"Стефани Майер. Ослепленная правдой" - читать интересную книгу автора

сегодня вы. А завтра я. Лифт остановился, они вышли на площадку. Помочь вам
отпереть дверь. Спасибо, думаю, с этим я справлюсь. И, вытащив из кармана
связку ключей, принялся ощупывать одну за другой бородки у каждого, потом
сказал: Вот этот, кажется, и, левой рукой, кончиками пальцев нашарив
замочную скважину, правой вставил ключ. Не тот. Давайте я. Дверь отворилась
с третьей попытки. Э-эй, ты дома, позвал слепец. Никто не отозвался, и,
пробормотав: Так я и думал, еще не пришла, вытянул руки и ощупью двинулся по
коридору, потом осторожно обернулся, повернул голову туда, где, по его
расчетам, должен был находиться провожатый, сказал: Не знаю, как вас и
благодарить. Вам не за что меня благодарить, я просто выполнил свой долг,
ответствовал добрый самарянин и добавил: Может быть, помочь вам устроиться
поудобней, посидеть с вами, пока жена ваша не придет. Но столь рьяная забота
внезапно показалась хозяину подозрительной, и не оставлять же, в самом деле,
у себя дома совершенно постороннего человека, который, может быть, в этот
самый миг размышляет, как бы половчей обратать беззащитного слепца, связать
его, заткнуть ему рот да и обчистить квартиру. Нет-нет, пожалуйста, не
беспокойтесь, все хорошо, и, медленно закрывая дверь, повторил: Не нужно, не
нужно.
И перевел дух, когда лифт с гудением пошел вниз. Совершенно безотчетно,
не помня, в каком состоянии находится, откинул крышечку, приник к дверному
глазку. Показалось, что взгляд уперся в глухую белую стену по ту сторону
двери. Он чувствовал, как прикасается к орбите металлический ободок и
щекочет ресницы маленький окуляр, но не видел ни того ни другого - все
закрывала непроницаемая белизна. Он знал, что находится у себя дома, узнавал
этот дом по запаху, по воздуху, по тишине, различал мебель и прочие
предметы, когда легко, едва касаясь, проводил по ним пальцами, но в то же
время чудилось, будто все это растворяется, переходит во что-то вроде нового
измерения, где нет направлений и соотношений, севера и юга, верха и низа.
Как и все, наверно, в отрочестве он забавлялся, представляя себе, что ослеп,
и, проведя минут пять с закрытыми глазами, каждый раз убеждался, что
слепота - несчастье хоть и ужасное, однако до известной степени переносимое,
если, конечно, настигло жертву не при рождении, и в памяти сохранились не
только цвета и краски, но и формы, очертания, рельефы. В ту пору он думал
даже, что тьма, в которой обречены жить слепцы, есть не более чем простое
отсутствие света и так называемая слепота всего лишь прячет наружность
предметов и людей под своим черным покрывалом, сохраняя их недоступными,
неприкосновенными. Теперь же, напротив, погрузившись в эту ослепительную и
всеобъемлющую белизну, он чувствовал - она не поглощает, а просто-таки
пожирает не только цвета, но и сами предметы, равно как и людей, делая их
невидимыми вдвойне.
Хотя слепец двигался по гостиной с благоразумной медлительностью, ведя
блуждающей рукою вдоль стены, он все же смахнул на пол нежданно возникшую на
пути вазу с цветами. Сам ли он позабыл о ней, жена ли оставила перед уходом,
чтобы по возвращении водрузить ее на подобающее место, - неизвестно. Он
наклонился, ощупью оценивая размеры ущерба. Вода лужицей стояла на вощеном
полу. Слепец решил подобрать цветы, но не подумал об осколках и один,
длинный и очень тонкий, тотчас засадил себе в палец, отчего, то есть от боли
и потерянности, ослепленный белизной, заполонившей дом, где между тем с
наступлением вечера сгущались сумерки, снова расплакался как ребенок. Не
выпуская цветов, чувствуя, как сочится кровь, он, изогнувшись всем телом,