"Гейвин Максвелл. Кольцо светлой воды" - читать интересную книгу автора

любовницу, которой он больше не нужен. Мне тогда казалось, что я и в самом
деле последовал за блуждающим огоньком, поскольку мне ещё предстояло
узнать, что насилием нельзя ни добиться счастья, ни удержать его.

C cожалением вспоминая свои буйные подростковые годы, полагаю, что был
искренним членом кельтской окраины, увлекавшимся шотландскими тканями и
предрассудками.
Это вовсе не было результатом националистического мировоззрения, и мои
устремления не могли найти себе выхода в этом направлении, так как в то
время я ещё был отъявленным снобом, и движение это мне казалось по
существу плебейским.
К тому же его поддерживала молодёжь, чьи притязания на Западное
шотландское нагорье были так же сомнительны, как и мои собственные. Я и не
стремился попасть в такую компанию. Здоровый и бодрый энтузиазм туристов
из промышленных городов вызывал у меня тошноту, сходную с той, которую
испытывал Макдональд из Бен-Невиса в книге Комптона Маккензи.
И вовсе не с ужасом, подобающим сохранившимся динозаврам, смотрел я на
некоторых дремучих князьков, усы которых были так же длинны, как и их
родословная, но с тем особым почтением, которое оказывают поклонники
старых автомобилей машинам марки "Бентли" двадцатых годов. Ничто в моей
молодости не вызывало у меня сомнений в предписанной верности
установленного порядка, каким он был во времена моих предков. Для меня
Западное шотландское нагорье состояло из лесов, где водятся олени и
наследственные князьки, а также овцы. Туристы и Комиссия по лесоводству, к
сожалению, нарушали романтическую жизнь местной аристократии.
Я был весьма обескуражен тем, что происхожу из равнинного семейства,
которое жило на одном и том же месте более пятисот лет. И там-то я родился
и вырос, хоть и числился шотландцем. Это был, несомненно, мой недостаток,
точно так же как и то, что я не умел плясать горских танцев и не знал
гэльского языка. Учить его - значило признаться, что раньше я им не
владел, а это было немыслимо. Я всё-таки разучил несколько мелодий, хоть и
неважно, на волынке, у меня была няня, знавшая гэльский язык, меня
приучили носить юбку, правда пастушеского покроя, и самое, пожалуй,
главное было то, с чего, возможно, всё пошло на убыль, что моя бабушка по
матери была дочерью герцога Аргильского, самого Мак-Каллума Мора. Свои
каникулы во время учёбы в Оксфорде я проводил вЗамке Инверэри и в Страчуре
на противоположной стороне озера Лох-Файн. Инверэри при правлении
покойного герцога был храмом заката, как кельтского, так и прочих, и его
атмосфера вряд ли была рассчитана на излечение моей болезни.
Меланхолическая красота Страчура и Инверэри ещё более осложнялась муками
первой любви, я был совершенно околдован ею и погрузился в труды Нейла
Манро и Мориса Уэлша в то время, когда мне следовало закладывать основы
литературного образования. Всё это по существу было плодом прирождённо
романтической натуры с налётом меланхолии, для которой была приготовлена
форма - особняк среди обрывистых скал и узких морских заливов Западного
побережья Шотландии.
В мое время в Оксфорде была прелюбопытная ватага поместного дворянства,
настолько решительно не городская, что мы даже стали одеваться совсем не
по университетски. В любое время дня и года мы носили, к примеру, твидовые
охотничьи костюмы и тяжёлые сапоги, подбитые гвоздями и смазанные дёгтем,