"Агоп Мелконян. Бедный мой Бернардье" - читать интересную книгу автора

Полковник встает с места и принимается нервно расхаживать по кабинету,
засунув руки в карманы.
- Я не закончил, Бернардье. Предъявляю тебе самое страшное обвинение -
в нарушении Священного закона о душевной сдержанности. Нашей Партии
равнодушия удалось провести его в парламенте ценой самоотверженной и
героической борьбы. А тебе на это, я вижу, плевать! Тишина и спокойствие
для тебя ничего не значат!
- Я никогда не нарушал спокойствия, господин полковник, - смиренно
лепечет Бернардье. - За всю свою жизнь я не нарушил ни одного закона или
указа.
- Лжешь, милейший, лжешь! Ты устраиваешь представления, на них
собираются люди. И что же ты им показываешь? Ты показываешь им любовь,
ревность, властолюбие, душераздирающие сцены, убийства. С подмостков на них
обрушивается буря чувств, их захватывает стихия эмоций. Куда прикажете
девать их покой, гарантированный Священным законом о душевной сдержанности?
Коту под хвост! Вместо молчания и успокоенности - душераздирающие порывы.
Да одного этого мне достаточно, чтобы перевешать вас всех до одного! - Без
волнений жизнь становится болотом, господин полковник. Именно способностью
к сопереживанию отличается человек от вещи. Даже эти роботы научились
испытывать душевный трепет...
- В Законе черным по белому написано: разрешены психические нагрузки
до двух мегапсихов. Вчера на злополучном представлении вы обрушили на
бедного Фрэнка Уэбстера целых шесть! Двумя часами позже он скончался от
инфаркта...
- Уэбстер? Сторож?
- Он самый... Так что у тебя нет никаких шансов на спасение,
Бернардье. Он же буквально взорвался от эмоций. Шесть мегапсихов - доза
прямо-таки для динозавров. Даже отличнику курсов бесчувственности не
выдержать. Уже за одно только это я из вас всех собственными руками
отбивную сделаю, мокрого места не оставлю!
- Тут нет моей вины, господин полковник, он сам пожелал досмотреть
постановку.
- Ну, пожелал, что с того? Сторож ведь - образование слабенькое. Пять
лет назад он отказался записаться на курсы бесчувственности: видишь, какой
был непросвещенный, примитивный? Да только с вас это ответственности не
снимает.
- Значит, мы заставили его волноваться? Значит, наше искусство
подействовало на него? - почти с радостью переспрашивает Бернардье. - Я
готов держать ответ, господин полковник. Благословенный Уэбстер! Ты спас
театр! Когда-нибудь, Уэбстер, благодарное человечество в граните
запечатлеет твое залитое слезами лицо. Покойся с миром в величественном
мемориале жертв искусства. На руинах собственной душевной глухоты
человечество воздвигнет великолепный мавзолей - символ своего спасения, -
не может остановиться Бернардье, - и будет хранить в нем твое разорванное
сердце!
- Вон! - орет полковник, багровея от гнева. - Вон, клоуны, шуты,
бродячие пугала, аристократы в обносках! Мне осточертела ваша высокопарная
болтовня! Вон, бездомные слуги собственных душ! Бросить их в самую сырую
камеру!
Вот теперь, спускаясь вниз по бесчисленным ступеням, я могу продолжить