"Валерий Владимирович Медведев. Непохожие близнецы " - читать интересную книгу автора

моего похищения.
- Ничего не понимаю... - Я действительно ничего не понимал. - Почему же
меня не выкупают?..
- А чего тут непонятного? Не стоишь ты шести тысяч. "Москвич" стоит, а
ты нет.
- А при чем здесь "Москвич"?
- А при том, сам же говорил, что твой отец завтра должен выкупить в
магазине свой "Москвич", - сказал горячо Тулькин. - Если твой отец выкупит
тебя в первую очередь, то он останется без денег, и у него пропадёт очередь
на машину, а если он выкупит сначала машину, то ты не пропадёшь, ты же сам
написал, что находишься в безопасном месте.
- Значит, ты думаешь, что они сначала выкупят машину?
- Конечно, машину, а потом займут денег и выкупят тебя.
- Что же, я должен на этом кладбище неизвестно сколько торчать?
(Тулькин продолжал сидеть где-то там, уже в темноте, и сопеть.) А ты знаешь,
- сказал я, - как неприятно здесь сидеть?
- Тогда нечего заламывать за себя такую цену! Хочешь прославиться,
сегодня же запроси рублей пятьдесят за себя, и хватит.
- То говорил, я мало запросил, теперь - много... А почему пятьдесят?
- Хватит с тебя, - объяснила мне темнота голосом Тулькина.
Я обдумал предложение Тулькина и сказал:
- Ни за что! Надо мной же будут все ребята смеяться, что меня только за
пятьдесят рублей выкупили... Сына Кеннета Янга за большой выкуп, написано,
выкупили. Я думаю, что большой выкуп - это тысяч шесть.
- Твой отец не Кеннет Янг, и ты не его сын, - сказал Тулькин. - У них
свои цены, у нас свои...
- Неужели им жалко заплатить за меня шесть тысяч рублей? - простонал я
вслух.
- Ну ладно, Завитайкин, не расстраивайся... Сейчас я напишу ещё одно
письмо, - сказал Тулькин. - Мы тебя в этом письме уценим, и твои родители
тебя, может быть, выкупят. - Тулькин зажёг фонарик, снял перчатки и вытащил
из кармана пиджака блокнот и вечное перо.
- Чтоб меня уценивать!.. - сказал я. - Да ни за что на свете!
- Пятьдесят! - предложил Тулькин.
- Шесть тысяч! - сказал я. - Я эту цену для Тани назначил. Чтобы она
знала, что я чего-то стою.
- Пятьдесят! - сказал Тулькин. - И ни копейки больше!
- Пять тысяч шестьсот! - сдался я.
- Пятьдесят! - повторил упрямо Тулькин. - Раз - пятьдесят! Два -
пятьдесят! Три - пятьдесят! (Я не согласился.) Всё, - сказал Тулькин. - Я
выхожу из этого дела! Таскать по кладбищу доплатные письма! Ещё ноги
переломаешь!
- И выходи! - сказал я. - Пожалуйста! Не заплачу! Выходи!
- Сам себя воровал! Сам письма писал! Сам их и подбрасывай! Знал бы,
лучше телек бы смотрел.
- И без твоей помощи подброшу!.. Телевизирь несчастный.
- А ты!.. А ты... - заорал Тулькин. - Ты... уцененный Ромео и
Джульетта! - И здесь Тулькина как будто прорвало - как он меня только не
называл: и ливерной колбасой, и эскимо на палочке, и магазинным холодцом.
А я всё время повторял спокойно только одну фразу: