Моэм Сомерсет
Романтичная девушка

Один из многих недостатков реальной жизни за­ключается в том, что она редко преподносит закончен­ный сюжет. Некоторые ситуации вызывают у вас любо­пытство, замешанные в них люди запутались в дьяволь­ски сложных обстоятельствах, и вы теряетесь в догад­ках — а что же случится дальше? Так вот, чаще всего дальше ничего не случается. Катастрофа, которая пред­ставлялась неизбежной, таковой не оказывается, и вы­сокая трагедия, вопреки всем законам искусства, вы­рождается в вульгарную комедию. Возраст, у которого есть много недостатков, имеет и то преимущество (при­знаться, отнюдь не единственное), что иногда вам уда­ется узнать, чем завершились события, свидетелем ко­торых вы когда-то были. Вы уже давно отчаялись уз­нать, чем кончилась та или иная история, как вдруг, когда вы меньше всего этого ожидаете, вам ее препод­носят прямо на блюдечке.

Эти мысли пришли мне на ум, когда, проводив мар­кизу де Сан-Эстебан до машины, я вернулся в отель и снова уселся в гостиной. Я заказал коктейль, закурил и постарался упорядочить свои воспоминания. Это был новый роскошный отель, похожий на все другие доро­гие отели в Европе, и я пожалел, что променял на его новомодную сантехнику старинный колоритный «Отель де Мадрид», где раньше всегда останавливался, приез­жая в Севилью. Правда, из окон моего отеля открывал­ся вид на благородные воды Гвадалквивира, но это не могло искупить th#233;s dansants[1], привлекавших в гости­ную с баром раза два-три в неделю расфранченную тол­пу, так что гул голосов почти заглушал назойливый гро­хот джаз-оркестра.

Весь день меня не было в отеле, а вернувшись, я ока­зался в гуще этой бурлящей толпы. Попросил ключ у пор­тье и хотел было сразу подняться в номер, но портье, по­давая ключ, сказал, что меня спрашивала одна дама.

— Меня?

— Она очень хотела повидаться с вами. Это маркиза де Сан-Эстебан.

Это имя мне ничего не говорило.

— Тут какая-то ошибка.

Не успел я произнести эти слова и вяло оглядеться, как, протянув руки и широко улыбаясь, ко мне подо­шла какая-то дама. Я был совершенно убежден, что никогда раньше ее не встречал. Она сжала мои ладони — сразу обе — в жарком рукопожатии и затараторила по-французски:

— Как приятно встретить вас после стольких лет. Я узнала из газет, что вы остановились в этом отеле, и ска­зала себе: «Я должна взглянуть на него». Сколько воды утекло с тех пор, как мы с вами танцевали? Страшно по­думать! А вы все еще танцуете? Я танцую. А ведь я бабуш­ка. Конечно, я располнела, но не обращаю на это внима­ния, и потом, танцы не дают располнеть еще больше.

Она говорила с таким напором, что я слушал ее, затаив дыхание. Это была статная женщина в возрасте, с толстым слоем косметики на лице и темно-рыжими коротко стриженными волосами, явно крашенными; оде­та по последней парижской моде, которая никогда не идет испанкам. Но у нее был веселый, сочный смех, такой заразительный, что тоже хотелось смеяться. И было вид­но, что она живет в свое удовольствие. Смотреть на нее было приятно, и я вполне допускал, что в молодости она была красавицей. Только я никак не мог припом­нить, кто она.

— Пойдемте выпьем по бокалу шампанского и вспом­ним старые времена. Или вы предпочитаете коктейль? Наша милая старушка Севилья изменилась, правда? Th#233;s dansants и коктейли. Совсем как в Лондоне и Париже. Мы не отстаем. Мы тоже цивилизованные люди.

Она повела меня к столику неподалеку от танцую­щих, и мы уселись. Я больше не мог притворяться. Я бы только попал в еще более неловкое положение.

— Ужасно глупо, но, боюсь, я не способен припом­нить ни одного человека с вашей фамилией в старой Се­вилье.

— Сан-Эстебан? — перебила она. — Конечно же, нет. Мой муж — уроженец Саламанки. Он был на дип­ломатической службе. Теперь я вдова. Вы знали меня как Пилар Каррсон. Конечно, перекрасив волосы в рыжий цвет, я слегка изменилась, но в остальном, по­лагаю, я все та же.

— Совсем не изменились, — поспешил я заверить, — меня просто сбило с толку ваше имя.

Разумеется, теперь я ее вспомнил. Но в тот момент меня волновало только одно — не выдать, как ужаснуло и в то же время развеселило меня то, что та самая Пи­лар, с которой я танцевал на вечеринках у графини де Марбелла и на Ярмарке, превратилась в эту располнев­шую и вполне современную вдовствующую маркизу. Я никак не мог прийти в себя. Однако следовало быть начеку. Я не представлял, знает ли она, что я прекрас­но помню историю, потрясшую в свое время Севилью, так что я с облегчением вздохнул, когда она бурно распрощалась со мною и я смог без помех предаться вос­поминаниям.

В те дни, сорок лет тому назад, Севилья еще не ста­ла преуспевающим торговым городом. В ней были ти­хие белокаменные мощеные улочки и множество церк­вей; на их колокольнях аисты вили гнезда. Матадоры, студенты, бездельники весь день прогуливались по Сьерпесу. Жизнь была легкой. В те времена, разумеется, еще не было автомобилей, и житель Севильи отказывал себе во всем, придерживаясь строжайшей экономии, лишь бы держать выезд. В жертву этой роскоши он был готов принести самые жизненно необходимые вещи. Каждый, кто хоть в какой-то мере претендовал на светскость, ежедневно с пяти до семи дефилировал в своем экипа­же по Делисиас — променаду вдоль берега Гвадал­квивира. Там можно было встретить какие угодно эки­пажи — от новомодных двухместных до старинных раз­валюх, которые, казалось, вот-вот распадутся на куски прямо на глазах; там были великолепные рысаки и жал­кие клячи, чей печальный конец на арене корриды был уже не за горами. Но один экипаж неизменно приковы­вал к себе взгляд человека, впервые здесь оказавшего­ся. Это была прелестная новенькая «виктория», кото­рую везли два красавца мула; кучер и форейтор были одеты в народные костюмы Андалузии светло-серого цвета. Это был самый роскошный выезд за всю исто­рию Севильи, и принадлежал он графине де Марбелла. Она была француженкой и, выйдя замуж за испанца, переняла все обычаи и манеры его страны, но с париж­ским лоском, что придало им особую выразительность. Остальные кареты ползли черепашьим шагом, чтобы их ездоки могли и себя показать и других посмотреть; но графиня со своими мулами дважды стремительно про­носилась туда и обратно вдоль Делисиас быстрой рысцой меж двух медленно ползущих верениц и уезжала прочь. В ее поведении было нечто царственное. Глядя, скаким изяществом она проносится мимо в своей ще­гольской карете — голова гордо посажена, волосы зо­лотятся таким ослепительным блеском, что не верится, будто они настоящие, — нельзя было усомниться, что ее положение в обществе вполне заслуженно. Она, со своей французской живостью и уверенностью, задавала тон. Ее суждения были законом. Но у графини было слишком много обожателей и, следовательно, столько же недоброжелателей, и самым непреклонным из них была вдовствующая герцогиня де Дос Палос — ведь и происхождение, и социальное положение позволяли ей по праву претендовать на первое место в обществе, ко­торое француженка завоевала грацией, умом и оригинальностью.

Так вот, у герцогини был единственный ребенок. Дочь. Донья Пилар. В двадцать лет, когда я с ней по­знакомился, она была очень красива. Великолепные глаза, а щечки — сколько ни ищи, менее избитое срав­нение все равно на ум не приходит, — точно персик. Очень худенькая, довольно высокая, особенно для ис­панки, сярко-алыми губами и ослепительно белыми зуб­ками. Густые блестящие темные волосы замысловато уложены по тогдашней испанской моде. Она была не­обычайно притягательна. Огоньки ее черных глаз, теп­лая улыбка, соблазнительные движения обещали столько страсти, что, пожалуй, это было даже предосудительно. Она принадлежала к тому поколению, которое сили­лось сломать вековые условности, требовавшие, чтобы молодые испанки из хороших семей до замужества непоявлялись в обществе. Я частенько играл с ней в тен­нис и танцевал на вечеринках у графини де Марбелла. Герцогиня считала вечеринки, которые устраивала фран­цуженка — с шампанским и горячим ужином, — пус­тым бахвальством. Когда у нее самой бывали приемы в ее огромном особняке — а это случалось лишь дважды в году, — гостям подавали лимонад и печенье. Но герцо­гиня, как и ее покойный муж, держала быков для кор­риды, и когда опробовали молодых бычков, она устраи­вала для друзей ленчи-пикники на лоне природы, очень веселые и совсем не чопорные, но с налетом феодаль­ной пышности, которая совершенно завораживала мое романтическое воображение. Однажды, когда быки гер­цогини должны были участвовать в Севильской корри­де, я сопровождал их ночью в свите доньи Пилар; она возглавляла кавалькаду в андалузском костюме, напо­минавшем одно из полотен Гойи. То было очарователь­ное приключение — ехать ночью на гарцующих анда­лузских скакунах, а шесть быков в окружении волов с грохотом бежали за нами.

Немало мужчин, богатых либо знатных, а подчас и богатых и знатных, просили руки доньи Пилар, однако, несмотря на увещевания ее матушки, все они получали отказ. Сама герцогиня вступила в брак в пятнадцать лет, и ей казалось просто неприличным, что ее двадцатилет­няя дочь все еще не замужем. Герцогиня спрашивала у дочери, чего та, собственно, дожидается. Нелепо так привередничать. Вступить в брак — это ее долг. Но Пилар была упряма и каждый раз находила предлог отказать оче­редному жениху.

Но наконец правда вышла наружу.

Во время своих ежедневных прогулок вдоль Дели­сиас, которые в своем громоздком старомодном ландо герцогиня совершала в сопровождении дочери, мимо них вдвое быстрее проносилась графиня из конца в конец променада и обратно. Дамы были в таких плохих отно­шениях, что старались не замечать друг друга, но Пилар не могла глаз отвести от щегольского экипажа и двух красавцев мулов, а чтобы не встречать ирониче­ского взгляда графини, смотрела на кучера. Он был са­мым красивым мужчиной в Севилье, да еще в шикар­ной ливрее, — так что было на что посмотреть. Конечно, никто точно не знает, как все произошло, но, вероятно, чем больше Пилар любовалась кучером, тем больше ей нравилась его внешность. Так или иначе — ведь боль­шая часть этой истории покрыта мраком — эта парочка встретилась. В Испании разные сословия перемешаны таким причудливым образом, что дворецкий может ока­заться более благородных кровей, чем хозяин. Пилар, по­лагаю, не без удовольствия узнала, что кучер принадле­жит старинному роду Леонов, одному из самых почтен­ных в Андалузии, и по части происхождения действитель­но ей ровня. Только она провела жизнь в герцогском особняке, а его судьбой было добывать хлеб насущный на козлах «виктории». Но никто из них об этом не жалел. Ведь только на этом высоком посту он мог привлечь вни­мание самой разборчивой девушки в Севилье. Они страст­но влюбились друг в друга. Случилось так, что как раз в это время молодой человек, маркиз де Сан-Эстебан, с которым дамы предыдущим летом познакомились в Сан-Себастьяно, написал герцогине и попросил руки Пилар. Это был весьма подходящий жених, и, кроме того, члены обоих семейств время от времени вступали в брак еще со времен Филиппа II. Герцогиня твердо решила, что не бу­дет больше потакать всякой дури, и, сообщив Пилар о предложении, добавила, что та достаточно долго увилива­ла и теперь должна либо вступить в брак, либо идти в монастырь.

— Я не сделаю ни того, ни другого, — ответила Пилар.

— Что же ты тогда намерена делать? Я и так слишком долго с тобой нянчилась.

— Я собираюсь выйти замуж за Хосе Леона.

— Это еще кто такой?

Пилар на мгновение замялась и, возможно, — будем на это надеяться — слегка покраснела.

— Это кучер графини.

— Какой графини?

— Графини де Марбелла.

Я прекрасно помню герцогиню и уверен, что, разо­злившись, она ни перед чем не останавливалась. Она бу­шевала, она умоляла, она рыдала, она убеждала. Разыгра­лась ужасная сцена. Некоторые говорят, что она отхлес­тала дочь по щекам и вцепилась ей в волосы, но мне ка­жется, что Пилар при таком обороте событий была способна и сдачи дать. Она твердила, что любит Хосе Лео­на, а он — ее. И она во что бы то ни стало решила выйти за него замуж. Герцогиня собрала семейный совет. Он оз­накомился с положением и решил: чтобы спасти семью от бесчестья, Пилар надо увезти из города и не возвра­щаться, пока она не избавится от своего наваждения. Пилар разузнала об этом плане и положила ему конец — выскочила однажды ночью, пока все спали, из окна спаль­ни и отправилась жить к родителям своего возлюбленно­го. Это были почтенные люди, обитавшие в маленькой квартирке в бедном квартале Триана на другом берегу Гва­далквивира.

После этого скрывать правду стало невозможно. Ма­шина закрутилась, и во всех клубах вдоль Сьерпеса толь­ко и разговоров было, что о скандале. Официанты бук­вально сбивались с ног, разнося членам клубов подносы со стаканчиками «Манзаниллы» из соседних винных ла­вочек. Люди судачили и посмеивались над скандалом, а отвергнутые женихи Пилар получали множество поздрав­лений с тем, что избежали напасти. Герцогиня была в отчаянии. Она не могла придумать ничего лучшего, как обратиться к архиепископу, своему близкому другу и бывшему духовнику, и попросить его образумить поте­рявшую голову девушку. Пилар призвали в архиепископский дворец, и добрый старик, привыкший высту­пать посредником в семейных ссорах, сделал все возмож­ное, чтобы убедить ее в неразумности ее поведения. Но Пилар не слушала никаких резонов и отказывалась бро­сить своего возлюбленного. Привели герцогиню — она ждала в соседней комнате, — и та сделала последнюю попытку воззвать к дочери. Тщетно. Пилар вернулась в скромную квартирку, а рыдающая герцогиня задержалась у архиепископа. Старик был не только благочестив, но и хитер, и когда он увидел, что герцогиня успокоилась на­столько, что могла его выслушать, посоветовал — как по­следнее средство — обратиться к графине Марбелла. Это умнейшая женщина в Севилье — быть может, она что-нибудь да придумает.

Сначала герцогиня с возмущением отказалась. Обра­титься с просьбой к своему заклятому врагу — она не пе­ренесет такого унижения. Да скорей родовой дом герцо­гов Дос Палос превратится в руины!

У архиепископа был большой опыт общения с несго­ворчивыми дамами. С присущим ему мягким лукавством он убеждал герцогиню изменить свое мнение, и в конце концов она согласилась отдаться на милость францужен­ки. Пылая негодованием, она все же послала записку с просьбой о встрече, и в тот же день ее провели в гостиную графини. Разумеется, графиня одной из первых узнала о скандальной истории, однако она выслушала несчаст­ную мать с таким видом, будто до того находилась в полном неведении. Она от души наслаждалась сложив­шейся ситуацией. Видеть у своих ног мстительную гер­цогиню — было просто пределом мечтаний. Но в глуби­не души графиня была отзывчива и к тому же обладала чувством юмора.

— Положение крайне неприятное, — сказала она, — и я глубоко сожалею, что один из моих слуг тому виной. Однако не понимаю, чем я могу помочь.

С каким удовольствием герцогиня отхлестала бы ее по размалеванному лицу. От усилий сдержать свой гнев ее голос слегка дрожал:

— Я прошу о помощи не для себя. Только ради Пи­лар. Я знаю — все мы знаем, — что вы умнейшая женщи­на в Севилье. И мне кажется, — собственно, архиеписко­пу кажется, — что если из этого положения существует выход, то вы со своим острым умом его найдете.

Графиня понимала, что это неприкрытая лесть. Но она не возражала. Ей это нравилось.

— Дайте подумать.

— Конечно, будь он аристократ, я могла бы обратить­ся к сыну, чтобы тот убил его на дуэли, но герцог Дос Палос не может дуэлировать с кучером графини де Мар­белла.

— Пожалуй, нет.

— В старые времена все было так просто. Стоило на­нять парочку бандитов — и в одну прекрасную ночь они бы перерезали горло этой скотине. Но после введения всех этих новых законов у порядочных людей не осталось воз­можностей защитить себя от оскорблений.

— Я бы посчитала предосудительным любой выход из трудного положения, если он лишит меня великолепного кучера, — процедила графиня.

— Но если он женится на Пилар, он не сможет оста­ваться вашим кучером! — возмущенно воскликнула гер­цогиня.

— Разве вы собираетесь выделить Пилар средства, па которые они смогут существовать?

— Я? Да ни единой песеты. Я сразу же заявила Пи­лар, что от меня она ничего не получит. Пусть голодают, я и пальцем не шевельну.

— Ну, в таком случае, полагаю, он предпочтет скорее быть кучером, чем голодать. У меня очень симпатичные комнатки над конюшней.

Герцогиня побледнела. Потом побагровела.

— Забудем все, что произошло между нами. Станем друзьями. Я не перенесу такого унижения. Если я когда-либо в прошлом оскорбила вас, я на коленях прошу про­щения.

Герцогиня разрыдалась.

— Утрите слезы, герцогиня, — произнесла наконец француженка, — я сделаю все, что в моих силах.

— А вы можете что-то сделать?

— Не исключено. Это правда, что у Пилар нет и не будет собственных денег?

— Ни гроша, если она выйдет замуж против моей воли.

Графиня лучезарно улыбнулась.

— Есть расхожее мнение, что южане романтичны, а северяне — люди приземленные. На самом деле наобо­рот. Именно северяне — неисправимые романтики. Я до­статочно долго жила рядом с вами, испанцами, чтобы убе­диться, что вы в высшей степени практичны.

Герцогиня была сломлена настолько, что не посмела выказать обиду на столь нелестное замечание. Но как она ненавидела француженку!

Графиня де Марбелла встала.

— Вы получите от меня известия в течение дня.

Она твердо дала понять, что аудиенция окончена.

Экипаж подавали к пяти часам, и без десяти пять графиня, одетая для выезда, послала за Хосе. Когда он вошел в гостиную в своей светло-серой ливрее, кото­рую носил с таким достоинством, графиня не могла не признать, что он очень красив. Не будь он ее кучером… Но сейчас размышлять об этом было не время. Он сто­ял перед ней непринужденно, однако с некоторым самодовольным изяществом. В его осанке не было ничего холопского.

— Греческий бог, — пробормотала графиня, — толь­ко в Андалузии встретишь такие типы. — И громко доба­вила: — Я слышала, вы собираетесь взять в жены дочь герцогини Дос Палос.

— Если графиня не возражает.

Она пожала плечами.

— Мне совершенно безразлично, на ком вы намере­ны жениться. Но вам, разумеется, известно, что у доньи Пилар нет состояния.

— Да, сударыня. У меня хорошее место, и я смогу содержать жену. Я люблю ее.

— Я не осуждаю вас за это. Она красивая девушка. Но я полагаю, вас следует предупредить, что я не держу женатых кучеров. В день свадьбы вам придется оста­вить это место. Вот и все, что я хотела сказать. Можете идти.

Она стала просматривать ежедневную газету, только что прибывшую из Парижа, но Хосе, как она и рассчиты­вала, не двинулся с места. Он стоял, уставившись в пол. Наконец графиня подняла глаза.

— Чего вы ждете?

— Сударыня, я понятия не имел, что вы меня рассчи­таете, — сказал он взволнованно.

— Вы, несомненно, найдете другое место.

— Да, но…

— Какое «но»? — резко спросила графиня.

Он грустно вздохнул:

— Во всей Испании не сыщешь пары таких мулов, как ваши. Они почти как люди. Понимают каждое мое слово.

Графиня улыбнулась ему такой улыбкой, которая вскружила бы голову каждому, если тот, разумеется, уже не был влюблен по уши в кого-то другого.

— Тогда, боюсь, вам придется выбирать между мною и вашей невестой.

Он переминался с ноги на ногу. Он сунул руку в кар­ман достать сигарету, но, вспомнив, где находится, оста­новился. Он взглянул на графиню, и на лице его появи­лась та особенная хитрая ухмылка, которую знают все, кто жил в Андалузии.

— В таком случае раздумывать не приходится. Пилар должна понять, что это полностью меняет положение. Жену найти пара пустяков, а вот такое место, как здесь, выпадает только раз в жизни. Я не дурак, чтоб расстаться с ним из-за женщины.

Таков был конец этой истории. Хосе Леон по-преж­нему вывозил графиню де Марбелла, но она заметила, что теперь, когда они проносились из одного конца Де­лисиас в другой, люди глазели на ее красавца кучера не меньше, чем на ее новомодную шляпку. А Пилар через год стала маркизой де Сан-Эстебан.

1947