"Лорд Малквист и мистер Мун" - читать интересную книгу автора (Стоппард Том)IIМун шел на юг, в сторону Пиккадилли, выставив правое плечо против ветра, прорывающегося между зданий. Он чувствовал тревогу и потрудился ее изучить: все начиналось с того, что он передвигался настойчиво, не имея при этом направления, в котором эту настойчивость приложить. Он шел на юг, потому что в недрах бесцельного побуждения двигаться вообще таилась договоренность о встрече с лордом Малквистом в его доме на Куин-Эннз-Гейт, но это давало лишь вектор, движение по которому означало наименьшую трату времени; настойчивость не ограничивалась временем, она не исчезнет, пока он не разберется с бомбой — или пока она не разберется с ним. Посему он обнаружил себя в занятном положении: он пытался обрести чувствительность к тем неврозам, для защиты от которых натаскал свои инстинкты, и то ли из-за этих сознательных усилий, то ли из-за холодного ветра, завладевшего его органами чувств, все старые страхи, на которые он сейчас полагался, бросили его на волю волн. Получилось не так уж и страшно. Он перешел Керзон-стрит и поспешил дальше, пытаясь довести себя до ужаса перед множащимся транспортом и зданиями, которые вот-вот снесут за их гордыню. Но Пиккадилли оказалась безобидной. Не совсем пустая, но громкость умеренная: несколько машин да редкие прохожие. Здания казались пустыми и освещенными, внушительными, но пропорциональными. Было еще рано, но он знал, что машины и автобусы уже должны протискиваться мимо друг друга от стены к стене (куда подевались все автобусы?), а продавщицы, клерки и секретарши — подкалывать друг друга, выстроившись вдоль тротуара в фаланги, вливающиеся в закрытые пока что двери («Сегодня воскресенье, нет, не воскресенье»). И нигде никакого движения, никакого обычного импульса, даже никаких признаков подготовки. И никакого шума. Он привык противиться отголоскам мира — грохоту металлургических фабрик, воплям из горящих сиротских приютов, маршам голодающих, скрежету камней, выворачиваемых из земли и воздвигаемых в здания, реву божественного огненного столпа, бьющего из нефтяной скважины… Мун одиноко стоял на углу. Это заговор. Он перешел дорогу, потому что это вело его на юг, и заглянул через ограду Грин-парка, блестящего от сырости, взъерошенного ветром, пустынного, как арктическая тундра. Затем повернул налево, на восток, и двинулся в сторону Серкус, но безнадежно, и снова остановился, добравшись до прямого угла Куинз-уок, уходящего от «Рица» на юг прямо через Грин-парк, соединяя параллели Пиккадилли и Мэлл, который являлся гипотенузой скошенного прямоугольного треугольника, две другие стороны которого образовывали Бердкейдж-уок и зады Уайтхолла. «Площадь Мэлл (или, скажем, района, ограниченного Мэлл, Куинз-уок, Пиккадилли и Лоуэр-Риджент-стрит) равна сумме площадей Бердкейдж-уок (или, скажем, района, ограниченного Бердкейдж-уок, Букингем-Гейт, Виктория-стрит и Сториз-Гейт) и Уайтхолла (или, скажем, района, ограниченного Уайтхоллом, Нортумберленд-авеню, Бридж-стрит и Темзой). Вероятно, включая Хорс-Гардз-Пэрэйд. Если, конечно, его спрямить». Ему пришло в голову, что запутанную головоломку лондонских улиц можно описать единой математической формулой такой сложности, что она подчинит всю безнадежную мешанину ясной логике. Он знал, что это ничего не изменит, но уже и не надеялся что-либо изменить, только держать под контролем. Едва войдя в Грин-парк, он наткнулся на туфлю. Женская туфля, желтоватая с белым, элегантная, в хорошем состоянии. Она лежала в траве, чуть в стороне от дорожки, полускрытая и, когда он ее подобрал, холодная как лед. Не было никаких причин оставлять ее там — она выглядела почти новой — и никаких причин забирать, не имея знакомой одноногой дамы (размер шестой). Мун задумался над этим, но воспоминание о бомбе оторвало его от таких банальных забот. Он отшвырнул туфлю и поспешил дальше, ощущая начатки паники, потому что все было спокойным, холодным и здравым. Дойдя до Мэлл, он опять повернул налево, а затем направо, в Сент-Джеймс-парк (прямоугольный треугольник, образованный Мэлл, Бердкейдж-уок и задами Уайтхолла). По тропинке направился к воде и на мосту увидел лошадь со всадником. Мун подскочил: — Мистер Джонс! — Здорово. Джаспер осадил лошадь. — Куда направляетесь? — Разыскиваю свою кралю. — Понимаю, — осторожно сказал Мун, укрепляя развалины своих многочисленных предательств, — я тут узнал, что вы не настоящий ковбой. Вам это просто нравится, — добавил он. — Где вы это узнали? — Ну, ко мне заглянул мистер Убоище и… — Я убью этого скотопаса. Джаспер Джонс вонзил шпоры в лошадь, и она немного сдвинулась. — Его здесь нет, — сказал Мун. — Лучше ему и не появляться. — Джейн тоже. Джаспер развернул лошадь и обогнул Муна. — Где она? — Не знаю. Джаспер промолчал. Он пнул лошадь и развернул ее. — Надо бы и в вас всадить пулю, — сказал он затем. — Когда вы возвращаетесь? — То есть? — Из Австралии. Вы и ваша любовница. — Это она вам сказала? — спросил Мун. Он посмотрел, как тот удаляется кругами — лошадь упрямилась, — и крикнул вслед: — Мистер Джонс! Он больше не хочет сражаться. Он мне так сказал. Не убивайте его, мистер Джонс! Джаспер Джонс оглянулся, но не ответил. Мун помахал ему вслед и двинулся прочь через мост. На другом берегу он оглянулся и увидел, что Джаспер, словно конная статуя, повернулся в его сторону. Мун вышел из парка, пересек Бердкейдж-уок и вышел на Куин-Эннз-Гейт. В кармане тикала бомба, но ему больше некуда было направиться. К его удивлению, на дороге перед домом лорда Малквиста обнаружилось несколько человек, занятых более или менее неправдоподобными делами: один продавал «Ивнинг стандард», второй — заводных пауков, третий мел улицу, а четвертый просто бездельничал. У подножия ведущей к двери лестницы Мун оглянулся и увидел, что дворник переместился, отрезав все пути отступления, которыми Мун мог воспользоваться. Четвертый, в котелке и усатый, приблизился. — Лорд Малквист? — неуверенно спросил он. — Нет. — Я так и думал. Он в доме? — Не знаю, — ответил Мун. — Не торопи события, — посоветовал дворник мужчине в котелке. Мужчина в котелке вздрогнул, но ничего не ответил. — Что я вам говорил, сержант? Слишком много поваров, — сказал дворник продавцу газет. — Ты не понял, приятель, я всего-навсего бедолага, зарабатывающий несколько медяков старыми газетенками, — ответил продавец газет. — И правда, — сказал дворник. — Извини, приятель. — В чем дело, сержант? — спросил человек с заводными пауками, подойдя к продавцу газет. Продавец газет не обратил на него внимания. Мужчина в котелке смотрел на них во все глаза. — Вы полицейские? — спросил Мун. Продавец газет астматически рассмеялся и сплюнул. — Хи-хи-хи, слыхали? Я прокантовался пять лет в Вилле, десять в Муре, а он думает, что я легавый! — Хи-хи-хи, — смеялся дворник. — Хи-хи-хи, — смеялся человек с пауками. — Какая занятная мысль! Мужчина в котелке отступил на несколько шагов и поспешил прочь. Мун позвонил в колокольчик. Передняя дверь открылась, из нее выглянул Бердбут в ливрее и осмотрел их. — А ну-ка разойдись! — приказал он. — Подонкам общества нечего болтаться перед воротами его светлости, точно шайка нищих. — Он умолк и испытующе посмотрел на продавца газет. — Это относится и к вам, сержант Харрис. — Доброе утро, у меня назначена встреча с лордом Малквистом, — сказал Бердбуту Мун. — Прекрасно, сэр, не изволите ли войти? Он впустил Муна в дом и закрыл дверь. — Его светлости нет дома, но он скоро вернется. Разрешите ваше пальто? Мун позволил снять со своих плеч пальто. Когда Бердбут вешал его, бомба глухо стукнула о вешалку. — Не угодно ли подождать в библиотеке, сэр? Бердбут отворил дверь и закрыл ее за Муном. Человек, спавший в одном из кожаных кресел, проснулся и поднялся на ноги, держа портфель, который он прижимал к животу. — Простите меня, милорд, — сказал он. — Должно быть, я задремал… не думаю, что имел удовольствие встречать вас прежде… — Мун, — представился Мун. — Как поживаете? — Доброе утро, милорд. Фитч, секретарь сэра Мортимера. Маленький хрупкий человечек, скальп обрамляют пряди седых волос. Он пожал Муну руку. — Милорд, я сразу перейду к делу. Ситуация плачевная. У финансовой компании появились определенные сомнения относительно наших ценных бумаг, и они хотят отозвать свои вложения. Едва ли стоит говорить, какая судьба ждет после этого имущество. Мы с сэром Мортимером прибыли тотчас, но, боюсь, он шлет свои извинения, так как его пригласили на обед. — На завтрак, — мягко поправил Мун. — Прошлой ночью, милорд, — я провел здесь всю ночь. — А, понимаю. Простите. Кстати, я не… — Дело в том, милорд, что денег просто-напросто не существует. Если вам угодно их просмотреть, документы у меня с собой. Сэр Мортимер передает через меня, что его частые предупреждения оставались без внимания и что он никогда бы не дал санкцию на снятие денег со счета, если бы вы посоветовались… — Ко мне это не имеет никакого отношения, — сказал Мун. — Милорд… — Мун, — сказал Мун. — Меня зовут Мун. Фитч уставился на него: — У меня сложилось впечатление, что вы — лорд Малквист. — Неужели? — спросил Мун. — А я думал, у вас сложилось впечатление, что я — лорд Мун. — Если вы позволите так сказать, милорд, с вашей стороны было нечестно позволить мне говорить столь откровенно, когда вы понимали, что я по ошибке — честной ошибке — принял вас за… — Да, простите, — сказал Мун. Его глупость казалась необъяснимой. — Как я сказал, я недооценил глубину вашей ошибки — я думал, вы думаете, что я лорд, не «Это глупо. Что я делаю здесь с карманом, в котором полно тик-тик-тик-тик-тик (и сколько тиков осталось до взрыва?)… Я должен быть — где?» Фитч сел. Мун решил уйти. Ему нужен был предлог, чтобы направиться к двери, но он не смог ничего придумать и неуверенно застыл у книжной полки, словно растерянный актер, которому нельзя уйти со сцены, потому что это покажется неуместным. Он двинулся вокруг комнаты (иногда проводя указательным пальцем по стене, чтобы рассеять чувство, будто он изображает движение) и (не рассеяв его) остановился у письменного стола, изобразив на потребу публике внезапный интерес. Через несколько секунд он сообразил, что читает список имен, набросанный от руки на листе бумаги. Он прочитал: Он увидел, что это конец списка, продолжающегося на том листе, что лежал снизу. На углу письменного стола лежала аккуратная пухлая пачка исписанной бумаги, на верхней странице которой стоял номер 43, а точно в центре позолоченной столешницы, покрытой красной кожей, лежала страница 44, обрывающаяся на середине предложения несколькими строчками ниже. «Если мы ненадолго вернемся к акту II, сцена 2, — читал он, — то ощутим определенную заботу о буквальной значимости и метрических качествах в „Мы — ея тайныя" (Ф. Мэннинг,[13] «Дэвис», 1930), хотя, возможно, и не так наглядно, как у С. Хейра[14] в „Ударе кинжала" („Фабер и Фабер", 1946). В этой строке — акт III, сцена 1 — присутствует аллитерация, но она, возможно, ослаблена эзотерической природой своего существительного — многие считают, что оно означает деревенщину или какую-то одежду. Эти слова стали причиной многих неясностей, встречаемых, например, в „Тревогах смертных" (О. Хаксл…»[15] Обрывающаяся на полуслове страница крайне обеспокоила Муна, и он поймал себя на том, что ищет ручку, дабы ее закончить. «Хаксл» раздражал его, затягивал время. «Мари-селестиальный Хаксл»,[16] — подумал он, а затем понял, что лорд Малквист, видимо, добрался до этого места в своей книге, когда он прибыл вчера на чай. Узнавание столь сжатого времени потрясло его. Фитч сидел, вывернув шею, закрыв глаза и разинув рот. На всякий случай Мун кивнул ему и быстро вышел в прихожую, закрыв дверь библиотеки. Он снял с вешалки пальто и открыл переднюю дверь. К дому как раз подъезжала полицейская машина. Мун остановился на пороге, ощущая великое спокойствие. Полицейский инспектор в форме выбрался с заднего сиденья, придерживая открытую дверцу. (Дворник с неубедительным усердием принялся мести, продавец газет покосился, а торговец заводными пауками отдал честь.) Босая женщина, не старая и не молодая, осторожно выбралась из машины, держа в руке одну туфлю. — Большое спасибо, — поблагодарила она. — Не за что, мэм. Инспектор притронулся к козырьку своей кепки и забрался в машину, которая укатила за угол. Мун посмотрел на нее, и она ответила ему усталым взглядом, обнаружив определенную красоту, не тронутую ни бегом лет, ни разъедающим действием ночи. Ноги полноватые, но длинные, юбка заканчивалась прямо над расставленными коленями, туго натянувшими подол. Несмотря на холод, ее твидовое пальто было свободно наброшено на широкие плечи, открывая полную грудь, а воротник был поднят, прикрывая немытые темные волосы. Мун придержал открытую дверь. — Доброе утро, леди Малквист. — О господи, неужели уже утро? — Голос с ароматом виски и печально растянутые полные губы. — Да, миледи. — Я так и знала. Просто нагнетала эффект своего освобождения из тюрьмы. Они вошли в прихожую, и Мун закрыл дверь. — Я… э-э… секретарь лорда Малквиста. — Босуэлл. — Ну да. Мун. — Он мне рассказывал. Она весело взглянула на него, а потом закрыла глаза как будто от боли. — Ррр. Мои похмелья родом прямиком из Откровения. Из-за лестницы таинственно возник Бердбут: — Доброе утро, миледи. Простите, не услышал вашего звонка. — Ничего страшного, меня впустил мистер Мун. Его светлость здесь, то есть дома, то есть встал? — Его светлость ожидается домой с минуты на минуту, миледи. — Откуда? — Из полицейского участка в Гайд-парке, миледи. — Гайд-парк! Только не говорите мне, что его арестовали за домогательства. — Его светлость позвонил вчера поздно ночью — точнее, полагаю, сегодня рано утром, — дабы сообщить, что его арестовали на лодке посреди Серпентина, — сказал Бердбут. — А что именно он делал на лодке посреди Серпентина глубокой ночью? — Насколько я понимаю, катался, миледи. — Не понимаю, Бердбут, — сказала она. Мун почувствовал, что здесь он может кое-что добавить, но понял, что это не заслуживает объяснения. — Быть может, вы помните, что королевский дар графам Малквистам включает в себя право в любое время отстреливать, а также ставить ловушки и силки на диких птиц, населяющих или посещающих непроточные водоемы, лежащие между Брикстоном и Масуэлл-Хилл, ввиду чего лорду Малквисту выделен ключ от ворот Александры, — напомнил Бердбут. — Бердбут, я не верю, что в Гайд-парке водятся хоть какие-нибудь дикие птицы. — Возможно, что и так, миледи. Как бы там ни было, констебли заявили, что его права не простираются на катание на лодке после заката. Его светлость позвонил, потому что не смог связаться с сэром Мортимером. — Час назад сэр Мортимер был дома, потому что — Да, миледи, — сказал Бердбут. — Вскоре после этого мне все-таки удалось переговорить с сэром Мортимером. Он сообщил мне о ваших затруднениях, миледи. — Он был зол? — Мне он показался несколько отстраненным. — А когда вы передали ему послание его светлости? — Сэр Мортимер воспринял его довольно раздраженно, миледи. Впрочем, он дал мне понять, что предпримет шаги для освобождения его светлости. Сказал, что это в последний раз, и просил меня так и передать его светлости. — Оставлять сообщения с лакеями — плохой признак, Бердбут. Впрочем, боюсь, мы все-таки используем старика. Что-нибудь еще? Бердбут виновато кашлянул. — Я заметил, что с утра пораньше сержант Харрис из особого отдела и два констебля обосновались перед нашим домом, действуя независимо от полицейского участка в Гайд-парке. — Зачем? — Не знаю, миледи, но полагаю, что это как-то связано с сообщением, которое я заметил в сегодняшнем утреннем номере «Таймс»: там шла речь о некой миссис Гермионе Каттл, которую вчера вечером на Пэлл-Мэлл сбила запряженная парой лошадей карета, исчезнувшая с места происшествия. У Муна перехватило дыхание. Толстый тюк, рухнувший на дорогу, и рулон бумаги, разматывающийся через улицу, — казалось, это картина из другой жизни, он едва мог поверить, что она вторгнется в его жизнь сейчас. «У нее было прошение», — сказал он, но слишком тихо, чтобы они обратили на него внимание. Он уставился на стену, и тюк в его сознании больше не двигался. Он услышал, что голос леди Малквист изменился. — С ней все в порядке? — Боюсь, что она погибла, миледи. Пауза. Мун взглянул ей в лицо, и его потрясли настоящие чувства. Казалось, он давно не видел чего-то столь настоящего. — Она была замужем? — Да, миледи. Я так понимаю, что ее муж… — А дети у нее есть? — нетерпеливо спросила она. — Нет, миледи. Она отвернулась, повернулась обратно, и ее голос стал прежним. — В доме есть еда? — Совсем чуть-чуть, миледи. «Хэрродз» опять прекратил поставки. — О боже. Быть может, сэр Мортимер их как-нибудь уломает? — Я ему сообщил, миледи. — Хорошо, Бердбут. Пришлите наверх Эсме. Бердбут опять кашлянул. — Боюсь, мистер и миссис Тревор вчера оставили нашу службу. — Они же сказали, что дадут нам еще неделю. — А миссис Минтон ушла этим утром. Сегодня я попробую готовить сам, хотя, возможно, и не столь искусно, как миссис Минтон, миледи. Она сложила полные губы в благодарную гримасу, предназначенную лакею, и Мун с удивлением ощутил укол ревности. «Я буду вам готовить! Только назовите, и я…» — Похоже, Бердбут, все близится к концу. — Да, миледи. — Ну что ж. Спасибо. — Благодарю вас, миледи. МУН — Мистер Мун, вы не сделаете для меня кое-что? — Молю вас… я… конечно… Она подошла к лестнице. — Выпивка находится в кладовке, в запертом шкафчике, ключ от которого лежит в библиотеке за книгой «Piscator Felix»[17] Феннера. Это большая книга цвета бренди, смешанного с розовым шампанским, а их я в свое время намешала изрядно. Благодарю вас. Положив руку на перила, она посмотрела на него с усталой улыбкой, отнявшей у Муна всю его любовь. — Это книга по рыболовству. Она поднялась еще на две ступеньки и опять обернулась. — Пожалуйста, не уроните бутылку. Она обошлась мне в пять фунтов, включая сведения о ее местонахождении. Мун смотрел на нее, пока она не дошла до конца лестницы, но она больше не обернулась. Фитч все еще спал и на сей раз не проснулся, когда Мун открыл дверь библиотеки. Поиски книги отняли у него несколько минут. Во время поисков он ощутил волнение, какого не испытывал с одного летнего дня на берегу реки, когда игривое дитя с волосами цвета меда и со сладостной попкой приказало ему украсить себя цветочными гирляндами и вознаградило поцелуем, твердым, как зубы. Маленький латунный ключик. Мун взял его и поставил книгу на место. Тихонько вышел из библиотеки. Фитч выглядел озабоченным даже во сне. За лестницей он обнаружил дверь, которая выглядела достаточно непритязательно, чтобы вести в помещения для слуг. Он вошел в нее и оказался в выложенном камнем коридорчике. Вторая дверь слева вела на кухню. Бердбут утюжил «Таймс». — Привет, — сказал Мун. — Где тут кладовка? — Я могу вам чем-нибудь помочь, сэр? — Да, — ответил Мун. — Где кладовка? — Через коридор напротив, сэр. Мун открыл дверь напротив. Каморка с каменными полками. Он отыскал запертый шкафчик и вставил в скважину ключ. — Простите, сэр, его светлость дал мне определенные указания… — Довольно, довольно, Бердбут, у меня тоже есть определенные указания, я по горло сыт указаниями, так что перестаньте поджимать губы и выдайте-ка нам живительной влаги. «Какая жалость, вылитый Вустер».[18] Его мозг сжался и очистился, как грязная вода, превращающаяся в лед. Он был вне себя от счастья. Почти полная бутылка виски оказалась единственной вещью в шкафчике. Мун ухватил ее, улыбнулся величественному окаменелому лакейскому лику и двинул на выход. — Если вы позволите, сэр, возможно, будет лучше запереть шкафчик и вернуть ключ на место? — Хорошая мысль, Бердбут. Замести следы, а? Ключ лежит в библиотеке за «Piscator Felix», книгой по рыболовству, написанной парнем, чье имя высекут на моем лбу, как только я его вспомню. — Феннер, сэр. Преподобный Годольфус Феннер, священник начала Викторианской эпохи. — Он самый, Бердбут. «И, одарив старого слугу одной из своих самых лучезарных улыбок, я поспешил наверх, прижимая к груди целительную жидкость и скалясь, точно охотничий пес, который возвращается к хозяину с первым фазаном в этом сезоне». Наверху первого лестничного пролета он обнаружил большие двойные двери с золотой лепниной, выкрашенные в кремовый цвет. Мун вспомнил, что проходил их по пути в гардеробную лорда Малквиста во время своего первого визита. Он чуть приоткрыл их и увидел себя в висящем напротив зеркале глядящим на себя через щелку в больших двойных дверях, выкрашенных в сиреневый цвет. Стены тоже сиреневые, со множеством картин, в том числе портретов, по всей видимости принадлежащих предкам. Большая прямоугольная комната с высокими окнами и красивыми креслами, кушетками и столиками, расставленными без привязки к фокальной точке на восточном ковре. Люстра, несколько ламп и два украшенных камина в дальних концах комнаты. Пахло чистотой и холодом. Мун закрыл двери и поднялся на третий этаж. Верхняя прихожая представляла собой пустой квадрат, ограничивающий лестничный колодец. Он вспомнил, что гардеробная лорда Малквиста находится за углом налево. Он постучал в ближайшую дверь и услышал отклик леди Малквист. Он вошел и оказался в детской. Небольшая красивая комната с детской кроваткой красного дерева в стиле ампир с пологом из белого муслина, стул для кормления, обитый бархатом персикового цвета, плетеная колыбелька, шкатулка для шитья, раскрашенная цветами, пустая бутылка из-под виски, очень красивая лошадь-качалка и грустная коричневая обезьянка, которая уставилась на Муна слепыми глазами-пуговицами. Все пахло новизной, как в магазине. Ребенок отсутствовал. Мун попятился из детской и наткнулся на леди Малквист, открывшую дверь в соседнюю комнату. Она разделась и облачилась в туго перепоясанный красный махровый халат. — Не сюда, мистер Мун. — Она улыбнулась, широко открыла рот и показала туда пальцем. — Вот сюда. — Простите, я… — Не зайдете ли на минутку — дома так пусто, а я не люблю одиночества и не знаю, что… может быть, ванна меня усыпит. Он прошел за ней в спальню, большую и белую, отделанную золотом, драпированную лимонным, центральное место в которой занимала кровать с балдахином — белая, позолоченная, задрапированная, она казалась уменьшенной копией самой комнаты. В стене напротив находились две застекленные двери, которые вели на декоративные балкончики, выходящие на улицу. Справа — закрытая дверь в детскую, а слева — еще две, одна из них открытая, за ней виднелся черный кафель и шумела вода. Он узнал ванную с прошлого визита, когда заметил ее из гардеробной лорда Малквиста (с той стороны закрытой двери). — Муж сказал, что вы геройски вели себя в тот день, когда сбежал его мерзкий лев. — Правда? — И вернули ему сокола. — Вообще-то я ничего не делал. Просто стоял и смотрел. — Думаю, он считает, что это героическая поза. Вы что-то сказали насчет выпивки? — Э-э… да. Он забыл принести бокал. — Простите, я… — Ничего страшного, я открою зубами. Вы нальете или мне? — Я думаю, возможно… Он отдал ей бутылку. Леди Малквист откупорила ее, поднесла ко рту и жадно отпила. — Мммм! Уфф! Как раз вовремя. Выпьете? — Нет, благодарю, миледи, я не пью. — Вообще-то я тоже. Иногда пропускаю бутылочку перед обедом. Она жадно глотнула еще раз, закатив глаза и глядя на него в поисках неодобрения. Но Мун был очарован. Когда она пошла к туалетному столику (на самом деле это была мраморная полка, вделанная в стену под зеркалом в золоченой раме), он двинулся за ней, смутно чего-то ожидая. — Боси, вы когда-нибудь попадали в тюрьму? — Нет, миледи. — Даже на ночь? — Боюсь, что нет. — («Но я отдам свою жизнь за вас, и вы можете звать меня хоть Котом в сапогах, мне все равно».) — Я попадала в тюрьму четырежды, — выразительно сказала она. — Точнее, в камеры полицейских участков. — И опять отпила, закатив глаза, но на сей раз весело. — Уф, так-то лучше. Боси, в тюрьме, знаете ли, не выпьешь. Меня поместили в тюрьму мягкого режима. Без решеток. Остроумно? Ее широкая счастливая улыбка блеснула в зеркале, пронзив его. Она оседлала прямоугольный табурет и поставила бутылку, промахнувшись с расстоянием и брякнув ею о мраморную столешницу. — Представляете, каково загреметь туда на месяц, это же спятить можно. К счастью, сержант всегда очень мил в таких делах и разрешает мне позвонить сэру Мортимеру. И вот я опять здесь. — Мне очень приятно, — с никчемным пылом сказал Мун. — Сэр Мортимер рвал и метал. Сказал, что я его компрометирую. Сэр Мортимер, он такой чопорный. — Она задумалась. — Пока не узнаешь его поближе. — Кто он такой? — подозрительно спросил Мун. — Какой-то там председатель, понимаете, — компании, комиссии, комитеты и все такое прочее. — Она взяла бутылку и на сей раз отпила довольно умеренно. — Присядьте же на минутку. Расскажите, каково вам босуэльничать. У стены рядом с туалетным зеркалом стоял стул с прямой спинкой. Мун сел на него, обвил ногами гнутые ножки и сложил руки на коленях. — Вы считаете, Малквист заслуживает «Жизнеописания»? Он не понял. — Жизнеописания? — Мунов «Малквист». В этом есть классическая нотка. «Бессвязные странствия девятого графа». Смахивает на стиль докторишки, вы так не считаете? — Докторишки? — ошеломленно, но охотно спросил Мун. — Вы его читали? — Нет, — отважился Мун. Она рассмеялась над этим с неожиданным восторгом, и он улыбнулся, внося свою лепту. — Боси! Он улыбнулся. — Вы много босуэльничаете? Он улыбнулся. — Ммм? — Что? О… — Я спросила, много ли вы босуэльничаете? На ругих. — Ну, — сказал Мун, — не совсем… Видите ли, эту мысль мне подал дядя моей жены. Он напечатал мне карточки, у меня есть карточки. И медная табличка. Но мы так толком и не начали, потому что он… понимаете, семья упекла его в богадельню… Он слишком серьезно все воспринимал, но был очень лавным. — Мозги набекрень? — Он был очень славным. — Дядя Сэмюэль? — Джексон. Дядя Джексон. — Он вспомнил дядю Джексона. — Ученый. Он беспокойно задумался, сколько сейчас времени. Леди Малквист задумчиво отпила из бутылки, поймала его взгляд и обхватила себя руками. — Что бы вы хотели сделать больше всего? — спросила она с серьезным интересом, который он узнал по детским играм в какое-твое-любимое-блюдо. — Ну, — ответил он, эта игра ему нравилась, — думаю, я хотел бы вернуться в деревню, где жил в детстве. — Ловить жуков. — Топтать дикие цветы. — Лазить по деревьям. — Строить шалаши. — Но ведь не всегда было лето. — Нет. «Летом я обычно бродил по лесам, и все листья висели на месте, и это было здорово, и осенью тоже, шурша палой листвой, но однажды, когда я лежал на спине под деревом и смотрел на лист, как раз когда я на него смотрел, он слетел с дерева, беззвучно, неожиданно, просто слетел и упал на меня. Желтый. Лист каштана. Мне нравится, когда ты улавливаешь мгновение в непрерывности вещей, потому что когда ты своими глазами видишь слетающий вот так лист, то понимаешь, что такое лето и осень». Он почувствовал, что ее рука убирает волосы с его лба. — Что это, Боси? — Преподобный Годольфус Феннер. — Он хихикнул. — Порезался. — А нога? Он опустил глаза и недоуменно посмотрел на свою голую щиколотку и хвосты платка. — Ничего страшного. Она участливо посмотрела на него: — Боси, вы совсем за собой не следите. — Она отпила из бутылки. — Много вы зарабатываете босуэльничаньем? — Ну, пока что ничего. — А чем вы еще занимаетесь? — Пишу книгу, — ответил Мун. — Боси, вы писатель, что ли? — Да. — И что же это за книга? — Вроде истории. — Чего? — Мира. — История мира? — Да, — сказал Мун. — Ну и ну, Боси. И далеко вы забрались? — Пока что я делаю заметки, — сказал Мун. — Готовлю материал. Каждый день хожу в библиотеку. То есть ходил, но… вы понимаете. — Вы очень интересуетесь историей? «Так ли это?… Думаю, да». — Видите ли, это не совсем история, это ее закономерности, я их выявляю, понимаете. Я пытаюсь собрать все, что заставило стать вещи такими, какие они есть сегодня, чтобы выяснить, есть ли закономерность. Я беру по одной расе зараз: греки, египтяне, римляне, саксы, кельты, восточные расы — все, — и прослеживаю их от начала до наших дней. Понимаете, все это проделали другие историки, насколько я понимаю, это просто исследование, но я его упорядочиваю. — Упорядочиваете? — В последовательности, категории… науки, войны, законы, коммерция… — Боси, но разве это все не перемешано? — Да, именно… когда я все соберу, то смогу представить в виде огромной схемы, во всю стену, с разными расами и так далее, и можно будет увидеть, где вещи пересекаются и где они сходятся, и одно можно будет связать с другим, и эта огромная карта станет основой моей книги — как схема всего, что идет в счет, и можно будет открыть великий замысел, выяснить, есть ли он или же все случайно… если это о чем-нибудь вам говорит. Она осторожно взглянула на него: — Зачем? — Я просто хочу знать. — Я хочу сказать, имеет ли это значение? — Да. — («Ой ли?») — Ну, то есть случайно ли это все или неизбежно. — А какая разница? — Что? — Случайно ли это все или неизбежно. Мун пожалел, что подверг себя допросу. Он промямлил: — Ну ведь хочется же знать, что стоит за большинством происшествий. — Но ведь это единственное, что происходит. Он почти согласился, но все же стоял на своем: — Но если все случайно, то какой в этом смысл? — А какой в этом смысл, если все неизбежно? «Вот тут она меня поймала». — Боси, смысл вовсе не обязательно должен быть. — Она взяла бутылку и заглянула в нее. — Вовсе не обязательно. Придумывайте свой. Входит Бог. Например. Она отпила из бутылки, поставила ее и взяла пустую граненую прыскалку для духов. Отвернула верхнюю часть с резиновой грушей и вылила во флягу остатки виски. Швырнула пустую бутылку под кровать, где та загремела о другие бутылки, пока одна из них не разбилась. — Неприкосновенный запас, — пояснила она, взяла флягу, сжала грушу, впрыснула виски в горло, повернулась к Муну и улыбнулась. Но пузырь ее веселья тут же лопнул перед ним, и она опять отвернулась к зеркалу, охваченная воспоминаниями. — Последнее, что я помню, — глубокая-глубокая печаль, да, в «Рице», хороший паб, куда я иногда… я была с какими-то людьми, и они меня бросили. Мун поднялся и встал позади нее, мучась от любви. — Мы вас видели. — В «Рице»? — Снаружи… Вы вышли и упали в парке. Там был Ролло. — Ролло? Нет. — Он вас нашел. — Ролло не пускают в «Риц» после того ужасного случая с пажом. Бедный паж… — Что произошло? — спросил Мун. — В конце концов ничего страшного. Понимаете, сэр Мортимер помахал чековой книжкой. Впрочем, пажу это не помогло. Боси, вы не разомнете мне шею? Она откинулась к нему, и Мун восхищенно провел по ее шее кончиками пальцев, разглядывая в зеркале ее лицо. Когда она закрыла глаза, он чуть наклонился, чтобы заглянуть в вырез халата на выпуклую кремовую наготу, будившую трепет его отрочества, и, уже не таясь, перегнулся через ее плечо, глубоко вглядываясь в розоватый сумрак, пока его желание не достигло пика при виде земляничины соска. — Знаете, Боси, он действительно меня любит, он всегда ласков, но он никогда не будет… внимательным, даже если все вокруг него будет рушиться… Все это несколько удручает, Боси, музыка подходит к концу. А я ненавижу сэра Мортимера. От ее всхлипа у него чуть не остановилось сердце. Он захотел обнять ее, погладить по волосам, прижать ее лицо к пуговицам своей рубашки, похлопать по спине (потереться лицом о ее мягкое горло, обвить ее руками, накрыть ладонью…). — И нигде больше нет буквально ни одного Малквиста. Девятый и последний, конец рода. Все повывелись. По ее щеке скользнула слезинка и утопила его. Она поймала ее ногтем. — Взгляните, Боси. Чистый спирт. Я сама себе отвратительна. — Ее отражение весело посмотрело на него. — Боси, у вас есть дети? — Пока что нет. Нету. — Ваша жена беременна? — Нет. — У нее случались выкидыши? — Нет. — А у вас где-нибудь есть незаконные дети? — Нет, миледи. — И никаких подружек, которым приходилось делать аборты? — Нет. — И вы не гомосексуалист? — Нет. — И не импотент? — Нет. — Наверное, вы бесплодны. Он не знал, что на это сказать. Сотворение жизни казалось ему выше человеческих устремлений, и он не верил, что его может тронуть такая божественность, но… — Не думаю, что я чем-то отличаюсь от остальных. — Нет. Я тоже, Боси. Ее голова уперлась ему в грудь. Он смотрел на ее отражение. Ее глаза опять закрылись. — Так вы никогда никого не брюхатили? — Нет, я… нет. — А часто пытались? — Никогда, — дерзко ответил он. Ее отражение открыло глаза. — Что вы хотите сказать, Боси? — Что я никогда никого не брюхатил. — Боси, вы что, девственник?! — Да, — стыдливо признался Мун. — Но я думала, что вы… а как же ваша жена? — Она тоже девственница. Стало быть, и я, — просто сказал он. — Но почему, Боси… — Она боится, — объяснил он. — Она любит только играть, понимаете, у нее на этот счет блок. — А давно вы поженились? — Прошлым летом. Наша фотография была в «Тэтлере». — И давно вы ее знаете? — Я вырос вместе с ней. Мы дружили с самого… детства. В деревне. Мы вместе играли в деревне. — («И однажды я украсил ее цветочными гирляндами и поцеловал…») — Маленькая сучка. — Нет, — возразил Мун. — Я хочу сказать, у нее было ужасное детство и семья, понимаете, и… и я все делал не так, мы никогда не были в состоянии, когда это становится естественным, мы прикидывались естественными, но в действительности наблюдали, как мы изображаем естественность, и она не могла. — Вспомнив, он умолк. — Думаю, у меня был неправильный подход к ней… — Бедный Боси. — Она улыбнулась ему. — Неизвестная величина. Он стоял неловко, точно школьник. — Вы не выключите ванну? — Да, миледи. В ванной на черном полу на фоне черного кафеля бок о бок стояли две черные ванны. Раковина, унитаз и коврики у ванн были розовые. Дверь, ведущая в гардеробную лорда Малквиста, стояла настежь. Он заглянул туда: пусто. На полосатом меховом диване под окном аккуратно разложена одежда. Когда он вернулся в спальню, красный махровый халат лежал на табурете, а полог балдахина был задернут от изножья до подушек. Леди Малквист высунула в проем голову и выставила голое плечо. Она прикусила губу и улыбнулась: — Боси. Мун попытался сказать что-нибудь, что придало бы ему смелости, искупило вину, облагородило этот миг. — Думаю, я люблю вас, — сказал он. — Это не обязательно, Боси, и не так уж важно. Одной рукой она обвила его шею, притянула к своему рту, словно русалка, завлекающая утопшего моряка в свою пещеру, втащила под полог и уложила в мягком сером свете, блуждая пальцами по его телу, присосавшись к его рту, вращаясь под ним с подводной грацией, крепко стискивая, издавая морские стоны, которые задерживались в затопленных помещениях его разума, где все страхи распались на пряди водорослей, уплыли и исчезли, пока он цеплялся за святилище конечностями и ртом. С огромной благодарностью Мун трудился над ее телом, которое, казалось, надулось вокруг него, и последняя очистительная судорога сотрясла его, оставив упокоенным, безжизненным, невесомым. Он почувствовал, как ее тело освободилось и, дыша ртом, она осела, растянулась на постели, отделившись вздохом, и обмякла под ним, восхитительная надувная женщина с ярмарки. — А теперь лучше зови меня Лаурой. |
||
|