"Владимир Маяковский. Очерки (1927)" - читать интересную книгу автора

писать потому, что нужно. А ему для варьете и не нужно и не хочется.) И
варьете прекрасно, если писать хоть немного "что хочешь".
Какое тут "хочешь", если такую польскую славу, как Жеромский, и то
перед смертью вызывали в дефензиву с недоуменнейшим вопросом - как это ему в
голову. пришло написать такую революционную вещь? И Жеромский шел!
Правда - можно писать и против того, что видишь. Но тогда кто тебя
будет печатать?
А если тебя отпечатает нелегально нелегальная коммунистическая партия -
готов ли ты садиться в цитадель на четыре, на шесть, на восемь лет?
А кто сейчас в силах идти на этот героизм, кроме человека,
принадлежащего к классу, верящему в победу i коммунизма?
Но можно писать просто книжечки,- такие, чтобы и вашим и нашим.
Такие еще труднее.
Кроме горизонтального разреза на классы, встретишься еще и с
вертикальным - нации. Это при обязательном польском языке! Это значит, из
тридцати миллионов населения восемь миллионов украинцев не прикоснутся к
твоей книге. А если ты еще и еврей и пишешь на польском - разве евреи будут
тебя читать?
А Тувиму надо и некоторой бури и некоторого оживления, как у
футуристов, как у лефов.
Найди и оживись, когда тебе приходится имитировать крупную литературную
работу чтением выхолощенных стихов, разъезжая из столицы Варшавы в провинцию
Вильно!
Что за провинция и какая столица?
Когда я ехал из Негорелого в Столбцы, я сразу отличил границу и то, что
она польская, по многим и солидно закрученным колючим проволокам. Те,
которые еще не успели накрутить, лежали тут же, намотанные на длинные,
кажется, железные катушки.
Здание станции Столбцы, и чистое видом и белое цветом, сразу дало и
Европу и Польшу.
Вот это забота, вот это стройка!
Но сейчас же за Столбцами пошла опять рухлядина - длинные-длинные
перегоны без жилья и крестьян и косые хаты.
А разоренья и запустенья, пожалуй, и больше.
Видал я на полпути станцию - большая, очевидно. Поезд держала минут
пять.
Станция странная: только передняя стена, которую не имели в виду
ремонтировать, сквозь выбитые окна виднелись земля, небо-потолок, трава-пол.
На стене висел колокольчик. Только к одной трети стены были прилеплены
телеграф и багажное.
Перед этой стеной стояли четыре жандарма. Непонятная архитектура!
Правильнее было бы делать станции из четырех стен и с одним жандармом.
Редкие станции еще и малолюдны. Поезда пусты. В норд-экспрессе,
мчащемся из Берлина в Варшаву, на 7 вагонов было человек пятьдесят. В
простейшем поезде из Варшавы в Негорелое на девять вагонов ехало (не
преуменьшаю) человек семь. Рядом с нашим вагоном тащился один совершенно
пустой мягкий, один совершенно пустой жесткий и рядом - жесткий вагон всего
с одним пассажиром. Правда, это - уже подъезжая к границе; вероятно, это
редкость, но даже и для редкости пассажиров все-таки мало.
Когда подъезжаешь к Варшаве, кажется, что подъезжаешь к огромному