"Непонятные" - читать интересную книгу автора (Каипбергенов Тулепберген)

5

Любовь зачаровывает человека. Все, все — мир, люди, природа — кажется ему преображенным, волшебным, чудесным. Разделенная любовь рождает мечты о счастье, посылает удивительные сны.

Во сне Гулзиба увидела, что Рабийби умерла. Кругом все плачут-убиваются, а они с Ерназаром стоят в сторонке, крепко взявшись за руки, и улыбаются…

Гулзиба очнулась ото сна и тут же заметила склонившегося над очагом брата; он дул на затухающие угли, старался разжечь огонь.

Тенел, Рабийби жива или умерла?

— Что с тобой, сестра! Конечно, жива! Ты еще не проснулась?..

Гулзиба ощутила боль во всем теле, почувствовала истому от этой боли. «Боже, что со мной?.. Какие у Ерназара горячие губы, какие жаркие руки! Что со мной вчера было? От счастья лишилась сознания!» Гулзиба вспомнила, как мать ей наказывала при жизни: «Девушка должна беречь свою девичью честь, блюсти себя! А уж коли не соблюла, должна сохранить это в тайне. Ото всех».

Гулзибе не терпелось хоть что-нибудь узнать об Ерназаре. Ее так и подмывало спросить у соседей, как идут дела в доме ага-бия, все ли там живы-здоровы. Но она даже имени Ерназара вслух не произнесла, словно боялась быть уличенной. Она повзрослела за один день, за тот час, который провела с тем, кого любила больше жизни. Гулзиба сжала зубы и ждала, когда Ерназар даст знать о себе.

Десять дней тянулись для нее будто десять месяцев. От Ерназара — ни слуху ни духу. Она решила сходить в его аул, под каким-нибудь предлогом заглянуть к нему. Если она не застанет Ерназара, а дома окажется Кумар-аналык, она, Гулзиба, должна будет сказать: «Кумар-аналык, ваш аул богаче нашего, я хотела бы переселиться сюда вместе с братом…» «Если Кумар-аналык одобрит меня, я тут же перееду».

Гулзиба нарядилась в свое лучшее платье. У нее точно крылья выросли за спиной и понесли ее к Ерназару. Все, все ласкало глаза, радовало сердце Гулзибы, делило с ней счастье. Голый, без единой набухшей почечки тамариск казался ей усыпанным цветами; они тянулись к ней головками и кивали ей приветливо, провожали, благословляя, в аул ее палвана… Ветерок налетал, шаловливо трепал ее волосы, играючи подталкивал вперед к заветному дому… Около порога Гулзиба остановилась, чтобы унять колотившееся сердце. Радость померкла, куда-то внезапно исчезла, будто и не было ее, будто кто-то нежданно и грубо навалил на плечи неведомую тяжесть. В юрте раздавались голоса:

— Я попросила вашего сына, чтоб он привез мне из Хивы браслет и кольцо… работы ханского ювелира!..

— Значит, привезет, душа моя, непременно привезет! Слыхала небось поговорку: блеск трону придает хан, блеск жене придает — муж. Будет у тебя красивое кольцо и красивый браслет! Ты у нас счастливая невестка!

— Свекровушка, правда — я принесла в ваш дом счастье?

— Да, душа моя, но почему ты так часто об этом спрашиваешь?

Гулзиба рванулась было уйти, скрыться, но остановилась: вдруг кто-нибудь наблюдает за ней и решит еще, что она подслушивает? Она робко приоткрыла камышовую дверь.

Кумар-аналык возилась с посудой, около нее сидел Хожаназар и пил молоко из расписной деревянной миски. Гулзиба была так смущена, не смела поднять от земли глаза и потому не заметила сразу Рабийби — та лежала в глубине юрты и кормила грудью ребенка. Кумар-аналык воззрилась на Гулзибу с удивлением: еще совсем недавно была девчушка, а теперь вон какая красавица! Она приветливо улыбнулась гостье и постелила ей одеяльце. Девушка, не ожидавшая такого почета, смешалась еще больше. Она опустилась на самый краешек одеяльца и только тут приметила Рабийби. «Верно предсказала мне гадалка! Лежит среди дня, — значит, больна!»- обрадовалась Гулзиба, но тут же страшно испугалась, как бы они не догадались о недобрых ее мыслях…

— Располагайся поудобнее, доченька, сейчас я чай вскипячу!

Рабийби окинула Гулзибу придирчивым, оценивающим взглядом. Бледное лицо Рабийби исказила едва приметная, недовольная гримаска. Она всегда переживала в душе, что чересчур сухопара, что бедра у нее поджарые, а руки и ноги тонкие. Ревнивый ее взор сразу все схватил — гибкую, молодую стать, нежность тела, белое, что молоко со сливками, лицо, огромные блестящие глаза с длинными ресницами… Молодуху передернуло:

— Эй, девка, ты чего расселась? Чем заставлять старуху хлопотать, сама вскипяти чай! И пей сколько влезет!

Гулзиба поднялась и принесла снаружи вязанку аккуратно наколотых дров.

Когда огонь вовсю полыхал и чайник весело посвистывал, в юрту бочком вошел Маулен-желтый. Его лицо выражало тревогу. Кумар-аналык пристально посмотрела на него, но вопросов задавать не стала. Знала: Маулен долго молчать не может, сам все выложит.

— Сноха, я таким уж уродился, не умею хитрить, — начал он прямо с порога. — Я пришел с одной дурной вестью и с одной просьбой.

— Дурную весть разделим с тобой, просьбу постараемся выполнить.

— Под нажимом Аскар-бия судья Фазыл начал собирать джигитов-агабийцев, чтобы выступить против русского царя… Я поспешил к вам. Может, мне тоже пойти на войну против русских, а? Может, Ерназара пригласили в Хиву, чтобы поставить во главе войска? Или дать какую-нибудь большую должность?.. Если его возвысят, пусть он меня не забудет!

Кумар-аналык рассмеялась.

— Не смейся, мать, — заныл Маулен, — пойми меня хоть ты! Войди в мое положение! Мне-то чины не нужны, а вот родственникам моим… никакого ко мне нет уважения с их стороны! А так, глядишь, стал бы я пле-точником — и мне почет! Уж я бы старался, из кожи вон лез, себя не щадил!

— Вот вернется Ерназар, у него и проси должность! — отрезала Кумар-аналык, а про себя подумала: «Напрасно я сержусь! Что возьмешь с этакого пустомели! Его всерьез и принимать-то нельзя!»

Маулен-желтый рассыпался в благодарностях и задом выбрался из юрты.

Кумар-аналык встревожила весть о злонамеренной проделке Аскар-бия, однако успокоила надежда: «Вернется из Хивы сынок, получив от хана главное бийство, отменит глупый приказ… Если он и поднимет своих джигитов, то уж против другой стороны… когда для этого настанет час».

— Свекровь, а может, верно люди говорят, может, ваш сын вернется из Хивы самым главным бием? — будто прочитала ее мысли Рабийби. — Вчера я ходила по воду, встретила Мамыт-бия, он зол на Ерназара, ох зол! Говорит: «Твой муж сильный, но глупый, надменный верблюд, ищет себе рога, а потеряет голову». Каков, а? Я ему в ответ: «Поглядим, как ты запоешь вскоре! Он такую должность получит, что тебя рядом не посадит!»

— Молодец! — похвалила Кумар-аналык, но ее покоробило, что невестка ведет при посторонних неумные речи. — Гулзиба, скажи, что привело тебя к нам?

— Мы с братишкой хотели бы перебраться в ваш аул, совсем перебраться. Что вы мне посоветуете, мать?

Кумар-аналык не успела ответить — в двери показался Сержанбай. Это привело Кумар-аналык в смятение. Она и припомнить бы не смогла, когда старый бай последний раз переступал ее порог. Уж не с бедой ли какой пожаловал?.. Нет, непохоже вроде, вон как резво семенит к одеяльцу, на почетное место!.. Да, крепко его согнули годы, спина — что серп!..

Сержанбай, приободренный тем, что оказался среди трех женщин, двух совсем молодых, поднял голову, выставил вперед свою длинную седую бороду. Прежде чем расспросить о житье-бытье, осведомился:

— Где Ерназар?..

Это интересовало Гулзибу больше всего на свете. Поблагодарив бая в душе, она замерла в ожидании ответа.

Уехал в Хиву, — ответила Кумар-аналык и, помолчав, добавила:- Вот эта девушка, сирота Дослана, мечтает перебраться с братом на житье в наш аул. Как бы ей помочь?..

— Понял, понял, — перебил старик Кумар-аналык. — Я знаю и Гулзибу и Тенела, хорошие они дети! Пусть ко мне и переселяются, я их приючу! Корову выделю, почему не помочь, коли это в моих силах?

У Сержанбая не было детей, но он так и не обзавелся еще одной женой. Из-за этого многие считали его скуповатым — сколько добра всякого, скотины, а боится, как бы не разориться!.. Кумар-аналык почувствовала, что стремление Сержанбая посодействовать Гулзибе искреннее, и порадовалась тому, что людская молва ошибочна. Она поблагодарила Сержанбая и сердечно с ним распрощалась. Только Кумар-аналык взяла в руки пиалу с чаем, — в юрту влетел Шонкы.

— Невестка, наполни рот Шонкы маслом! — приказала Кумар-аналык, предчувствуя добрую долгожданную весть. Не сдержав нетерпения, она быстро поднялась сама и, зачерпнув полную ложку масла из бурдюка, подвешенного к остову юрты, сунула ее в рот Шонкы.

Шонкы с жадностью проглотил масло, но стоял молча, словно вместе с ним проглотил и язык.

— Говори, душа моя!

— Хан заточил Ерназара в зиндан! — громко возвестил Шонкы.

Из рук Гулзибы выпала пиала, разбилась на мелкие кусочки.

— Эй, невоспитанная, побереги чужое добро! — Ра-бийби бросила на нее свирепый взгляд.

«Почему он сообщает дурную весть почти с радостью? — думала потрясенная Кумар-аналык. — Почему?»

— Удивил ты меня, Шонкы, удивил! — произнесла Кумар-аналык спокойно, хотя внутри у нее все тряслось от тревоги и обиды. — Когда несут матери плохую новость, не бегут со всех ног!..

— Я еще не научился, как надобно… оповещать… — попытался он оправдаться.

Кумар-аналык собрала осколки разбитой пиалы, выпрямилась.

— Хан сажает в зиндан только равных себе! Или тех, в ком видит достойных соперников! Учти это, Шонкы! Я горжусь, что мой Ерназар не ниже хана! — Кумар-аналык взяла Шонкы за локоть и вывела из юрты. — Теперь рассказывай! Тихо и спокойно!

— Гонец возвратился! Который увез Ерназара в Хиву!..

— Где он?

— В ауле Аскар-бия. Собирают войско против русских.

— Он приехал один?

— Нет, вместе с ним хивинские нукеры.

— И ты собираешься в нукеры?

— Не решил еще.

— Шонкы, запомни навек то, что услышишь сейчас от меня. Когда падает богатырь, его поддерживают; когда падает трус, через него переступают.

— Не я один, джигиты из «ага-бия» тоже идут в нукеры.

— Я оденусь, а ты оседлай мне коня! — приказала Кумар-аналык. — Я в аул Аскар-бия!

Кумар-аналык слегка помедлила, перед тем как шагнуть из юрты на улицу.

— Сержанбай — человек слова. Отправляйся к брату и жди! — обратилась она к Гулзибе. — За вами приедет слуга бая.

На пустыре толпился народ. Люди все подходили и подходили. Пред ними гарцевал Аскар-бий и, привстав на стременах, кричал:

— Мы, каракалпаки, должны защитить священный очаг ислама — Хорезм! Это наш долг, это наша обязанность! Погибшие в этой войне, войне против неверных, обретут вечный покой в раю! Кто откажется идти в поход, будут закованы в кандалы! Посажены в зиндан. Как те вон отступники!

Кумар-аналык похолодела — так ужасен и жалок был вид людей, которых хивинские нукеры окружили, как скотину в загоне. Старики, старухи, джигиты… Кумар-аналык, никем не замеченная, смешалась с толпой.

— А где наш ага-бий Ерназар?

— Люди, — вперед выступил хивинский гонец, — у нашего великого хана нет секретов от его верноподданных! Этого ослушника заточили в зиндан! Хан намеревался сделать его вашим военачальником, но он отказался. Всякого, кто ослушается, ждет та же участь…

— Аскар-бий! — Беспокойный конь гарцевал под Артыком, есаулом ага-бия. — Как же мы подставим грудь под русские копья, если это противоречит воле нашего ага-бия?

— Э, Артык, попридержи язык! Когда ага-бий отсутствует, командую я! — Фазыл ткнул себя пальцем в грудь. — Мы, агабийцы, преданные сыны ислама! Мы не позволим стране иноверцев обратить в свою веру нас, мусульман!

— Но ага-бий Ерназар против этой войны! — возвысил голос Артык.

— Ерназар изменник! — взревел Фазыл. — Он отказывается от войны против русских по злому умыслу! Он хочет, чтобы мы стали рабами русского царя!

«Как, однако, заговорил, а? Сыну никогда не отваживался перечить, все поддакивал», — подумала Кумар-аналык.

Из толпы вынырнул красивый джигит и, желая привлечь к себе внимание, подняв шапку, замахал ею.

— Как быть тем, у кого нет лошади? Если Аскар-бий даст мне коня, я постою и за ислам, и за хана!

— Этого добра, лошадей, у нашего великого хана хватит на всех! — прихвастнул толстый хивинец.

Кумар-аналык теребила в похолодевших руках поводья: «Почему же никто не осмеливается выступить в поддержку Ерназара?»

— Люди! — раздался в этот момент властный, громкий голос Зарлыка. — Воевать против русских — это безумие! Зачем приносить бессмысленные жертвы? Нас уничтожат всех до единого! Мы ослабим наши силы, силы «ага-бия», оборвется наша связь с народом!

Толпа заволновалась, загудела, и тут к ней обратилась Кумар-аналык:

— Дети мои! Верно говорит Зарлыкджан! Не закрывайте ворота, ведущие к народу! Не забывайте: у того, кто служит чужому хану, ногти тупеют, как на камне сточенные! Подумайте, дети мои!

Гонец грубо ткнул плеткой в бок Аскар-бию:

— Женщина без мужа — что лодка без весел, останови ее! Заткни ее поганый рот!

— Э-э, не те вы речи держите, Кумар, не те! Уж нам-то известно: те, кто служит хану, пребывают в довольстве и сытости! — закричал степняк в рваной одежде. — Нам, бедноте, тоже хочется попробовать иной жизни, поесть досыта!

— Верно, верно! До каких пор нам маяться, крошки во рту лишней не иметь! — поддержали степняка несколько человек.

— Уберите отсюда Кумар! — прошептал Аскар-бий своим приближенным.

Два джигита двинулись к Кумар-аналык. Толпа зароптала — сначала робко, потом все более громко и грозно, в ней началось движение, не предвещавшее ханским нукерам ничего хорошего. Люди мешали страже приблизиться к ней. Пока стража пробиралась сквозь людскую стену, Кумар-аналык и Зарлык вскочили на коней и понеслись к ближнему холму. Ханские нукеры бросились следом, но вскоре попридержали коней: из-за холма появились всадники, они взяли беглецов в кольцо и скрылись в северном направлении, там, где были казахские степи.

Опасаясь гнева толпы, есаул хана принялся увещевать:

— Мусульмане! Хан щедро вознаградит тех, кто верен ему.

— Джигиты, не верьте! — крикнул Генжемурат. Он оказался в середине толпы. — Его слова лживы! Не предадим Ерназара! Это большой грех — предательство!

— Слушайте мои приказы, я командую, когда нет Ерназара! — Фазыл ожег коня нагайкой, очутился рядом с Генжемуратом, дважды стеганул и его.

Генжемурат расшвыривал нукеров, но они лезли и лезли на него: вырвали поводья, стащили с коня. Генжемурат грозил Фазылу кулаками, посылая ему проклятья.

Фазыл подъехал к ханскому есаулу:

— Не успокоюсь, пока не заткну глотку этому прихвостню Ерназара!..

— Вы истинный сын ислама и хивинского хана! Хвала вам!