"Неприкаянные" - читать интересную книгу автора (Каипбергенов Тулепберген)13Кустарниковые заросли Маман-шенгеле такая чащоба, что ни человек, ни конь не в силах сквозь нее пробиться. Чистые от кустарника поляны редки, и не пройдешь к ним: топором прорубать тропу надо. Станешь же прорубать — жизни не хватит. Но кто знает тайны Маман-шенгеле, пройдет к чистому месту, не прорубая тропы. Да, немногие ведь знают и с другими своими секретами не делятся. Как Айдос, к примеру. К заветной полянке надо идти по кругу, огибая заросли и спускаясь к берегу канала. Отсюда, защищенная водой, начинается неприметная для чужого глаза дорожка. По ней, тревожа птиц и тишину, дойдешь до чистой поляны, на которой растет большой турангиль. Такой большой, что не всякая юрта своей крышей сравнится с шапкой его ветвей. Под ней и горячее солнце не солнце, и холодный дождь не дождь. Как кошма толстая — от всего защитит. По хитрой тропе прошел к турангилю Айдос. Привел с собой Есенгельды. Было время третьей молитвы — намазлыгер, и джигиты общались со всевышним. Никто не поднялся с ковриков, никто не повернул головы в сторону Айдоса и Есенгельды: грех отвлекаться от святого дела. Но отметили для себя, что оба старейшины рода кунград прибыли вместе и, значит, мир между ними. Есенгельды первым спрыгнул с коня и упал на коврик — так торопился начать разговор с богом. Айдос приступил к молитве не спеша, хотя ему-то надо было торопиться: беды настигали его, а кто поможет, кроме бога… Стал молиться Айдос, стал восхвалять всевышнего, превознося его как творца мира, средоточие добра и справедливости, надеясь, не без тайного умысла, обратить взор божий на долю старшего бия и проявить к нему благосклонность. Надо было бы попросить у всевышнего защиты от врагов и наказания тем, кто строит козни. Но грешно просить у бога то, что связано с земным. Да и говорят на Востоке: не желай другому смерти, лучше пожелай себе долгой жизни. Жизнь, долгая жизнь нужна Айдосу, ее молил у всевышнего старший бии, только она дала бы возможность осуществить задуманное. Молились степняки, общались с богом, а вокруг все шло своим чередом. Горел зажженный Кабулом очаг, свисали с жердей джангилевых бараньи тушки, освежеванные Кадырбергеном. Оставалось лишь снять их с жердей, располосовать острым ножом на куски, посадить на очищенные от кожицы веточки и опустить в огонь. Заиграет сало в жару, взовьется ароматный дымок над поляной. Потянутся руки к горячему сочному мясу. Вот оно, земное, пьянящее своей силой. Звало земное степняков. Поэтому не задержались они с молитвой, не затянули свой разговор с небом. По вскакивали с подстилок, поспешили к огню. Встал и Айдос. Один Есенгельды остался на коврике. Гордость не позволяла ему так быстро прервать общение с богом. Недостойны истинного мусульманина суета и торопливость при соблюдении святого обряда! Он сидел с закрытыми глазами, чтобы не видеть ничего, способного соблазнить. Но не молился уже. Вспоминал происшедшее нынче перед дворцом. Оно выходило против Айдо- са, и это радовало Есенгельды. Радовало и утоляло жажду мести. Не без рук Есенгельды затягивалась петля на шее старшего бия. Еще немного — и задохнется Айдос, высунет свой проклятый язык, исчезнет с дороги Есенгельды. Желание гибели Айдоса было так велико, что, поднявшись с молитвенного коврика, старик стал искать глазами старшего бия, словно тот мог исчезнуть за эти минуты. Но не исчез Айдос. Вместе с Кабулом ломал сушняк, складывал горкой возле ямки, накидывал на огонь, не давая ему слишком высоко подняться и схватить жадными языками нанизанное на деревянные шомпола мясо. Миром и спокойствием было наполнено все, что увидел Есенгельды, и сердце его загорелось ревностью. — Хорошего слугу нашел себе Айдос, — направил старик ядовитое жало свое в Кабула, давнего врага старшего бия. — Держит чужой огонь как собственный. Будь выпущена всего капелька яда, и та помутила бы разум Кабула, подняла бы притихшую ненависть к Айдосу, а старик перестарался, отдал всю злобу свою, оскорбил Кабула, унизил его бийское достоинство. — Не Айдосов это огонь, — огрызнулся Кабул. — Наш огонь, общий. Сделав глупый шаг, Есенгельды уже не мог не сделать второго, более глупого. Известно, затмевает злоба все разумное. — Айдосов огонь стал общим. Как бы не сгорели вы все в нем! — прокаркал старик и затряс своей бородой как козьим хвостом. Кадырберген, который нанизывал на веточки джан-гиля куски мяса, оставил свое дело и обратился к Есенгельды: Ты этого хочешь, Есенгельды-ага? Или предостерегаешь? Нахохлился старик, напустил на себя важность. — Хотел бы, так не пошел бы следом за непутевым Айдосом, не влез бы в эту джангилевую западню. Зачем вольному степняку непролазные заросли, голова и ноги в них завязнут, станешь добычей шакала… — Мы завязнем, значит, и шакалы завязнут, — усмехнулся Кадырберген. — Ха, велика радость попасть на доброе кладбище. Кто потом разберет, где кости человека, а где зверя. Осквернится душа мусульманина от соседства с грязным животным. Обижен был Кабул на Есенгельды и слова его отвергал как недостойные, но зловещий смысл, вложенный в них, смутил его. Храбростью он не отличался, хоть и был охотник: при ловле зайцев и лисиц к чему храбрость — достаточно хитрости! А тут хитростью не обойдешься. Шакалы не лисицы, они сродни волкам. Да и не о настоящих волках идет речь, о людях говорит Есенгельды, о врагах. Озираться стал Кабул, прислушиваться: не рыщут ли за кустами шакалы — четвероногие ли, двуногие ли? Ему, Кабулу, больше других грозила опасность: не расплатился он еще за беспутного хивинца, и расплаты хан может потребовать в любой час. — Верно, что это наша земля? — спросил обеспоко-енно Кабул старшего бия. — Хозяева ли мы на ней? Айдос переломил толстую, сухую донельзя ветвь джангиля будто выстрелил. Напугал и без того оробевших биев. Кабул даже голову вобрал в плечи. — Наша земля, — твердо ответил Айдос. — Межа святая. Сделаешь шаг к северу — бий, сделаешь к югу — раб. — Сейчас-то мы кто? — Вольные степняки. Успокоился вроде Кабул — подумал, видно, о шаге на север. Заметил это Есенгельды, покачал осуждающе головой. — С Айдосом-то вы рабы. Где застанут вас нукеры хана, там и кончится ваша свобода. А хан — хозяин и юга и севера. Не уйти от него, не спрятаться… — Полно вам, Есенгельды-ака! — взмолился Кадырберген. — Что уж так все у вас безотрадно… Живые должны жить и благодарить бога, что жизнь им даровал. Вместо слов горьких примем-ка лучше мясо сладкое. Тем более что оно уже готово и само просится в рот. — Слава мудрому Кадырбергену! — засмеялся Айдос. — Примемся за мясо, а несчастья и беды от нас не уйдут. Все расселись на сухих ветвях, как на мягких кошмах, подобрали под себя ноги. Потянулись к деревянным шомполам. Мясо было горячим, будто угли, и обжигало руки. Но это не остановило степняков. Они с веточек снимали его зубами и отправляли в рот. Трапеза мирит всех, даже врагов. Забыли степняки тревожное и грустное, навеянное словами Есенгельды. И про опасность забыли. Тишина подкупала каждого. Когда одолели первого барана, а второй, разделанный на сто кусков, повис над огнем, степняки подобрели вовсе. Не то что спорить, думать ни о чем неприятном не хотелось. И если бы не Есенгельды со своими предостережениями, забыли бы о хане, о его нукерах, о шакалах, которые бродят где-то в чащобе. Но неугомонный Есенгельды не утихал: — Не глуп ты, Айдос, а поступаешь неразумно. Зря у ханских ворот крикнул, что едем в Маман-шенгеле. Не только у меня, но и у стражников есть уши. — Для них и сказано было, — ответил Айдос. — Хану хочешь помочь найти себя? — Нет. Хочу, чтобы не мучили понапрасну коней в степи, отыскивая Айдоса. — Здесь решил накинуть на себя аркан? — На своей земле легче умереть. — Начнут накидывать аркан — не одного тебя захватят. Эй, джигиты, не убраться ли нам отсюда подобру-поздорову… — Воля ваша, Есенгельды-ага. Закончим второго барана — и седлайте коней! Джигиты стали подносить новые веточки с нанизанным на них мясом, горячим как уголь, обжигающим руки и губы. Вдруг раздался стук копыт в зарослях джангиля. Пара коней шла напористо по тропе, ведущей к поляне. — О алла! — вознес руки к небу Есенгельды. — Торопятся, шакалы… Есенгельды хотел подняться, но Айдос остановил его: — Не твой — мой час пробил, старик. Айдос встал и пошел навстречу спешащим к турангилю всадникам. Есенгельды не ошибся: это были нукеры, вооруженные, на горячих конях. — Айдос! — крикнул первый, едва конь вынес его на поляну. — Собирайся! Тебя требует Мухаммед Рахим-хан. Приказано доставить в Хиву немедленно. — Повинуюсь, — опустил голову Айдос и направился к своему коню, стоящему у турангиля. |
||
|