"Евгений Максимов. Южанин " - читать интересную книгу автора

"Я никогда не доберусь до Иерусалима", - плакала Николь, уткнувшись мне
под мышку. Мы лежали вповалку у костра. Ив Брабо хлопал комаров и сочинял
песенки. Чем мрачней становился этот бесенок, тем веселей и солоней ему
сочинялось. Утром мы поднимались и продолжали не идти, но вгрызаться в
дорогу, дурея от запаха цветущих чащ и луговин, от голода, веры и зелени
речных заводей, где безумно хотелось выкупаться, но не разрешали монахи. Еще
бы! мы идем не для того, чтобы тешить плоть, визжать, нырять, брызгаться или
хотя бы постирать волглые обноски. Мы ненавидели рассвет - к утру
крестоносцы умирали чаще, чем в иное время суток, умирали, и оставались у
потухших кострищ - нас гнали вперед, мы уже не могли зарыть трупы.
"Не могу больше идти!" - кричала Николь и шла, цепляясь за мой локоть.
А когда она замолкала и живыми оставались лишь ее глаза, ввалившиеся,
тусклые, я нес ее на руках или взваливал на закорки.

Мария, Мария, цветок белоснежный,
Расцветший для нас в небесах,
Спаси от вражды, исцели от болезни,
Храни на опасных путях.
Мария, Мария, цветок несравненный,
Царица безгрешных небес.
Моли о нас Сына, спаси нас от гнева,
Ведь Сын не откажет тебе...

...Каково, сьеры! Я и в молодости не славился бельканто, но сейчас мой
голос срывается от такой ненависти, какая вам и не снилась, а тогда я давал
петуха от восторга перед грядущей победой и обретением Гроба Господня. Тебе
знаком этот напев, Амброз! Подумай, как плакала Богородица у ног распятого
Сына, когда ты вел нас на смерть...
Наивную песню мычала неполная тысяча слабых глоток, она понукала нас
идти вперед и вперед, как вожжи, продетые под ребра; она заставляла нас
перекидывать через плечо руку падающего соседа; она заставляла нас стоять,
икая с голодухи, и ждать, когда поедят младшие и больные.
Наверное, мы и вправду были святы или феноменально глупы: ни разу
здоровый лоб, вроде меня или Брабо, не отнял еды у ребенка, ни разу мы не
бросили того, кто, обессилев, валился нам под ноги. Мы понимали, что никому
не нужны, кроме Бога и друг друга. Впрочем, не нужны мы были и Богу.
На самом деле - ах, Амброз, твоя плешь сейчас вспотеет - на самом деле
мы были ужасными язычниками.
Мы воистину верили и в сон, и чох, и в вороний грай. Наша троица
молилась деревянной собаке Юкки. Мы даже мазали ей морду остатками похлебки,
втайне надеясь, что талисман не даст нам околеть в канаве или, скажем,
заразиться вон от того мальчишки, что бесится в бреду, забрызганный лиловой
сыпью.
Заболевших несли на плечах. Мы могли только совать им куски получше и
плакать, когда они умирали...
Но тут я, сьеры, соврал. Плакать мы больше не умели.
Мое пыльное знамя с черным колесом клонилось долу под унылым углом, мы
с Брабо тащили его попеременно на плече, как удочку. Наконец я сломал древко
на посохи, а прапор спрятал за пазуху к кинжалу.
Черт знает, какая петрушка творилась в моей душе. Я верил Стефану, я