"Непонятные" - читать интересную книгу автора (Каипбергенов Тулепберген)10Всю свою жизнь — а время уже отсчитало ему шестьдесят лет — Сержанбай не знал, что такое лишения и нехватка. Однако он не смог бы припомнить и дня, когда бы отдыхал без работы. После того как Сержанбай откровенно изложил Ку-мар-аналык свое дело и получил от нее добрый совет, на душе у него посветлело. Он жил в ожидании счастья. Сержанбай стал спокойнее глядеть на мелочи, на недоделки в его обширном хозяйстве — раньше они выводили его из себя. Подумаешь, не накормили, не напоили вовремя какую-нибудь скотину, — это можно попра вить… Все можно поправить, все кажется легко и просто, когда человека греет надежда… Мотается ли бай по двору, хлопочет ли по хозяйству, он все время глаз не сводит с Гулзибы. Когда Сержанбай видел девушку — вот появилась, вот куда-то скрылась, вот опять мелькает ее платье! — он испытывал наслаждение, все казалось ему тогда прекрасным: и узоры на ковре, и яркая туркменская кошма — украшение юрты, и даже Улбосын, не давшая ему наследника, — и та вызывала в нем добрые чувства. — Ты хорошая жена, Улбосын! Отменная хозяйка! Все наше достояние мы нажили вместе! — говорил он тогда. Как-то в жаркий день бай наблюдал из прохладной юрты, сквозь приоткрытую камышовую дверь, за сновавшей по двору Гулзибой… К Гулзибе приблизился Рузмат, что-то ей сказал, она прыснула, закрыла ладошкой рот. — Жена, пойду-ка я полью посевы. Отпусти Гулзи-бу к Кумар-аналык, пусть поможет ей по хозяйству. Сержанбай велел Рузмату взять лопату и идти на огород, сам двинулся к загону за лошадью. Здесь он обнаружил глазеющего на Гулзибу во все глаза Маулена-желтого. — Эй, Маулен, тебе что тут нужно? — рассердился бай. — Ах, дядя, годы мои не те, а то бы стал подстилкой под ногами этой красавицы, взял бы ее в жены. — Подстилкой ты можешь быть, а вот хозяином… — Сержанбай не мог скрыть досаду и злость на пле мянника. — От подстилки и хозяйство начинается. Пришел посмотреть да поучиться у дядюшки и новости узнать. Правда ли, что хан решил послать пятьсот мулл во главе с нашим Аскар-бием в соседние северные страны? А турецкого ахуна — идет молва, что он очень мудрый ахун — сделал ишаном и повелел ему отправиться в каракалпакские пределы… — Ты поведал мне сам, племянничек, новости! Мне некогда. Я спешу поливать посевы. — Э, ты и после смерти будешь торопиться на работу!.. Бай взобрался молча на кобылу и тронулся к нолю. Басар, как жеребенок, увязался вслед за ними. На обочине, в тени турангиля, он увидел Аскар-бия, Ерназара и муллу Шарила. До Сержанбая донесся басовитый голос Ерназара: — Мулла Шарип, вы ведь сами однажды изрекли: «Женщина — сундук, наполненный золотом!» Как же вы отваживаетесь оставить свой драгоценный сундук?.. Ради каких-то башкир, татар, казахов?.. — Э, для муллы везде отыщется сундук, наполненный золотом… — выдавил сквозь смех Аскар-бий. Мулла Шарип плотоядно улыбнулся и пошел своей дорогой. — Аскар-ага, боюсь, как бы женщины тех стран, куда пожалует наш досточтимый мулла, не подумали, что все каракалпаки похожи на верблюдов с воробьиными головками… Когда Сержанбай приблизился к полю, то обнаружил, что Рузмат позволил двум аульчанам отвести на их посевы воду из арыка. Бай вспылил и, налетев на Руз-мата, огрел его плеткой. Испуганный Рузмат принялся закрывать воду; дехкане подбежали к Рузмату, схватили его за руки, крича, что их посевы начали желтеть… Гарцуя на кобыле, Сержанбай с бранью начал хлестать всех подряд. Кто-то схватил его сзади за плечи, опрокинул с седла и бай угодил прямо в арык. В ужасе он увидел, что над ним возвышается Ерназар. — Не смей обижать людей! Не смей поднимать руку! — Ерназар был в гневе. Он повернулся к Сержанбаю спиной и погнал своего коня прочь. Около своего дома Ерназар услышал заливистый смех сына и голос Гулзибы: «Порхай, порхай, моя бабочка!» Гулзиба забавляла мальчика, заставляя его размахивать ручонками, будто в полете. У Ерназара сразу же и гнев прошел, и досада. Девушка смутилась, отпустила руки ребенка. Ерназар и Гулзиба были не в силах оторвать друг от друга взора. Хожаназар хныкал, ухватившись за подол Гулзибы, требовал продолжать игру. Ерназар вынул из кармана платочек с красным узором — платочек Гулзибы, — вытер сынишке слезы. — Гулзиба, спасибо тебе за платочек. Как ты поживаешь? — Расскажите вы о себе, что я?.. — Я намереваюсь вступить в ханское войско… — Скоро?.. Не будет ли опять скучать по вас ваша матушка, ваши дети, другие люди? — Я вижу, ты любишь моего сынишку. — А вы сами? — Как свою душу. — Я тоже. Кумар-аналык отдыхала в мазанке и слышала этот разговор. Она притихла, затаилась, пораженная тем, как свободно они беседуют, как по-особенному звучат их голоса. Ерназар умолк, задумался, и Гулзиба всполошилась: уж не сказала ли она что-то не то и не так… Она сделала два шага к мазанке, но вернулась назад. — Ерназар-ага, у меня есть к вам три вопроса. — Спрашивай. — Какая дорога самая трудная? — Неизвестная! Самая трудная дорога та, которую не знаешь. — С чем можно сравнить дружбу непостоянного человека? — Дружба неверного — письмо, написанное на льду. — Какие люди вам не нравятся? — Мне не нравится истопник, боящийся дыма! Мне не нравится кузнец, которого раздражает стук молота… У меня тоже припасен для тебя вопрос, Гулзиба. Как, по-твоему, умный становится умным? — Умный, я думаю, становится умным после того, как наделает много глупостей. «Как она повзрослела! Тогда, на берегу, была совсем-совсем юной. — Блаженная дрожь пробежала по телу Ерназара. — Неужели это никогда больше не повторится?.. О чем это я? До любовных ли утех мне теперь!.. А девушка умна, красноречива, может, это Сержанбай ее так славно воспитал? Работник его Рузмат тоже в прошлый раз проявил разум не по годам… Глядишь, и Тенел вырастет достойным помощником мне…» — Как, по-вашему, Ерназар-ага, мой отец умирал несчастным? Трудно сказать. — Я буду жить только с правдой в душе, то есть помня о ней всегда… Буду правдивой, Ерназар-ага, и Тенел — тоже. Тогда ведь мы будем счастливы? — подалась Гулзиба к Ерназару. — Почему вы молчите? Я хочу жить так, как вы повелите, как укажете мне! — Гулзиба, принеси воды! — раздался издалека голос Рабийби. Девушка скрылась на мгновение и опять появилась, держа горлянку. Она метнула на Ерназара быстрый, какой-то особенный взгляд. И любовь, и зов, и напоминание о том, что принадлежало только им одним, было в этом взгляде. Всем существом Ерназар отозвался на него. Пронзенный страстью, он всем своим мужским естеством тянулся к Гулзибе, которая от него удалялась, устремлялся за ней. «Моя! Она была моя! Какая красавица!.. Одежда, совсем простая одежда скрывает такую красоту… Но я-то видел — она сверкает, как луна сквозь рваные темные тучи… Была бы Гулзиба байской дочкой, джигиты всего Хорезма стали бы бродягами и паломниками на дороге к ней… Да, а годы мои уходят, утекают что вода… Хотя… почему? Баи, годящиеся мне в отцы, женятся на девушках. Если бы не клятва, данная матери… А может, она поймет? Мать есть мать… Скажу ей, что хочу взять Гулзибу второй женой?..» Гулзиба скрылась. Ерназар слегка подтолкнул сынишку к лачуге и быстро-быстро зашагал прочь — подальше от водоема, к которому направилась Гулзиба, подальше от соблазна, подальше от искушения… Однако ноги, ноги сами вскоре предательски понесли его обратно. Не помня себя, несся, летел он сквозь заросли тамариска туда, туда, к ней. Скорей бы, скорей настичь ее, схватить, сжать в объятиях, забыться! Гулзиба сидела на берегу водоема и, как в зеркало, гляделась в прозрачную воду. Она почувствовала приближение Ерназара, медленно встала, поднялась на холмик, огляделась кругом… Как глупый козленок, не заметивший голодного волка, она побрела к овражку, скрытому от чужих глаз, спустилась в него. Рухнула на мягкую, словно пуховая перина, землю, ослабев от сладостной истомы и головокружения. Ее лицо выражало страстное нетерпение и повеление, губы горели жарко, как уголек во тьме, руки звали, требовали объятий и ласк. Ерназар растворился в безрассудном, покорном и покоряющем теле. Накануне этого Кумар-аналык наконец-то нашла подходящую минутку и намекнула Гулзибе о намерениях Сержанбая. Девушка, не дрогнув, ответила ей спокойно: То, что одобряете вы, одобряю и я… Только скажите обо всем и Ерназару-ага тоже. Как он посоветует, так я и поступлю. «Все нуждаются в совете моего сына…» Теперь, нечаянно подслушав разговор Ерназара и Гулзибы, она заподозрила неладное. Как бы не обернулось все по-иному! Вон, девушка уже и платочек успела ему подарить. И он разговаривал с ней каким-то незнакомым ей, матери, голосом, будто ласкал Гулзибу, о господи, грех-то какой. Кумар-аналык выбралась из юрты — сына нигде не было. Она растерялась — что же делать? Ждать или бежать разыскивать его? Мать металась по двору в смятении и тревоге. Как нарочно, к дому подъехал Сер-жанбай. — Не спеши, бай, я еще не решила! — произнесла она в растерянности. — Я и не спешу, Кумар! Я заехал попросить прощения у Ерназарджана. — В чем ты провинился? — Поссорились из-за воды! — Нет его дома! — Не беда! Передай ему: так, мол, и так, Сержанбай хотел повиниться!.. Ерназар вернулся затемно. Во дворе было пусто, и он с облегчением вздохнул, тихонечко поставив у дверей горлянку с водой. Мать, дети и Рабийби пили чай в юрте. — Почему тыква стоит у порога? Не опрокинул бы кто нечаянно! — Ерназар никогда, не вникал в такие мелочи, не замечал их, и мать испугалась, как бы Рабийби чего-нибудь не заподозрила. — Бедная Гулзиба, наверно, оставила второпях. Спешила домой. — Кумар-аналык покосилась на сына. Он восседал уверенно и прочно. Лоб его разгладился, губы морщила самодовольная улыбка. — Ерназарджан, тут Сержанбай приходил, хотел прощения у тебя просить. Ерназар лишь усмехнулся в усы. — Как ты чувствуешь себя сегодня, сынок? — О, мама, очень хорошо! Бодрым, полным сил, палваном себя чувствую! — Лицо Ерназара осветилось счастьем, каким-то новым светом… — Да, да, я вижу!.. Я тут подумала, поразмыслила и пришла к выводу: тебе нужно поскорее отбыть в Хиву. Мы с твоей женой сами управимся по хозяйству. Чем быстрее откликнешься ты на приглашение хана, тем лучше — доверия к тебе будет больше… — Кумар-ана-лык помедлила, опустошила пиалу с чаем. — Сынок, хочу дать тебе совет: прежде чем связать руки другому, подумай о своих собственных! Не забывай также и о руках друзей… Всю ночь Ерназар метался, вспоминая Гулзибу, ее податливое, послушное и вместе с тем властное тело; оно околдовало его, взяло в полон, из которого не вырвешься, если даже захочешь. Он не мог забыть, как, прощаясь с ним, Гулзиба умоляла: «Ерназар, я на все согласна, быть твоей вечной рабой согласна, только не бросай меня!» Эти слова звучали в его ушах, в его сердце, но их теснили, безжалостно гнали слова матери: «Прежде чем связать руки другому…» Какой смысл вложила она в это наставление?.. В это предостережение? Скорее всего, она упреждала его, напоминала: не забывай о главном, о своем священном долге перед каракалпаками, Гулзиба будет тебе помехой… «Да, мать, конечно, обо всем догадалась; она права, мне надо поскорее уехать; с глаз долой — из сердца вон, авось забуду Гулзибу… и она меня забудет… Нет, не хочу! Не хочу!..» Все в нем взбунтовалось при этой мысли, и тем яснее он осознал: мать права… За утренним чаем Ерназар, подбрасывая на коленке сына, обратился к матери: — Всю ночь я думал, мама! — Он не пытался скрыть свою печаль. — Я согласен с тобой, ты меня убедила — будет лучше, если я сегодня же отправлюсь в Хиву… — Ты хорошо надумал, сынок! — мать старалась подбодрить его улыбкой. — Прежде чем ты отбудешь, я хотела бы посоветоваться с тобой… К нам зачастил Сержанбай, наш сосед. Есть у него мечта. Он хочет нам поклониться, как поклонился бы родственникам сирот Гулзибы и Тенела… — Ах, старый лис! Он, оказывается, не зря одарил меня меховой шубой… Ну, кому он хочет ее посватать? — У бая нет детей… Ерназар подумал, что бай решил проявить благородство и соединить Гулзибу и Рузмата, двух сирот, а потом, возможно, и усыновить молодую чету. «Боже, за что ты посылаешь мне такую пытку?» Ерназару казалось, что на большую, зияющую рану ему сыплют соль — щепотку за щепоткой. У него едва не вырвался стон. — Ты говорила с девушкой? — выдавил он из себя с трудом, хриплым, упавшим голосом. — Да. Она ответила, что поступит, как ты посоветуешь. Ерназар побледнел. «Неужели она так сильно любит меня?.. По одному моему слову готова сломать свою судьбу?.. А как же мы-то с ней, сами?..» — Сын мой, по-моему, я догадываюсь, что тебя тревожит и смущает. Видишь ли, есть одна истина, которая заключается в том, что все лампы, перед тем как погаснуть, горят особенно ярко… Вспыхивают напоследок… Ерназар испытал такую боль, будто его ранили прямо в самое сердце. Он понял: мать ни за что не даст согласия на его свадьбу с Гулзибой. Чтобы в отчаянии у него не сорвалось с языка чего-нибудь лишнего, он закусил губу. — Ерназарджан, судьба подарила девушке счастье… — Мать смягчилась: может быть, только теперь, впервые, осознала она меру страдания единственного своего, кровного дитяти. — Если бай все устроит, как он мне обещал, Гулзиба будет жить в достатке! Это ли не счастье в наше-то время!.. Для таких одиноких душ, как Гулзиба и Тенел… Ерназару казалось, что у него отнимают его любимую, которая должна принадлежать по праву ему, лишь ему. Он едва собрался с духом, чтобы ответить: — Если она будет счастлива, воля твоя. |
||
|