"Владимир Маяковский. Очерки (1927)" - читать интересную книгу автора

картофелины. Зато и отношение здесь к советскому, к "русскому" - иное.
Единственно что обще всем кварталам, всем улицам и дорогам и всей
Польше - это несметное количество военных.
Откроешь глаза - сплошное козыряние. Закроешь глаза - сплошной звон
шпор.
Другие страны, например, только что проеханная Чехословакия, как-то
стыдятся военщины, обряжая своих чинов по возможности в штатскую одежду.
Военщина Польши назойлива и криклива. Расширяющиеся вверху,
изукрашенные позументами шапки, перья, вздымающиеся и свисающие, штаны с
диким выпуском, и целая разукрашенная елка - это грудь в орденах.
На обратном пути мы стояли 5 минут на какой-то станции. Станция,
очевидно, не застроилась с самой войны. У вокзала всего одна стена, и на ней
утвержден колокол. Позади стены, как-то сбоку, ютились временные "багажная"
и "телеграф".
Но на фоне этой одной стены все же стояло каких-то четыре разноцветных
жандарма.
Граница.
Я видел множество границ. Вернее, не видел: проезжал, не замечая, где
кончается одна страна и где начинается другая.
Польскую границу не заметить нельзя - она вся во множестве рядов
перевита колючей проволокой.
Но, очевидно, и этого мало.
Еще и еще лежат огромные катушки, ощерившиеся колючками.
Наматывай, сколько влезет...
В кого?
[1927]

ПОВЕРХ ВАРШАВЫ

Первое литературное впечатление на польской территории. Таможенный
осмотр. Все книги отбирают. Я обращаюсь к какому-то высшему полицейскому
таможенному чину.
- Прошу вернуть мне книги. Тем более что только мои сочинения...
Чин любезен и радостен.
- Вы сами написали? Значит, вы сами писатель? Киваю скромно и
утвердительно.
Чин вежливо возвращает книги обратно. Вчитывается в мою фамилию.
- Маяковский... Такого не знаю. А вы Малашкина знаете? Он старый или
молодой? Я прочел его книгу "Луна с правой стороны". Очень, чрезвычайно
интересная книга...
Он у вас тоже известный?
Очевидно, отбираемые книги не пропадают зря. Наскоро выложив общие
знания о Малашкине, сажусь в варшавский поезд.
Какая-то станция, кажется, Барановичи. Поезд стоит минут 10. Подхожу к
киоску за русскими эмигрантскими сочинениями. У киоска остолбеневаю. Лежит
"Нива". "Нива" самая настоящая: буквы в цветочках, слева - семейства,
читающие "Ниву", справа - амурчики, "Ниву" поливающие из лейки. Издание -
Рига. Год - 27-й. И даже дань временам: "Нива" называется "новой". Расчет,
думаю, простой. "Нивой" или "Миром" назвать обязательно - "привычка свыше
нам дана"; с другой стороны, московскую "Ниву" уже обозвали "красной", а