"Павел Иванович Мельников-Печерский. Бабушкины россказни " - читать интересную книгу автора

Собачья кличка какая-то!.. Нехорошо, мой дружок!.. Будь умник, mon bijou,
{мое сокровище (франц.)} таких слов не говори, особенно при чужих людях...
осудят... Нехорошо... Да...
Много испытала в своей жизни покойница-бабушка. До замужества жила в
Петербурге, а выходила замуж не очень стара: лет четырнадцати. Была при
дворе Елизаветы Петровны и Екатерины второй, жила в Москве во время чумной
заразы, в Казани перед пугачевским разгромом, в Нижнем, в Архангельске, в
Ярославле, в Киеве и опять по нескольку раз в Москве и Петербурге. Много
видела, много слышала, больше того испытала... Что греха таить - смолоду
бабушка пошаливала... Да какая-ж молодая, светская женщина в тот век не
пошаливала?.. Время было такое... А вот что странно: каждая женщина, в стары
ли годы, в нынешнем ли веку, ежели смолоду пошаливает, под старость
непременно в ханжество пустится, молебнами да постами молодые грешки
поправить бы... За бабушкой не водилось этого.
Печать восемнадцатого века неизгладимо сохранилась на ней до самой
кончины... Бывало, с грустью, со слезами на тусклых очах глядит на свою
иссохшую, желтую руку, вспоминая то время, когда напудренная молодежь
любовалась ее прекрасной, пухленькой, белоснежной ручкой... Лет с пятидесяти
в зеркало перестала смотреться... Страшно стало постаревшей красавице
взглянуть на себя. Но никогда нимало не ханжила. Напротив, от нее от первой
узнал я про Вольтерову le sermon des cinquante, про Фоблаза, про la guerre
des dieux. {Пятнадцатую проповедь... войну богов (франц.)}
Впрочем, в последние годы жизни своей бабушка каждый день до обмороков
замаливалась. Сотни по полторы, по две земных поклонов по вечерам на сон
грядущий клала... Разыгрывалось тогда в лотерею головинское именье, бабушка
взяла три билета, и ей очень хотелось выиграть Воротынец. Об этом-то она и
молилась, да так усердно, что каждый раз, бывало, ее без чувств в постель
уложат... Лотерея была разыграна, бабушке вынулись пустые, но она верить
тому не хотела и по-прежнему молилась до обмороков о богатом Воротынце, об
его садах, пристанях, картинных галереях и других богатствах диковинного
имения.
Много воды утекло с тех пор, как пришлось мне бросить горсть сырого
желтого песку на бархатный гроб нежно любившей меня старушки... Я был очень
еще молод, когда, бывало, сидя у изразцовой лежанки, где любила греть свои
косточки покойница-бабушка, слушал рассказы ее про старые годы. Не мог тогда
оценить их: мимо ушей они пролетали, другие тотчас забывались.
Но теперь, когда стихли порывы легкомысленной молодости и седина
начинает в бороде пробиваться, добрая бабушка, с ее сказаньями, воскресает в
памяти, и люди восемнадцатого века встают передо мной, как образы какой-то
знакомой, хоть и не прожитой жизни. Блеск протекшей эпохи ослепительно бьет
в глаза... Все так величаво, так пышно, широко и обаятельно...
Но этот блеск - случайный, внешний.
Поднимая заповедную пышную завесу, за которую от пытливых взоров
грядущих поколений хоронится восемнадцатый век, видишь душевную пустоту,
царствующую над ветреным поколением, что, прыгая, танцуя, шутя и смеясь, с
триолетом буриме на устах, врасплох застигнутое смертью, нежданно для него и
негаданно вдруг очутилось в сырых и темных могилах... Когда оживают в памяти
рассказы милой бабушки и восстают перед душевными очами образы давно
почивших дедов, слышатся: и наглый крик временщиков, и таинственный лепет
юродивых, и подобострастные речи блюдолизов, и голос вечно живущей правды