганистана. Другая, оставшись на месте, в конце концов распалась на роды и семьи, на мелкие-мелкие группки и перестала существовать как самостоятельный народ со своим языком и собственной культурой. То есть со временем полностью ассимилировалась с другими народами. Третья часть — т- предки тех каракалпаков, кто в настоящее время населяет территорию Каракалпакской АССР, вспомнив о своих давних связях с Россией, направились ближе к русской границе. Однако голод, холод и лишения не позволили им приблизиться к рубежам России, я они вынуждены были остановиться на северном побережье Аральского моря, в устье реки Сырдарьи, во владениях Казахского Малого Жуза. Здесь их вожди вместе с ханами Малого Жуза предпринимают попытку перейти в российское подданство.

В 1743 году известный бий каракалпаков Маман возглавил посольство, направившееся в Петербург. Маман-бий добился аудиенции у императрицы Елизаветы Петровны и получил грамоту о присоединении каракалпаков к России, о добровольном вхождении каракалпакского народа в семью российских народов. С этого же момента каракалпаки официально считаются подданными великой державы, которая обязуется их охранять. Но императрица забыла о своих новых подданных, и черношапочники продолжали терпеть насилие соседних ханов.

Притеснения доходят до того, что каракалпаки вынуждены снова кочевать и от берегов Сырдарьи, перейдя Кызылкумы, выходят к устью другой великой азиатской реки — Амударьи. Здесь они оседают, начинают рыть каналы, заниматься земледелием. Но здесь они попадают под власть хорезмских ханов.

Наконец, в 1873 году в Туркестан вступают русские войска под предводительством генерала Кауфмана. Русских солдат черношапочники встретили радушно, как освободителей. С этого времени Каракалпакия отделена от Хорезмского ханства. Через сто тридцать лет после добровольного присоединения к России черношапочники наконец-то стали в действительности ее подданными.

А после революции, в 1924 году была признана автономия каракалпаков. Народ получил свой «паспорт». Земля, на которой он живет, которую возделывает и за которую отвечает перед миром, на всех картах теперь официально называется Каракалпакской Автономной Советской Социалистической Республикой.

Из рассказов аксакалов:

«Кто бы пи угостил тебя дыней, отведав ее и наевшись всласть, возблагодари сперва того, кто дыню взрастил, кто ухаживал за ней, и только после — того, кто купил ее и с тобой поделился».

«Не та мать, которая родила дитя, а та, что вскормила, по головке гладила, человеком сделала».

Рассказ моего дедушки. За свою жизнь много раз я бывал на базаре в Чимбае, много слышал вралей и правдивцев, крикунов и глашатаев. Но двое из них мне навсегда запомнились.

Первого из тех глашатаев я видел еще в детстве, когда поехал на базар с отцом. Отец пошел посмотреть, чем торгуют, прикупить то да се по хозяйству, а я остался осла сторожить. Глядь, откуда ни возьмись влетает на базар всадник на гнедом коне туркменской породы и во весь опор несется наискось мимо торговцев и покупателей. Люди шарахаются, а он и рад, что все его заметили. Потом осадил коня, привстал на стременах и кричит:

— Эй, люди, слушайте! Все слушайте! Правитель нашего города Чимбая ездил в высокий город Пытырбур. Этот город — пуп земли. Там наш правитель видел самого Белого царя. И Белый царь говорил с ним. Тише! Успокойтесь, люди!

Все враз попритихли. Перестали сновать туда-сюда. Гомонить перестали. А как же, ведь всем интересно, что скажет глашатай. А он продолжал:

— Когда наш правитель приехал в город Пытырбур по торговым делам, он однажды пошел прогуляться по узкой улице. И вдруг видит перед собой серебряный тарантас с золотым узором, а вокруг того тарантаса тридцать нукеров в дорогих одеждах. Из тарантаса выглянул сам Белый царь и обратился к нашему правителю.

— Что?! Что сказал царь?! Какими были его слова?! — загалдели все вокруг.

— Тише! — вновь прикрикнул глашатай. — Белый царь спросил достопочтенного правителя: «Ты кто такой?»

— Что ответил правитель?

— Он назвал себя. Он сказал: «Я каракалпак, правитель достославного города Чимбая!»

— А царь? Что он сказал? С каким ответом прибыл правитель? Говори скорей!..

Глашатай приосанился, напыжился, грудь выпятил и произнес торжественно:

— Вот доподлинные слова великого Белого царя, обращенные к нашему правителю. — Тут он замолк на миг, а потом гаркнул что было мочи:- Царь сказал: «Пошел прочь, болван!»

Грохнул общий хохот. Все так и покатились со смеху. Хоть глашатай произнес царские слова по-русски, а русский мы тогда плохо знали, но это смогли разобрать. А кто и не понял, тому разъяснили, благо разъяснить это нетрудно.

— Чему смеетесь, глупцы безмозглые? — орал глашатай. — Из таких высоких уст даже ругань услышать — это великая честь. Это честь большая, чем услышать сто похвал от каждого из вас, голодранцев.

Но народ продолжал хохотать, и даже вечером, разъезжаясь с базара, люди все повторяли вслух по-русски слово «болван» и опять заливались смехом. Но на душе у каждого было грустно. Будто каждый потерял какую-то дорогую вещь.

В другой раз — это уже лет через двадцать, когда пришла Советская власть, а я служил у Бегнияза-аксакала, ходил у него то ли в конюхах, то ли в кучерах. И вот привез я Бегнияза в Чимбай. Он пошел по своим делам в какую-то контору, а я тем временем придерживал лошадей. И вдруг опять, как тогда в детстве, на базар влетел всадник на саврасом коне туркменской породы. Он галопом проскакал мимо рядов торговцев и, остановившись, крикнул:

— Эй, люди! Тише! Слушайте все!.. Слушайте, что я вам скажу!

Все, конечно, замолкли, сгрудились вокруг всадника и стали слушать. Ну и я как все. А он и говорит:

— Наш Аллаяр Досназаров[16] побывал в самом красном городе мира — в Москве. Там он видел великого товарища Ленина, и сам великий товарищ Ленин говорил с ним.

Тут уж всяк мигом язык прикусил, уши навострил и дыхание даже притаил. Такую новость, сами понимаете, нельзя пропустить. А глашатай продолжал, стоя на стременах, словно на трибуне:

— Вот как это было. Наш Аллаяр Досназаров шел мимо большого красного дворца, который называется Кремыл. Вдруг его кто-то окликает. «Товарищ! — кричит ему. — Товарищ! Вы не каракалпак ли?»

Наш Аллаяр Досназаров обернулся и видит возле себя открытый самоходный тарантас, а в нем сидит сам великий товарищ Ленин и машет ему рукой. Досназаров сперва страшно разволновался.

— Ой-бой! Еще бы! — сочувственно воскликнул кто-то в толпе.

— Но наш Аллаяр Досназаров справился со своим волнением, — пояснил глашатай. — Он подошел к самоходному тарантасу и сказал: «Да, я каракалпак. И хочу доложить вам, что мы, каракалпаки, со всей душою приняли Советскую власть, потому что в прошлой жизни много натерпелись и от будущей жизни ждем теперь только хорошего». «Знаю, знаю, — ответил великий товарищ Ленин. — Каракалпаки — один из древнейших народов, и хотя вы малочисленны, но должны стать самостоятельной республикой. Это вековая мечта вашего парода, и скоро эта мечта осуществится».

Что тут началось! Кто плачет от радости, кто в пляс пустился. Кто кричит: «Да здравствует!» — кто кричит: «Рахмет!» Какая уж тут торговля. Все перемешалось…

И вот что я вам скажу: так все и случилось. Прошло не так уж много времени, и Каракалпакия стала автономной. Вот.

Рассказ местного коше-бия. А теперь послушайте, как это происходило. На большом курултае[17] был, конечно, Аллаяр Досназаров. Слушает он речи выступающих и замечает, что о каракалпаках никто не говорит. И тогда со своего места задает вопрос:

— Кто имеет право забывать о нас, о каракалпаках?

А в ответ ему чей-то голос спрашивает эдак недоуменно:

— Что еще за каракалпаки? Откуда мог взяться такой народ?

Тут все разом зашумели.

— Каракалпаки — это просто хорезмские узбеки, живущие на берегу Аральского моря. Их так прозвали из-за черных шапок, которые они любят носить! — кричит один.

— Нет, это из казахских племен, — возражает другой.

— Нет, — оспаривает третий, — это те же туркмены, но немного оказашенные.

— И никакие они не туркмены, — не соглашается четвертый, — а двойники киргизов. Только киргизы носят белые шапки, а каракалпаки — черные.

И вдруг раздается такой возглас:

— А вообще самостоятельная ли это национальность — каракалпаки?

Ну тут уж Досназаров не вытерпел и, не дожидаясь приглашения, вышел на трибуну и ко всем обратился с такой пламенной речью:

Товарищи! — сказал он. — Друзья!! Каракалпакский народ был и есть. О его судьбе знал сам великий вождь мирового пролетариата товарищ Ленин. И сам товарищ Ленин говорил, что нам нужна автономия.

И здесь какой-то недотепа подает голос и спрашивает:

— А скажите-ка, Досназаров, к какому языку близок язык каракалпаков?

Досназаров, ни секунды не замешкавшись, отвечает:

— Наш предок, известный бий Маман, говорил, что языки каракалпаков, узбеков, казахов, киргизов, азербайджанцев, татар, башкир, кумыков и ногайцев схожи, как лепешки из единого теста, но у каждой лепешки свой бок подрумянен.

— Что-то ничего я не слыхал об истории и культуре каракалпаков, — опять раздается тот же голос.

И вот послушайте, как ответил ему Досназаров. Он сказал:

— Конечно. Откуда же такому человеку, который ничего не знает о самих каракалпаках, знать об истории и культуре этого народа. Но как узбекам дорог их великий поэт Навои, как казахам дорог их Абай, как дорог украинцам Шевченко, а русским — поэт Пушкин, так же точно поэт Бердах, живший в прошлом веке, дорог нам, каракалпакам.

— Да, да, Бердах, — подхватили в зале. А Досназаров продолжал:

— Как у любого народа есть свои песни, так есть они и у нас. — И он пропел с трибуны «Бозатау»[18] и спросил: — Чья это песня? Может, узбеков, казахов или киргизов?

— Нет, — крикнули из зала, — у нас нет такой песни!

— Вот видите, — сказал Досназаров. — Это наша культура. А что касается истории каракалпаков, то я вот так объясню: каким был для России Петр Первый, таким же для нас был бий Маман. Петр Первый открыл окно российского дома в Европу, а Маман открыл полог каракалпакской юрты в Россию. Если же говорить о деятелях революции, то заявляю без лишней скромности: как Файзулла Ходжаев боролся за честь узбеков, Сакен Сайфуллин боролся за честь казахов, Кайгысыз Атабаев боролся за честь туркмен, так за честь каракалпаков боролся я — Аллаяр Досназаров. И каждому это известно!

— Известно! Знаем, знаем! Истинно так! — поддержали в зале.

— И самое главное, — продолжал Досназаров, — что о каракалпаках знал товарищ Ленин и он же говорил о необходимости предоставить нам самостоятельность!

Тут все поднялись с мест и стали хлопать. Раздались возгласы:

— Немедленно предоставить каракалпакам автономию!

А когда начали голосовать, то за это предложение все подняли не одну, а сразу две руки.

Местный коше-бий закончил свой рассказ, и мой дедушка обратился к начальнику загса:

— В основе всех этих рассказов конечно же лежит истинная правда, но правда и в том, что мы с внуком пришли сюда, чтобы получить бумагу. Выпишите метрику, и нам надо спешить обратно домой, путь не близок.

— Хакимнияз-ага, — сказал заведующий загсом, — метрику выписать недолго, но надо, чтобы она была правильной. Дата рождения этого парня пока не установлена. Это, конечно, не его вина, он истинный сын своего народа, но даже о происхождении каракалпаков, как видите, мы тоже можем судить не по документам, а лишь по устным преданиям. Что же, попробуем по вашим словам определить, когда родился этот джигит. Назовите три памятные вам приметы того года, когда он появился на свет.

Дедушка сразу посолиднел, огладил ладонью свою белую бороду и начал почти торжественно:

— Тулепберген — первенец среди моих внуков, поэтому если я даже и забыл девять десятых своей жизни, то преотлично помню все, что связано с началом его жизни. Вот памятные мне приметы: он родился в год лошади; в год распределения сапог; он родился в год, когда пронесся слух, что поэта Хамау Хакимзаде религиозные мракобесы убили «каменным бураном» в городе Шахмардане. Об этом я помню хорошо по двум причинам. Первая — Хамза был моим тезкой, он — Хакимзаде Ниязи, а я ведь тоже зовусь Хакимом-Ниязом. Вторая причина в том, что мы с ним встречались в городе Ходжейли, когда он собирал сирот-беспризорников на базаре, у входа в рыбожарню.

— Та-а-ак, — раздумчиво протянул заведующий загсом. — Ниязи убили в 1929 году. А что это был за год по лунному календарю? — спросил он у сидящего рядом аксакала, которого я принял за местного коше-бия.

Аксакал подумал, пересчитал пальцы и подтвердил:

— Он самый и был годом лошади.

— Молодцы все же наши предки. — Начальник загса аж ладонью по столу хлопнул в радостном возбуждении. — Молодцы! Считать не умели, так ведь придумали выход, решили каждому году дать название одного из двенадцати животных. Нельзя же при определении возраста ошибиться сразу на целых двенадцать лет. Да и в самих названиях животных, видимо, есть свой смысл… Год зайца, год собаки, коровы, свиньи, мыши… Считается, будто младенец, появившийся в тот или иной год, усваивает признаки того или иного животного. Если так, то повезло тебе, парень, родиться в год лошади. Надежная животина. Всё на ней — и пахать, и междурядья обрабатывать, и арбу тащить, и весть любую по степи не пешие, а конные разносят.

— Да, — согласился дедушка. — И то еще в расчет примите, что он старший из внуков. Остальные пойдут за ним. А за конем, известное дело, всегда идти легче. Да и семейную арбу тащить поможет.

— Еще и то хорошо, — продолжал заведующий, — что лошадь — не жвачное животное. Это я тебе, джигит, говорю. Ты тоже не превращай никакое дело в жвачку. Тянуть да мусолить — хуже нет.

— Очень верно сказали, уважаемый, — подхватил дедушка. — Давайте и с этим делом не тянуть.

— Тянуть не станем, — согласился заведующий, — но сначала объясните, что это за третья примета: год распределения сапог?

Объяснение моего дедушки. В тот день, когда родился мой старший внук Тулепберген, к нашему дому подскакал нарочный и ну кричать:

— Все мигом на собрание по распределению сапог! А надо сказать, что кооперация тогда только-только начиналась. Колхозов еще не было, а были артели и товарищества по совместной обработке земли. Вот и в нашем ауле такая артель завелась. На собрания в те годы мы ходили с охотой, там всегда что-нибудь интересное или важное услышишь. Ну я, значит, и заторопился, несмотря на то что в доме такое событие — рождение внука.

Прихожу и вижу, что все члены артели уже в полном сборе. А во главе — наш председатель, Генжемурат-батрак. Сидит он за столом, покрытым красной тканью, и говорит собравшимся:

— Земляки мои и товарищи! Из района прибыли сапоги для членов нашей артели. Нам надлежит их распределить. Если вы не возражаете, то я, как председатель, возьму себе одну пару. Ведь мне приходится всюду ходить, не жалея ног и обуви. Можно ли считать, что одна пара принадлежит мне?

— Можно! Принадлежит! — закричали все.

— Если так, голосуйте. Проголосовали.

Он говорит своему сыну, который вел протокол:

— Запиши это. Друзья мои, земляки, аульчане! — продолжал председатель. — Как вам известно, все трудности по работе со мной на равных делит моя жена Турсун. Если из района приходят важные вести, а меня нет в правлении, то не кто-то, а именно моя жена Турсун обегает все поля и участки, но обязательно найдет меня. Правильно я говорю?

— Верно! Правильно!

— Вот, вы все подтвердили правоту моих слов, и, думаю, не будет возражений, если еще одну пару сапог вы разрешите отдать ей, моей жене Турсун.

— Пусть берет! Отдаем! — И подняли руки.

— Друзья мои и сотоварищи по артели! Не тайна для вас, что мой сын Толыбай тоже во многом помогает мне — вашему председателю. Он присматривает за рыжим конем, на котором я езжу, он посещает ликбез и вот, смотрите, может уже вести протокол нашего собрания. Уверен, среди вас не найдется человека, который стал бы возражать против того, чтобы третью пару сапог отдать ему — моему сыну и секретарю нашего собрания Толыбаю.

— Да, да! И ему положены сапоги! — закричали кругом и опять проголосовали единогласно.

— А теперь, товарищи, — сказал Генжемурат-батрак, — считаю собрание законченным. Все присланные из района сапоги мы уже распределили.

— Как так? Обман! Неправильно! — заголосили все.

— Никакого обмана. Кто сказал: ((Неправильно»? — строго спросил председатель. — Вес по правилам, все по закону. Вы же сами голосовали.

— Но мы же не знали, что сапог всего три пары. Ты, Генжемурат, не предупредил нас.

— Вот здесь вы, товарищи, правы, это была маленькая ошибка с моей стороны, и я ее признаю.

— Отменить решение! Давай снова голосовать!

— Нельзя, нельзя, друзья мои и земляки, — объяснил председатель, сделав очень серьезное лицо. — Это невозможно. Ваше единодушное решение уже внесено в протокол. А протокол, — он поднял палец, — это документ. Кто же нам позволит отменять документы?

Начальник загса расхохотался.

— Вот, — продолжал дедушка, — там ничего нельзя было поделать потому, что бумага была уже написана. А теперь мы с внуком ничего не можем поделать потому, что бумага еще не написана. Видите, как нелегко все получается.

— Не беспокойтесь, Хакимнияз-ага. Смотрите, я уже беру бланки, и сейчас мы оформим и узаконим дату рождения вашего внука. Кстати, почему вы назвали его Тулепбергеном?

— Детей у меня много, а сыновей среди них было двое. Старшего нарекли Каипбергеном, а младшего Тулепбергеном, но он еще в детстве заболел и умер. А потому, когда на свет появился первенец среди моих внуков, я, не раздумывая долго, решил дать новорожденному имя моего младшего сына. Бог как бы заплатил мне одним мальчиком за другого. Ведь имя Тулепберген и значит — оплаченный, возмещенный, отданный вместо взятого. К тому же имя внука созвучно с именем отца.[19]

— Итак, — сказал начальник загса, — нам осталось только выяснить день и месяц рождения Тулепбергена Каипбергенова.

— Он родился весной, — сказал дедушка.

— Весной, это хорошо, — почему-то обрадовался начальник загса. Он подошел к стене, на которой висел отрывной календарь, и стал его листать. — Смотрите, Хакимняяз-ага, смотри, Тулепберген, какой из этих дней вам больше правится?

— Подождите, уважаемый, — остановил его дедушка. — Зачем моему внуку вносить в бумагу «черный» день, давайте впишем ему «красный».

— Это правильно, — поддержал его аксакал.

— Красные — это праздники, — пояснил начальник загса. — Больше всего их в мае. Но праздники уж очень крупные: Первомай, День нашей Победы — даты все очень ответственные…

Тут встал местный коше-бий:

— Давайте день его рождения выберу я, — сказал он. — Услышав все, о чем вы говорили, я понял, что метрика выдается мальчику не по письменным справкам, а по устным. А раз так, то пусть и днем его рождения считается день радио, поскольку радио — это то, чему мы верили на слово.

Так и порешили.

Заведующий заполнил метрику и передал мне.

— Вот, Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов. Ты, значит, родился 7 мая 1929 года в ауле Шортанбай. Не забывай.