Моэм Сомерсет
...И волки целы

Ничто не вынудит меня назвать имя прекрасной страны, где происходили события, о которых я просто обязан поведать; однако не случится ничего дурного, если я признаюсь, что это — свободное и независимое госу­дарство и находится оно на Американском континенте. Сведения эти достаточно туманны и, естественно, не могут повести к развитию дипломатического конфлик­та. Так вот, президент этой свободной и независимой страны питал слабость к хорошеньким женщинам, и надо же было случиться, чтобы в столицу его страны, вольно раскинувшийся солнечный город с рыночной площа­дью, собором весьма величественного вида и десятком старинных испанских домов, приехала из штата Мичиган молодая особа столь приятной наружности, что пре­зидент тотчас воспылал к ней страстью. Не тратя вре­мени даром, он признался ей в любви и, о счастье, услы­шал, что ему отвечают взаимностью; однако, о несчастье, оказалось, что молодая особа полагает препятствием их союзу наличие у президента супруги, а у себя — супру­га. Она, как и все женщины, хотела замуж. Президент считал подобное отношение неразумным, однако был рыцарем, и каприз хорошенькой женщины был для него закон. Поэтому он пообещал возлюбленной все устроить и повести ее к алтарю. Он призвал к себе советни­ков и изложил им суть дела. Он уже давно считает, сказал президент, что для такой прогрессивной страны, как их, существующие законы о браке позорно устарели, и предлагает их радикально изменить. Советники удали­лись и очень скоро предложили на рассмотрение пре­зидента именно такой закон о разводе, какого он же­лал. Однако страна, о которой я веду речь, всегда с осо­бой тщательностью соблюдала конституцию, ибо это было в высшей степени цивилизованное, демократиче­ское и пользующееся уважением государство. Президент, считающий себя достойным звания президента и чтя­щий присягу, которую произнес при вступлении в долж­ность, ни за что не обнародует закона, как бы кровно он ни был в нем заинтересован, пока этот закон не прой­дет официальную процедуру принятия, а упомянутая процедура весьма длительна; итак, едва наш президент успел подписать указ, придающий новому положению о разводе силу закона, как в стране вспыхнула револю­ция и его, увы, повесили на фонарном столбе на той самой площади, где стоит не лишенный величествен­ности собор. Молодая особа привлекательной наруж­ности спешно покинула столицу, а закон остался. Про­жив в стране тридцать дней и заплатив сто долларов золотом, муж может развестись с женой, а жена соот­ветственно — с мужем, не предуведомляя своего парт­нера по браку о задуманном шаге. Например, ваша жена говорит, что уезжает на месяц к престарелой матери, и вдруг в одно прекрасное утро, просматривая за завтра­ком почту, вы вынимаете из конверта письмо, в кото­ром она сообщает, что развелась с вами и уже замужем за другим.

И скоро по свету разнеслась благая весть, что не слишком далеко от Нью-Йорка есть страна с мягким климатом и комфортабельными отелями, где женщину без особых проволочек и излишних затрат освободят от опостылевших уз брака. Для этой процедуры не требовалось согласия супруга, и это избавляло ее от предварительных обсуждений, столь изматывавших нервы. Любой женщине известно, что мужчина будет сколь угод­но долго противиться намерению, однако смирится пе­ред лицом свершившегося факта. Скажите ему, что вам хочется «роллс-ройс», он ответит: нет, «роллс-ройс» ему не по карману, но купите автомобиль — и он безропотно подпишет счет на оплату. Итак, очень скоро в гос­теприимный солнечный город хлынули красавицы: ус­талые предпринимательницы и праздные светские льви­цы, дамы полусвета, законодательницы мод; они съез­жались сюда из Нью-Йорка, Чикаго и Сан-Франциско, из Джорджии и Дакоты, словом, со всех уголков Соеди­ненных Штатов Америки. Суда «Юнайтед фрут лайн» были плохо приспособлены для перевозки пассажиров, и, если возникало желание плыть в отдельной каюте, приходилось покупать билет за полгода вперед. Столи­ца этого предприимчивого государства процветала, а все юристы без исключения обзавелись собственным «фор­дом». Владелец «Гранд-отеля» дон Агосто раскошелил­ся и поставил в нескольких номерах ванны: он никогда не пожалел о понесенных расходах, деньги текли к нему рекой, и всякий раз, как ему случалось проходить мимо фонарного столба, на котором повесили незадачливого президента, он в знак приветствия залихватски махал ему рукой.

— Великий был человек, — говаривал он. — Когда-нибудь ему поставят памятник.

Из моего рассказа вы, вероятно, заключили, что к по­мощи этого удобного и разумного закона обращались одни только женщины, и, стало быть, в Соединенных Штатах именно они, а вовсе не представители сильного пола жаж­дут сбросить священное ярмо брака. Однако у меня нет оснований утверждать что-либо подобное. Хотя в эту стра­ну устремились за разводом главным образом женщины, я объясняю это тем, что им ничто не мешает отлучиться из дому на полтора месяца (неделя туда, неделя обратно, тридцать дней там), а вот мужчине трудно бросить дела на такой долгий срок. Конечно, мужчины могли бы поехать летом, во время отпуска, но летом стоит жара, к тому же в столице нет площадок для гольфа: не резонно ли предпо­ложить, что многие задумаются, а стоит ли развод такой жертвы — месяц без гольфа. Конечно, в «Гранд-отеле» постоянно обретались двое-трое представителей сильного пола, по странному совпадению это были почти всегда коммивояжеры. Вероятно, характер их деятельности по­зволял им добиваться одновременно двух целей — при­были и свободы.

Как бы там ни было, факт остается фактом: клиен­тура «Гранд-отеля» состояла в основном из дам, и, когда эти дамы обедали или ужинали под аркадами патио, де­лились друг с другом своими семейными неурядицами и пили шампанское, глаз от этой картины было просто не оторвать. Дон Агосто получал баснословные барыши от генералов и полковников (в армии этой страны было больше генералов, чем полковников), от адвокатов, бан­киров, коммерсантов и золотой молодежи столицы, ибо все они проводили время в холле и ресторации отеля, любуясь слетевшимися сюда очаровательными создани­ями. Но нет в мире совершенства. Непременно вылезет какая-нибудь досадная мелочь, тем более что красави­цы, избавляющиеся от своих мужей, склонны прояв­лять нервозность, что вполне объяснимо. На них иной раз просто не угодишь. Впрочем, следует признать, что сей восхитительный городок, при всех его неисчисли­мых достоинствах, мог предложить весьма немного в плане развлечений. Имелся всего один кинотеатр, где показывали фильмы, снятые в прекрасном Голливуде бог весть когда. Днем, пожалуйста, консультируйтесь с адвокатами, полируйте ноготки, пройдитесь по магази­нам, но вечерами — нескончаемая скука. Многие жало­вались, что тридцать дней — слишком долгий срок, а самые молодые и нетерпеливые предлагали адвокатам сделать закон еще более революционным и проворачи­вать дело за два дня. Однако дон Агосто был очень изоб­ретателен, однажды в порыве вдохновения он нанял ор­кестрик бродячих музыкантов из Гватемалы, которые играли на маримбе. В мире нет более зажигательной му­зыки, чем звуки маримбы, ноги сами просятся в пляс, и стоило музыкантам заиграть, как очень скоро все сво­бодное пространство в патио заполнили танцующие пары. Ясно как день, что трех кавалеров-коммивояжеров для двадцати пяти дам было мало, зато к их услугам оказались все генералы города, все полковники, вся золотая моло­дежь. Танцевали все они божественно, и у всех были боль­шие черные глаза с поволокой. Часы летели, дни мель­кали с такой быстротой, что оглянуться не успеешь, как месяц уже подошел к концу, многие дамы, прощаясь с доном Агосто, признавались, что с радостью остались бы здесь подольше. Дон Агосто сиял. Он любил, когда люди веселятся. Гватемальские музыканты стоили во много раз дороже, чем он им платил, и когда он любовался, как его гостьи танцуют с мужественными офицерами и галантными молодыми людьми, сердце его ликовало. Бе­режливый дон Агосто выключал электрический свет на лестницах и в коридорах своего отеля в десять вечера, вследствие каковой меры мужественные офицеры и га­лантные молодые люди замечательно усовершенствовались в знании английского языка.

Словом, в стране царил нескончаемый праздник, брач­ный сезон независимо от времени года, да простят мне этот избитый штамп, но, право же, он сам собой напра­шивается, и так все продолжалось, пока в один прекрас­ный день мадам Корали не решила, что с нее довольно. Всем известна старая истина: что одного лечит, другого калечит. Мадам Корали принарядилась и пошла к своей подруге Карменсите. Изложила ей в нескольких красно­речивых словах цель своего визита, и Карменсита клик­нула служанку и велела ей тотчас бежать к Ла Горде и привести ее сюда. Надо обсудить нечто чрезвычайно важ­ное. Ла Горда, особа весьма корпулентная и с густыми усами, явилась незамедлительно, и три подруги за бутыл­кой малаги провели военный совет. Следствием этого со­вета явилось написание письма президенту, в котором они просили его об аудиенции. Президент был дюжий малый, слегка за тридцать, всего несколько лет назад он работал грузчиком в одной из американских компаний, своего же нынешнего высокого положения добился благодаря при­родному красноречию и талантливому применению ре­вольвера в тех случаях, когда надо было убедить кого-то в своей правоте или подчеркнуть важность сказанного. Один из секретарей положил перед президентом упомянутое письмо, и он расхохотался.

— Что нужно от меня этим старым жабам?

Однако президент был добродушен и незаносчив. Он всегда помнил, что избран народом как один из сыновей народа, дабы защищать интересы народа. К тому же в нежной младости он сколько-то времени слу­жил у мадам Корали мальчиком на побегушках. И по­тому сказал своему помощнику, что примет проситель­ниц на другой день в десять утра. Просительницы яви­лись в назначенный час во дворец, и их повели по рос­кошной лестнице в приемную; сопровождающий дам чиновник осторожно постучал в дверь; в двери открылось зарешеченное оконце, выглянул настороженный глаз. Президент хотел по возможности избежать судьбы своего предшественника и, принимая посетителей, со­блюдал все мыслимые меры предосторожности, кто бы к нему ни пришел. Чиновник назвал имена трех дам, дверь открылась, точнее сказать, слегка приоткрылась, и дамы скользнули в щелку. Они оказались в великолепном кабинете. Повсюду сидели за маленькими сто­ликами и лихо строчили на машинках помощники президента без пиджаков и с двумя револьверами за поя­сом — один справа, другой слева. Несколько вооружен­ных до зубов молодых людей читали газеты, раскинув­шись на кушетках, и курили сигареты. Президент, тоже без пиджака и с револьвером па ляжке, стоял посреди комнаты, засунув большие пальцы за проймы жилета. Он был высокий статный мужчина, красивый и даже осанистый.

— Que tal?[1] — приветливо воскликнул он, сверкнув своими белыми зубами. — Что привело вас ко мне, доро­гие сеньоры?

— Вы прекрасно выглядите, дон Мануэль, — сказала Ла Горда. — Красавец мужчина, залюбуешься.

Он обменялся с дамами рукопожатием, а его по­мощники прервали свою напряженную деятельность, от­кинулись на спинки стульев и замахали руками, радуш­но приветствуя трех дам. Дамы были их старинные прия­тельницы, и хотя в приветствиях сквозила насмешка, они от души радовались их приходу. Настало время от­крыть вам — конечно, я мог бы облечь свое признание в столь деликатную форму, что вовсе сбил бы всех с толку, но признаваться, так признаваться начистоту, — словом, настало время открыть вам, что наши дамы были содержательницами трех самых респектабельных бор­делей в столице этого свободного и независимого госу­дарства. Ла Горда и Карменсита были испанки и пото­му одеты очень строго, в черное, с черными шелковы­ми мантильями на голове, а вот мадам Корали была француженка, на ней была маленькая шляпка без полей. Все три дамы достигли зрелого возраста, все три держались очень благопристойно.

Президент усадил посетительниц и предложил им ма­деру и сигареты, но они отказались.

— Нет, дон Мануэль, благодарим вас, — сказала ма­дам Корали. — Мы пришли к вам по делу.

— В таком случае, сеньоры, я к вашим услугам.

Ла Горда и Карменсита взглянули на мадам Корали, мадам Корали посмотрела на Ла Горду и Карменситу. Те кивнули, и мадам Корали поняла, что они поручают ей говорить от их имени.

— Что ж, дон Мануэль, расскажу вам о наших бе­дах. Мы много лет трудимся не покладая рук, и никогда ни у одной из нас не случилось хотя бы малейшего скан­дала, который бы бросил тень на наше доброе имя. На всем Американском континенте не найдешь заведения с такой безупречной репутацией, как у наших, этот пре­красный город может по праву ими гордиться. Лично я истратила в прошлом году пятьсот долларов на огром­ные зеркала, которыми украсила свой главный зал. Мы пользуемся всеобщим уважением, исправно платим на­логи. И вдруг у нас отнимают плоды наших трудов, лег­ко ли это вынести? Скажу со всей прямотой: мы столько лет верой и правдой служили обществу, а теперь нас подвергают неслыханному унижению. Это несправед­ливо!

Президент был потрясен.

— Корали, моя дорогая, о чем вы? Я ничего не пони­маю. Неужели кто-то посмел нарушить закон и вымогает у вас деньги сверх причитающихся налогов и без моего ведома?

Он подозрительно сощурился на своих помощников. Помощники попытались изобразить полнейшую невин­ность и хотя действительно были ни в чем не виноваты, глаза у них шкодливо забегали.

— Именно от закона, дон Мануэль, мы и пришли к вам искать защиты. Нам грозит разорение.

— Разорение?

— С тех пор, как начал действовать этот новый закон о разводе, наше дело пришло в полный упадок, впору за­крывать наши прекрасные заведения.

И мадам Корали объяснила в выражениях предель­но откровенных, я попытаюсь их по возможности смяг­чить, что такое бедственное положение создалось из-за этих красоток иностранок, они заполонили город, и три первоклассных заведения, за которые она и ее подруги исправно платят и коммунальные, и государственные налоги, начисто лишились клиентов. Светские молодые люди предпочитают проводить вечера в «Гранд-отеле», где им за сладкие слова дарят удовольствия, которые в уважающем себя заведении оплачиваются звонкой мо­нетой.

— Кто же их обвинит? — возразил президент.

— Их я не обвиняю, — воскликнула мадам Корали. — Я виню этих бесстыдниц. Они не имеют права приез­жать сюда и отнимать у нас кусок хлеба. Дон Мануэль, вы не какой-нибудь чванливый аристократ, вы один из сыновей народа, что будет говорить страна, если вы позволите штрейкбрехершам вытеснить нас из нашего дела? Разве это честно, спрашиваю я вас, разве спра­ведливо?

— Но я-то что могу сделать? — удивился президент. — Не держать же их тридцать дней в номерах под замком? Разве я виноват, что у этих иностранок нет ни стыда, ни совести?

— Будь они бедные — еще ладно, — сказала Ла Гор­да. — Бедные девушки вынуждены зарабатывать себе на жизнь. Но заниматься таким делом по собственной доб­рой воле, когда тебя никто не принуждает? Не понимаю, хоть убей.

— Опасный, безнравственный закон, — сказала Кар­менсита.

Президент вскочил со стула и упер руки в боки.

— Вы что же, просите меня отменить закон, который дал мир и процветание нашей стране? Да, я вышел из народа, народ меня избрал президентом, и благоденствие моего отечества для меня превыше всего. Развод — наша главная статья дохода, закон отменят только через мой труп.

— Пресвятая Дева Мария, до чего мы докатились, — прошептала Карменсита. — Две мои дочери воспитыва­ются в монастыре в Новом Орлеане. Конечно, в нашем деле не обходится без неприятностей. Но меня согревала надежда, что дочери удачно выйдут замуж, и когда наста­нет время мне уйти на покой, управлять заведением ста­нут они. Может быть, вы думаете, их держат в новоорлеанском монастыре даром?

— А кто будет платить за обучение моего сына в Гар­варде, если мне придется закрыть мой дом, ответьте, дон Мануэль? — вопросила Ла Горда.

— Что касается меня, — бросила мадам Корали, — мне все равно. Я вернусь во Францию. Моей горячо лю­бимой матушке восемьдесят семь лет, вряд ли она прожи­вет долго. Я скрашу ей остаток дней, старушка будет счаст­лива. Но с нами обошлись несправедливо, и это тяжело. Дон Мануэль, вы провели в моем доме столько веселых вечеров, и у меня сердце разрывается оттого, что вы по­зволили нанести нам такой удар. Не вы ли признались мне, что пережили счастливейший день вашей жизни, когда вошли почетным гостем в заведение, где когда-то были мальчиком на побегушках?

— Я и не отрицаю. Я тогда всем поставил шампан­ское.

Дон Мануэль принялся расхаживать взад и вперед по огромному кабинету; он погрузился в глубокую задумчи­вость, время от времени делал решительные жесты и что-то восклицал.

— Да, я вышел из народа, и я народный избранник, — наконец объявил он, — а приезжие распутницы — штрейкбрехерши. — Он остановился перед своими помощни­ками и гневно стукнул себя кулаком в грудь. — На мое правление легло позорное пятно. Мы не можем допус­тить, чтобы неквалифицированная рабочая сила из-за рубежа отнимала кусок хлеба у нашего честного, трудо­любивого народа, это против моих принципов. Достой­ные сеньоры правильно поступили, что обратились ко мне с просьбой защитить их. Я немедленно прекращу скандал.

Конечно, речь президента была очень эффектна и пол­на критики в собственный адрес, однако все понимали, что это одни слова, все как было, так и останется. Мадам Корали припудрила нос и оглядела эту командную высоту лица в зеркальце.

— Я хорошо знаю человеческую природу, — произ­несла она, — и этих дамочек я тоже понимаю, они просто бесятся от безделья.

— Можно оборудовать поле для игры в гольф, — роб­ко предложил кто-то из помощников. — Но гольф займет их только днем.

— Если им так нужны мужчины, — сказала Ла Гор­да, — пусть привозят их с собой.

— Caramba![2] — вскричал президент и вдруг замер. — Вот он, выход!

Ох и изобретателен он был, ох и хитроумен, иначе разве достичь бы ему такого высокого положения. Он весь сиял от радости.

— Внесем поправку к закону. Мужчины будут приез­жать, как и раньше, без всяких препятствий и препон, а вот женщины — только в сопровождении мужей или с их письменного согласия. — Он увидел ужас на лицах своих помощников и успокаивающе поднял руку. — Иммигра­ционные власти получат распоряжение толковать слово «муж» со всей возможной снисходительностью.

— Maria Santissima![3] — воскликнула мадам Корали. — Если они будут приезжать с другом, друг не потерпит треть­его лишнего, и наши клиенты вернутся туда, где столько лет были желанными гостями. Вы великий человек, дон Мануэль, вам обязательно поставят памятник.

Нередко самые головоломные сложности разреша­ются до смешного просто. Поправку к закону очень быст­ро приняли в соответствии с предложениями, которые внес дон Мануэль, и хотя вольно раскинувшаяся под солн­цем столица этой свободной и независимой страны по-прежнему благоденствовала и процветала, будто ее щедро осыпали дарами из рога изобилия, мадам Корали полу­чала доход от своей полезной деятельности, дочери Карменситы завершили образование в дорогом монасты­ре в Новом Орлеане, а сын Ла Горды успешно окончил Гарвард.

1926