"Тайна подземного королевства" - читать интересную книгу автора (Фишер Кэтрин)

N. НИОН — ЯСЕНЬ

Он назвал меня по имени. Хлоя. Ума не приложу, откуда он его знает. Здесь нет дня и ночи, но он всё равно поддерживает ход часов, и еда на столе то появляется, то исчезает. Иногда на тарелках лежит лосось, иногда — лесные орехи или яблоки. Где-то в глубине здания поет птица — мне кажется, я слышала ее, но никак не могу отыскать.

Стены не такие уж и толстые. По ним царапаются деревья. Деревья, как живые, карабкаются по камням, взбираются на крышу, и два окна, которые я видела раньше, уже заросли наглухо, опушались густой листвой.

Мне кажется, деревья приводят его в ужас.

Я спросила его об этом. Он не ответил.

Но, сдается мне, ему страшно.

Роберт тихо вошел и закрыл дверь. Вкатил велосипед в гараж, потом прошел в кухню и открыл холодильник. После долгого пути домой — а ехать приходилось против ветра — у него колотилось сердце, он промок и дрожал. Налил себе апельсинового сока, залпом выпил, прислонившись к раковине. Часы показывали 8.35 вечера.

В кухне было тихо. По подоконнику стучал дождь. Сквозь дверцу у пола вошел полосатый кот Оскар, увидел свою миску пустой и воззрился на Роберта гневными зелеными глазами. Роберт не выдержал, отыскал банку и положил в миску кошачьего корма, потом, поднимаясь по лестнице, услышал, как в двери щелкнул отцовский ключ.

— Что с тобой стряслось? — в изумлении замер на пороге Джон Дрю.

— Промок. Ехал на велосипеде.

— Только что вошел?

Роберт кивнул. Отец уселся на стул и развязал галстук.

— Поесть, наверное, нечего?

— Еще не смотрел.

— Почта?

— На столе.

Поднявшись наверх, Роберт вымылся и переоделся, бросил мокрые джинсы поверх грязного белья в корзине. Его скопилось так много, что крышка не закрывалась. Чем Мария занималась целый день? Что оставила на ужин? На прошлой неделе она страшно обиделась на отца, хотя, делая замечание, он был весьма тактичен. «Я из Неаполя! — бушевала она. — Я знаю толк в итальянской кухне! А вы что понимаете, а?»

Отец был вынужден признать, что ничего не понимает, абсолютно ничего, но было уже поздно. С тех пор она кормила их скучнейшими английскими блюдами: отварной рыбой и жареной картошкой, убийственным бифштексом и почками. Но ее припадки гнева редко затягивались больше чем на неделю, так что сегодня, может быть, им перепадет пицца. Про ее пиццу слагались легенды.

Он спустился на кухню, его встретил отец:

— Сегодня лазанья. Мы прощены.

Роберт пожал плечами. Он уже ел лазанью на обед в пабе, но ничего не сказал.

Горела духовка; вкусные запахи напомнили Роберту о том, что час уже очень поздний. Он накрыл на стол.

— Как прошел день? — спросил отец.

Роберт не знал, что сказать.

— Так себе. Сделал несколько неплохих зарисовок в Эйвбери. Потом пошел дождь.

— Как Дэн?

— Сходит с ума. Возомнил себя рок-звездой семидесятых годов.

Отец рассмеялся, заглянул в духовку.

— А у тебя? — пробормотал Роберт.

— Были нудные технические неполадки со сценой. Завтра должна пройти гастрольная постановка оперы «Тоска», а у них крепостные стены слишком велики для нас. — Он обернул руки чайным полотенцем и поставил па стол горячие тарелки. — Совсем завяз.

За ужином между ними, словно цветы в вазе на столе, стояло невысказанное имя Хлои. Оно застряло в горле у Роберта, как неразжеванный кусок. Ужин прошел в полном молчании, потом они сложили тарелки в раковину. Отец включил новости, а Роберт поднялся наверх. Дверь в комнату Хлои была приоткрыта.

Он заглянул.

Ее комната всегда стояла закрытой.

Может быть, там прибиралась Мария, хотя ей этого не разрешалось. Эту комнату нельзя было трогать. Так решила мать.

Роберт толкнул дверь, очень осторожно, и она открылась, знакомо скрипнув нижней петлей. Он вошел.

В комнате сохранился ее запах. Приторные духи, которыми она щедро поливалась, и он всегда ворчал, потому что кашлял от них. На диване уютно расселись лохматые игрушки, стены были аккуратно увешаны плакатами молодежных групп, уже выходящих из моды. В шкафу лежала ее одежда, но туда он не стал заглядывать. Существуют пределы, которые он никогда не переходил. На двери висел ее школьный портфель. В нем лежали ее учебники, тетрадки с задачами и сочинениями. Ее никудышные рисунки.

Слишком аккуратно для тринадцатилетней девчонки. До трагедии комната корчилась в судорогах, одежда то раскидывалась ворохами по стульям, то исчезала, раскрывались и закрывались дневники и газеты, закладки путешествовали по книгам взад и вперед; блестящая косметика и принадлежности для ванны в ярких баночках сначала были новыми, потом открывались, опустошались, густели, выбрасывались; трубно ревели и бренчали компакт-диски.

Теперь здесь стояла абсолютная тишина.

Как будто нажали кнопку «Пауза», и комната застыла в трепещущем безмолвии, и ни один звук, ни один вздох не мог потревожить тонкого слоя пыли на подоконнике. Комната словно перенеслась в волшебный замок из той сказки, которую Хлоя всегда любила, когда была маленькая, сказки, где принцесса спала целых сто лет среди зарослей шиповника и спутанных деревьев, точно так же, как она сама сейчас спит, а жизнь идет вперед, и все остальные становятся старше.

Он услышал, как подъехала машина, и подошел к окну, стараясь, чтобы его не заметили. Приехала мать и с ней еще кто-то — наверное, отец Максел. Роберт отошел от окна. И увидел фотографию лошади. Она висела, немного покосившись, на боковой стенке гардероба. Белая лошадь, точь-в-точь такая же, как Калли. Как лошадь, которую он видел на Фолкнеровом Круге.

И в тот же миг сквозь скрип открывающейся двери и голоса на него жгучей волной ужаса нахлынуло воспоминание о том, что случилось сегодня днем. Он видел свою сестру на лошади. Это была Хлоя.

Он сел на кровать, как будто у него подкосились ноги.

Как это могло произойти?

Его рука наткнулась на что-то твердое. Он пошарил между кроватью и стеной, приподнял матрац и вытащил тетрадку. Толстую, с лиловыми звездами на обложке.

«ДНЕВНИК ХЛОИ, — было написано фломастером на титульном листе. — ПОЛОЖИ НА МЕСТО, А ТО ПОЛУЧИШЬ!»

Дневник был перетянут эластичной лентой.

Он долго смотрел на него, на буквы, выведенные полудетской рукой, на глупые звездочки. Потом стянул ленту и наугад раскрыл.

Роберт еле дышал. Потому что дышать было больно.

Он вспомнил тот нелепый рисунок, полностью лишенный пропорций. Да, он выхватил его, а она разозлилась… Но это же была шутка!

Она всегда воспринимала всё слишком серьезно.

Он захлопнул тетрадку и сунул ее обратно. Потом встал и пошел вниз.

Папа смотрел ночные новости и разговаривал с отцом Макселом. Мать была в кухне, готовила чай. Принесла поднос, мельком бросила взгляд на сына.

— Привет, дорогой. Я слышала, Мария сменила гнев на милость.

Роберт кивнул. У матери был усталый вид, но она, как всегда, выглядела великолепно. Безупречный макияж, бледно-голубой кашемировый джемпер — внешне небрежный, но очень дорогой. Роберт не понимал, как ей удается держать марку. Он спросил:

— Как Хлоя?

Ее глаза распахнулись. Рука отца Максела, потянувшегося за чаем, на краткий миг застыла в воздухе. Джон Дрю внимательно уставился в экран.

— Так же. — Мать старалась не выдавать голосом волнения. — У нее веки чуть-чуть затрепетали. Часов в семь вечера. Врачи говорят, мышечный спазм. А в остальном — то же самое.

Воцарилось молчание; он кивнул. Хлоя всегда была одинаковая — неподвижная, с безвольно качающейся головой. Ее «кормили» специальными растворами внутривенно. Такой она была уже три месяца и восемь дней. И навсегда останется такой — вот почему он больше не мог ничего спрашивать. Роберт отвернулся.

— Я, наверно, пойду работать.

Прерванное молчание словно бы дало толчок; все разом зашевелились. Отец Максел взял чашку, папа встал и вышел, мать переключила телевизионный канал.

— Работу нашел? — проворчал священник. — И кто же этот смельчак?

— Я буду художником на археологических раскопках.

— Впечатляет. Сколько они платят?

— Понятия не имею. — Он сел. — Честно сказать, я почти ничего об этой работе не знаю, но думаю, будет интересно.

Отец Максел кивнул, отпил глоток.

— Хоть какое-то разнообразие для портфолио.

— Вот и я так подумал.

Они давно уже привыкли вести себя так, разыгрывая очередную сценку перед родителями. Старались говорить нормальным тоном, вселяя уверенность. Его мать сама была хорошей актрисой, но сейчас она сидела, усталая и подавленная, как зрительница на скучном спектакле. Вся их жизнь превратилась в спектакль, в жалкие потуги на обыденность, подумал он и встал, чтобы проводить отца Максела.

— Ложись-ка ты спать, Кэти Макселвайр. — Священник взял в свои большие ладони пульт дистанционного управления и решительно выключил телевизор. — Завтра нас ждет новый день.

Она подняла глаза, обведенные темными кругами.

— И сколько еще таких дней, сколько, Максел?

Он ласково покачал головой.

— Доверься Господу, Кейт. Доверься Ему. Мы ее вернем. — Он замолчал. На его лице, заросшем седой щетиной, пролегли глубокие складки, глаза внимательно смотрели на нее. Потом он попрощался с Джоном.

Выйдя на веранду, Роберт вдохнул полной грудью ночной воздух. Тихая темнота сада была напоена запахами мокрой травы, лаванды, жимолости. Над крышей мелкими черными крапинками порхали летучие мыши. Рядом с Робертом вырос большой неуклюжий силуэт — его крестный отец; священник достал сигарету и закурил. Зажигалка тихо щелкнула, выбросила кобальтово-синий язычок пламени. От него по лицу священника пробежали тени, очерчивая глубокие впадины морщин. Неплохо бы нарисовать его таким, как сейчас, подумал Роберт. Передать в портрете всю скрытую в нем раздражительность, исходящее от него смутное ощущение угрозы.

Зажигалка погасла; отец Максел пошел по дорожке.

— Рассказывай. Эта работа в Эйвбери?

— Не совсем. Возле Ист-Кеннета ведутся новые раскопки. Я могу и не ходить — это просто так, мысль мелькнула.

— Иди. — Отец Максел резко обернулся. — Им кажется, что тебе нужно чем-то заполнить твои дни, и это им поможет. Помни о нашем договоре, Робби. О проблемах говоришь только со мной, а с ними — ведешь себя как обычно. Неколебимый. Надежный, как скала. Сейчас твоя мать почти всё время играет роль. Эта женщина заслуживает «Оскара». — Он торопливо курил, гравий на дорожке хрустел под его тяжелыми шагами. У него за спиной на фоне ночного неба темнели силуэты деревьев. У ворот он обернулся. — Да, кстати. Что случилось?

Роберт поморщился.

— Помимо очевидного?

— Конечно.

— Ничего.

— Что-то ты малость… рассредоточен.

— Чего-чего?

Максел фыркнул.

— Выбит из колеи.

Роберт встревоженно улыбнулся. Ну и глаз у этого великана! Он как будто бы чувствовал, о чем ты думаешь, улавливал незримые настроения. Роберт еле удержался, чтобы не выпалить напрямую всё как есть — о девушке на лошади, о том, что это была Хлоя верхом на Калли, на лошади, которая сейчас была мертва, потому что сразу после трагедии ее усыпили. На миг ему отчаянно захотелось услышать слова ободрения, узнать, что всё это ему привиделось, что такого на самом деле не бывает. Но Максел этого не сказал бы. Максел продолжил бы курить, раздумывать, а потом изрек бы нечто глубокомысленное, после чего Роберт на всю ночь лишился бы сна, размышляя над его словами. Поэтому он просто открыл калитку и со смехом произнес:

— Кажется, я вступил в одно из новомодных тайных обществ.

Максел застонал.

— Они называют себя «Люди Котла». Ждут властелина, который снизойдет к ним и поведет по верному пути.

— Он уже однажды снизошел. Разве им никто не рассказывал? — Максел отшвырнул окурок и похлопал Роберта по плечу. — Не связывайся с этой братией. Хоть они и стремятся к добру, но совершенно сбились с пути. Язычники.

Он вышел из калитки, сделал несколько шагов и обернулся.

— А он еще не пришел?

— Кто?

— Этот гуру.

Роберт пожал плечами:

— Пришел. Его зовут Вязель.

Отец Максел бросил на него недоверчивый взгляд.

— Вязель. Зеленый-презеленый.

— Что?

— Это название растения. Всё лучше, чем Репей. — Он фыркнул. — Или Болиголов.

Он помахал на прощание и побрел прочь по деревенской улице. Глядя вслед его массивной фигуре, Роберт вспомнил широко распахнутые, изумленные глаза рыжеволосой девушки. Что бы ни значил этот «Даркхендж», Вязель явно произнес слово, которого они ждали. Они столпились вокруг незнакомца, заговорили, стали расспрашивать, требовать объяснений, но он ничего больше не сказал, только грустно улыбался да пошатывался от изнеможения, будто странник в конце долгого пути. И то и дело, даже когда эти люди повели его к своим живописным палаткам и фургончикам, он оглядывался и украдкой посматривал на Роберта. Сквозь их круг. Как будто у них было что-то общее.

Опустив глаза, Роберт поглядел на свою ладонь, сжал кулак, снова ощутил, как его руку стискивают мокрые, скользкие пальцы незнакомца. В темноте он наконец набрался смелости задуматься над этим.

Этот человек менял свой облик. Ласточка, заяц, рыба. И женщина, которая гналась за ним, тоже.

Ветер зашевелил деревья, стряхнул с них капли дождя. Роберт обернулся, увидел свет в окнах комнаты матери. Дом, стоявший у подножия мелового холма, был большим и темным, он надежно таил в себе печали, прятал их в обширном саду, а небо позади него меняло оттенок от светло-лимонного до кобальтово-синего, будто акварель, не знающая границ.

Свет в спальне погас.

Роберт поспешил обратно. На пути ему попались старые качели Хлои.

Ветер раскачивал их, тихо-тихо, взад-вперед, взад-вперед.