"Иэн Макьюэн. Stop-кадр!" - читать интересную книгу автора

сыном. Когда отец садился, он сидел вот так. - Роберт выпрямился, приняв
прежнюю напряженную позу, и ровно, как по линейке, положил руки на колени. -
Всю жизнь отец носил усы, вот такие... - Указательным и большим пальцами
Роберт отмерил у себя под носом около дюйма в ширину. - И когда они начали
седеть, он стал маленькой щеткой красить их черной краской, какой дамы
подводят ресницы. Тушью. Все его боялись. Мать, мои четыре сестры, даже
посол - и тот боялся моего отца. Когда он хмурился, никто не смел
заговорить. За обеденным столом нельзя было даже слова сказать, позволялось
лишь отвечать, если к тебе обратился отец.
Роберт начал повышать голос, пытаясь перекричать назойливый шум,
поднявшийся вокруг.
- Каждый вечер, даже если предстоял прием и маме надо было
переодеваться, нам приходилось тихо сидеть, выпрямив спины, и слушать, как
отец читает вслух. Каждое утро он вставал в шесть часов и шел в ванную
бриться. Пока он не заканчивал, никому не разрешалось подниматься с постели.
В детстве я всегда вставал вторым и спешил в ванную, чтобы почувствовать
запах отца. Прошу прощения, пахло от него ужасно, но аромат мыла для бритья
и одеколона перешибал этот запах. И теперь запах одеколона всегда напоминает
мне об отце.
Я был его любимцем, предметом его страсти. Помню - возможно, такое
случалось много раз, - моим старшим сестрам, Еве и Марии, было четырнадцать
и пятнадцать лет. Все обедали, и они о чем-то его просили: "Пожалуйста,
папа. Ну пожалуйста!" А у него был один ответ на все: нет! Им нельзя поехать
на школьную экскурсию, потому что там будут мальчики. Им не разрешается
перестать носить белые носки. Нельзя пойти в театр на дневной спектакль,
если с ними не пойдет мама. Нельзя пригласить подругу погостить, потому что
она плохо на них влияет и не ходит в церковь. Потом отец встал вдруг позади
моего стула - там, где я сидел, рядом с мамой, - и очень громко засмеялся.
Он взял салфетку у меня с колен и повесил ее мне на грудь, сунув краешек под
рубашку. "Смотрите! - сказал он. - Вот будущий глава семьи. Вы не должны
забывать, что надо заслужить благосклонность Роберта!" Потом отец заставил
меня уладить споры, а его рука все времялежала у меня вот здесь, и он сжимал
мне шею пальцами. Отец говорил: "Роберт, можно девочкам носить такие
шелковые чулки, как у их мамы?" А я, десятилетний мальчик, очень громко
отвечал: "Нет, папа". - "Можно ли пойти в театр без мамы?" - "Конечно,
нельзя, папа". - "Роберт, можно им пригласить подругу погостить?" - "Ни в
коем случае, папа!"
Я отвечал с гордостью, не понимая, что отец использует меня в своих
интересах. Возможно, это было лишь однажды. Но мне кажется, такое могло
происходить каждый вечер моего детства. Потом отец возвращался на свое место
во главе стола и делал вид, будто очень огорчен: "Простите, Ева, Мария, я
уже хотел было пересмотреть свое решение, но вот Роберт говорит, что ничего
подобного допускать нельзя". При этом он смеялся, да и я обычно тоже начинал
смеяться. Я верил всему, каждому слову. Я смеялся до тех пор, пока мама,
положив мне руку на плечо, не говорила: "Уймись сейчас же, Роберт!"
Вот так-то! Ненавидели меня сестры? Мне вспоминается один случай,
который больше не повторялся. Однажды, в выходной день, до вечера никого не
было дома. Мы с теми же двумя сестрами, Евой и Марией, вошли в родительскую
спальню. Я сел на кровать, а они подошли к маминому туалетному столику и
достали всю ее косметику. Первым делом они накрасили ногти и высушили их,