"Сомерсет Моэм. Мэйхью (Перевод В.Ашкенази)" - читать интересную книгу автора

Капри - это суровая скала неприступного вида, омываемая темно-синим
морем, но живая зелень виноградников украшает ее и смягчает ее суровость.
Это ласковый, спокойный, приветливый остров. То, что Мэйхью обосновался в
таком чудесном месте, удивляет меня, ибо я не встречал человека, менее
восприимчивого к красоте. Не знаю, чего он искал там - счастья, свободы или
просто праздности, - но знаю, что он нашел. В этом уголке земли, столь
притягательном для чувств, он жил чисто духовной жизнью. Дело в том, что
Капри имеет богатую историю, и над ним вечно витает загадочная тень
императора Тиберия. Из своих окон, выходивших на Неаполитанский залив,
Мэйхью видел благородные очертания Везувия, меняющего цвет с каждой
переменой освещения, и сотни мест, напоминающих о римлянах и греках. Прошлое
завладело его мыслями. Все, что он видел здесь впервые - потому что он
никогда раньше не бывал за границей, - волновало его и будило творческое
воображение. Мэйхью был человек действия. Вскоре он решил написать
исторический труд. Некоторое время он выбирал тему и наконец остановился на
втором столетии Римской империи. Эпоха эта была мало изучена и, как ему
казалось, выдвигала проблемы, сходные с современными.
Он начал собирать книги и вскоре стал обладателем огромной библиотеки.
За годы своей адвокатской деятельности Мэйхью научился читать быстро. Он
принялся за дело. Вначале он часто проводил вечера в обществе художников и
писателей в маленькой таверне на площади, но потом отдалился от них,
увлеченный работой. Он успел полюбить купание в этом тихом, теплом море и
далекие прогулки среди кудрявых виноградников, но мало-помалу, жалея время,
отказался и от прогулок и от моря. Он работал больше и усерднее, чем
когда-либо в Детройте. Начинал в полдень и работал весь день и всю ночь,
пока гудок парохода, который каждое утро ходит с Капри в Неаполь, не давал
ему знать, что уже пять часов и пора ложиться. Тема постепенно раскрывалась
перед ним во всем своем объеме и значительности, и мысленно он уже видел
труд, который поставит его в один ряд с великими историками прошлого. С
годами он все больше сторонился людей. Его можно было выманить из дому,
только соблазнив возможностью сыграть партию в шахматы или с кем-нибудь
поспорить. Его увлекали поединки интеллектов. Он был теперь широко начитан,
и не только в области истории, но и в философии и в естественных науках; он
был искусный полемист - быстрый, логичный, язвительный. Но он оставался
человеком добрым и терпимым, и хотя победа доставляла ему вполне понятное
удовольствие, он не радовался ей вслух, щадя самолюбие противника.
Он приехал на остров крепко сбитым, мускулистым мужчиной с шапкой черных
волос и черной бородой; но понемногу кожа его приобрела бледно-восковой
оттенок, он стал худым и слабым. Странная вещь: этот логичнейший из людей,
убежденный и воинствующий материалист, презирал тело, смотрел на него как на
грубый инструмент, который должен лишь исполнять приказания духа. Ни
болезнь, ни усталость не могли помешать ему продолжать работу. Четырнадцать
лет он трудился не покладая рук. Он исписал тысячи карточек. Он сортировал и
классифицировал их. Он изучил свою тему вдоль и поперек, и наконец
подготовка была закончена. Он сел за стол, чтобы начать писать. И умер.
Тело, с которым он, материалист, обошелся так неуважительно, отомстило
ему.
Огромные накопленные им знания погибли безвозвратно. Не сбылась его
мечта - нисколько не постыдная - увидеть свое имя рядом с именами Гиббона и
Моммзена. Память о нем хранят немногие друзья, которых с годами, увы,