"Фантастика, 1975-1976" - читать интересную книгу автора (Сборник)

АЛЛА СЕВАСТЬЯНОВА ЭПИЗОДЫ ИЗ ЖИЗНИ РЭТИКУСА

ВАЛДАЙСКИЕ ВСТРЕЧИ

То взмывая вверх, то ныряя в воздушные ямы, вертолет шел над лесами, над жемчужными, поседевшими полями. И казалось: гребень леса расчесывал легкие волосы облака, медленно поворачиваясь у горизонта.

Я запомнила это облако и лес. И синие искры в полях ржи.

И еще полные золотистым закатным светом озера; легшие на лик земли, как веснушки, холмы; крутые берега рек и длинные тени, укрывшие дороги войн и древних ледников, паруса рыбачьих лодок и тайну рождения Волги.

Синие искры принесла с собой жатва. Собственно, из-за этого я и прилетела сюда. Валдайская новь - и люди и техника - должна была стать предметом внимания и обсуждения на страницах журнала, по заданию которого была оформлена моя командировка.

По сей день целы записные книжки с беглыми записями, пометками, вклеенными газетными вырезками - и легко всплывает в памяти эта поездка, как будто случилась она вчера.

…Вечером в день приезда я сижу у вороха остывающей, пахнущей полем соломы. Двадцатилетний комбайнер Валька Малинин, балагур и повеса, рассказывает о срезании стебля лазерным лучом, о часовой точности машины, берущей зерно бережно, без перегрева и механических повреждений - “в одно касание”.

– Почему же сухой стебель не сгорает в тысячеградусном луче?

Но на вопрос мой, заданный не без некоторого умысла, Валька так и не отвечает толком. Нелегко, наверное, укладывается в голове мысль о хрупком стебле и всепроникающем луче, ослепительном и горячем, срезающем без единого дымка. Мгновенное испарение, своеобразный взрыв в миниатюре - вот принцип действия лазерного лезвия.

Просто ли управлять лучевым комбайном? Бывают ли отказы? Какие реальные выгоды дает применение машины? Речь пошла о вещах прозаических, но не менее интересных.

– У нас места такие есть, что и коню не развернуться.

Местность у нас пересеченная, холмами и оврагами украшенная. Может, обратили внимание?…

– Что там холмы, - прерывает Малинина бригадир. - Машине цены нет: по балкам идет, точно плывет. А про управление скажу в трех словах: водить ее под силу и роботу. Да у нас, кстати, и испытывают такого робота. Два инженера с ним приехали.

Так я впервые услышала о Рэтикусе. А название института, в котором его создали, вписалось в полное имя своего детища: робот электронный Томского института автоматики и электромеханики (уже строили первые модели биомеханических систем, так что эпитет “электронный” вовсе не был лишним).

Малинин участвовал в этих испытаниях, и это казалось мне естественным: нужно же было научить Рэтикуса водить комбайн. На второй или третий день после приезда я начала понимать подлинную роль Вальки во всей истории с испытаниями. Да, не мог он похвастать знанием структуры кристаллических ячеек и межмолекулярных барьеров, не читал книг и журналов по кибернетике, да что журналов - ив простейшей рефлексной схеме автоблокировки не смог бы разобраться он самостоятельно. Но зато золотые руки были у комбайнера Валентина Малинина. И потому, пока инженеры спорили между собой, ругали авторитеты и ездили в районный центр для телефонных переговоров со своим и смежными институтами, Малинин доводил Рэтикуса до кондиции.

Он заслужил полное доверие инженеров после маленького происшествия, которое могло бы остаться незамеченным, не имей оно прямого отношения к одной из основных проблем кибернетики.

Как-то ранним утром обнаружили Рэтикуса на берегу нерестового пруда с удочкой в руках (да, в руках - иначе трудно сказать). Не то чтобы его не видели там раньше. Видели.

Но никому в голову не могло прийти, что так быстро Валька Малинин его для рыбной ловли приспособит.

Для маскировки, а может быть, из простого озорства на спину Рэтикуса повесил он зеленый стандартный плакат: “Ловля рыбы запрещена”. Вызвали, конечно, Малинина на собрание и, хоть прудовое хозяйство было в состоянии не очень хорошем - руки не доходили, так что и ущерба фактически нанести ему было невозможно, проработали за любовь к ухе основательно.

На собрание и инженеров пригласили: разве не их дело за Рэтикусом присматривать? А тех больше всего заинтересовало, как логически мыслящая машина, человекоподобная по существу своему, могла выполнять две противоречащие друг другу команды. Одна из команд - плакат, который не разрешил бы Рэтикус повесить себе на спину, не ознакомившись с его содержанием, вторая - Валькины поучения, как лучше лесу забрасывать, наживку на крючок крепить, за поплавком смотреть.

Секрет был прост. Показал Малинин, какие рычажки отрегулировать, какие контакты отогнуть, чтобы работала человекоподобная машина как надо. Похвалили инженеры ею за сообразительность, сказали, что учтут это в работе.

С тех пор часто можно было видеть вместе с Рэтикусом и Малинина. И заметили многие: черноглазая Галя, почтальон совхоза, вроде бы обижаться стала на Валентина, слишком уж много времени, мол, уделяет он роботу и никого-то вокруг словно не замечает.

…Кончалась моя командировка. Валдай дарил мне последние ясные вечера, когда где-то возникала почти неслышная протяжная песня или дальний гудок электрички мерил своим эхом синюю дымку над лесной далью, живую, как волшебное стекло. На полях зажигались все новые огни, лучевые комбайны плыли по теплым волнам земли, точно марсианские корабли.

В последний мой день опять сидели мы вместе, и бригадир Кузьмич рассказывал какую-то нескончаемую сагу о жизни предков и потомков, о мире и войне, о пользе зеленых листьев, скота, зверя и овоща всякого. И дошел он в своем рассказе в пятый или шестой раз до наших дней, Рэтикуса помянул и инженеров, но устал, видно, от рассказа и промолвил со вздохом:

– Э, да разве в наше время такие инженеры были. Да они, бывало, своими руками все…

Но перебил его Валька Малинин, видно, не раз воспоминания о прошлом кончались вот так же, и проступала уже выпукло немудреная мораль саги.

– А что, бригадир, не пойти ли нам лучше поработать, а то норму не дадим - кому, как не тебе, перед начальством отвечать да авансы для бригады выпрашивать?

…Утром, за два часа до отъезда, разбудил меня шум мотороллера, прыгавшего по ухабам. Вел мотороллер Рэтикус.

На руке у него небрежно болталась сумка, которую мне приходилось видеть у Гали-почтальона. Я отчетливо слышала, несмотря на щелканье мотора, как мурлыкал Рэтикус со знакомой Валькиной интонацией: “Валдай ты мой, Валдай…”

О ЕГО РОЖДЕНИИ

Многие инженеры предпочли бы один раз увидеть, а может быть, и потрогать обводы корпуса универсального робота, руки, совсем как настоящие, плотную упаковку микросхем, чем читать скучные отчеты. Тем более относится это к людям обычным.

Внешность же Рэтикуса ни о чем особенном не говорила, не блестел он никелем и армированными цветными клавишами, рабочий был у него вид, будничный, и не выражением какогонибудь потустороннего вдохновения подкупали его глаза-датчики, но прописанной в них деловитостью, собранностью и честностью.

Стоило открыть панель - даже школьнику становилось ясно: много людей, да что людей - целые конструкторские бюро должны были участвовать в его создании. Так он и родился, и трудно, пожалуй, было бы собрать всех сразу, кто рассчитывал, чертил, планировал Рэтикуса.

Пришел долгожданный день - акты о многочисленных испытаниях подписаны и утверждены, описания оттиснуты во множестве экземпляров, сданы в редакции последние статьи.

Рэтикус оправдал надежды, нет, лучше сказать - доверие, давших ему путевку в жизнь. На испытаниях ему приходилось водить комбайны и автомобили, управлять прокатным станом, просматривать и реферировать журналы.

Тесно было в конференц-зале на собрании, напоминавшем выпускной вечер. Один из ведущих конструкторов, Тропинин, упомянул в выступлении и об электронной черепахе Уолтера, и о моделях персептров, и о проблеме распознавания речи.

– С самого начала мы были сторонниками высоких требований к разумной машине, - сказал он в заключение. Анализ фонем, этих кирпичиков, из которых построены слова, указал путь создания экономических и простых устройств.

Делались и завуалированные попытки объявить Рэтикуса “незаконнорожденным”. Машина, мол, слишком уж проста, чтобы быть перспективной, не воплощает в себе принципиально новых идей, а иллюстрирует частное решение, тривиальную структуру, вытекающую из общих закономерностей, открытых в свое время, однако, сторонниками этого же скептического взгляда. Общие закономерности не нашли, к сожалению, применения. Так как испытания Рэтикуса прошли успешно, то дело, в общем, обстоит плохо: настоящие машины, за которые нужно было браться конструкторам, окажутся забытыми на неопределенное время, что не может не сказаться отрицательно на развитии многообещающего направления кибернетики.

В целом эта точка зрения формулировалась с трибуны деликатно, без особого акцента. Горячий ее сторонник - аспирант Н. У. Краюхо пытался придать конфликту остроту.

– Многие не только не принимают, но и не понимают нашей точки зрения, - сказал Краюхо. - И это обидно, товарищи. Тем и хочу закончить свое выступление.

Кто-то шутки ради предложил высказаться самому Рэтикусу. Зашумели. И тут же притихли. Потому что Рэтикус произнес:

– Стоит ли спорить? Вспомните: работы Карела Чапека не помешали, а помогли явиться на свет работам Айзека Азимова. И вообще: поживем - увидим.

Разгладились лица, заулыбались доценты и инженеры, лаборанты и стенографистки.

Однако позже, когда председательствовавший, профессор Перевальский, уже успел забыть о маленьком инциденте, тот же Краюхо несколько раз поднимался, как бы прося немедленно слова, но, не дождавшись приглашения, выкрикивал с места, слегка хлопая себя по лацкану пиджака: - Да обидно же, обидно, товарищи…

Перевальский наконец обратил на него внимание и попросил удалиться из зала. Краюховцы возмутились. Один из них встал, требуя справедливости. Председатель растерялся - и от собственной резкости, вызванной рассеянностью, от ощутимого нажима из зала.

Но Тропинин, после выступления так и не отходивший далеко от председательского кресла, оказался на высоте. Смотря поверх голов и обращаясь к тому месту, где возник шум, он сказал, как-то по-особому выделяя фонемы:

– Молодой чилаэк, с людьми, лишенными чувства юмора, следует обращаться со всей серьезностью.

“ПРО ВОЛНИСТУЮ РОЖЬ ПРИ ЛУНЕ…”

Года через три довелось мне снова встретиться с Рэтикусом, на этот раз в Большой Лунной библиотеке. Я не рассчитывала увидеть его здесь, о Библиотеке же писала очерк, стараясь с помощью легкой стилизации вызвать у читателя мысли о книгохранилище, являвшем собой воплощение порядка и пунктуальности. Начало этого очерка, сохранившегося у меня в рукописи, рассказывало о младшем библиотекаре Дане Цодровой и заведующем одним из многочисленных библиотечных отделов…

“Она пришла через полчаса после вызова - легкая, кроткая, в пушистом облегающем свитере. Сначала захлопали двери вакуумных шлюзов. Одна и вторая, ближе, ближе. Звонко простучали каблучки ее туфель. Вот она уже здесь, и в ее больших глазах - ни тревоги, ни недоумения. Оторвавшись от книг, он смотрел на нее строгими глазами и спрашивал, не забыла ли она о том, что нужно быть внимательной, собранной, безошибочной в каждой операции. Конечно, ошибку исправить легко - по Каналу книга до Земли за пять минут дойдет, - но что читатели скажут?

Каждая ошибка - потерянное время, минуты досады, сливающиеся в часы. А если к тому же читатель-новичок и не заметит, что книги перепутаны? Вчера едва не послали школьнику роман Сологуба вместо книги Соллогуба. Он понимает, читатели сами иногда виноваты, передают нечеткие заказы.

Им нужно помочь с вниманием. Она сидела опустив глаза, а он ворошил письма читателей, и ерошил волосы, и сыпал пепел мимо пепельницы. И говорил.

Конечно, нелегко работать в самой большой библиотеке. Да и книг столько выпущено, что ошибиться нетрудно. Шутка ли, сотни миллиардов томов! На Земле они и не разместятся, хотя кое-кто до недавнего времени считал это целесообразным. Вот и выбрали Луну. Здесь нет влаги, силы гравитации малы, вакуум полный - идеальное книгохранилище. Да, предлагают кое-что вместо книг. Фотопластик, электропроекторы. Но разве сбросишь со счетов, что старомодные бумажные книги нравятся читателям? И когда построили Канал - само собой получилось, что большую часть книг перевели на Луну. Так возникла Библиотека - сотни километров туннелей, залов, герметизированных эскалаторов, транспортеров, пневматических трубопроводов. Тысяча пульсирующих артерий в лунном теле.

Да он знает, нелегко быть здесь первый год. Пусть она извинит его за резкий тон - ничего страшного не случилось. Книжку Соллогуба адресат получит. Вот она - в углу кабинета, в ящике - упакована, перевязана. Она и отправит ее сама. Четыре минуты по Каналу, три - по магнитопроводу - и книга у читателя. Вот семь дней назад произошел действительно недопустимый случай: вместо сонетов Шекспира собрались высылать сборник молодого поэта Шафирова. Но в общем не стоит расстраиваться. Дальше - легче. Он сам два года работает, а не двадцать. Нет же, она не совсем так понимает его. Он и не огорчен вовсе. Так только… Пройдет… Всего доброго.

Снова стучали ее каблуки по паркетным клавишам. Снова хлопали двери. Через полчаса, приняв заказ, он сам передавал его по фону. Опять она не могла понять, то ли просили стихи Марины Цветаевой, то ли новую поэму Нецветаевой. Голос его звучал негромко и чуть-чуть неуверенно. Может быть, она сама путала немного - сосредоточиться не успевала, когда слышала его звонок. Иногда ей казалось, что он вполне мог бы говорить погромче, а она - быть повнимательнее.

И утром следующего дня, ожидая ее, он ловил звуки шагов и старался думать о Майкове и Маяковском, о серьезном. Двадцать сотрудников работали в отделе. Девятнадцать из них не ошибались никогда”.

После описанного в очерке разговора Дане стал помогать Рэтикус, и маленькие недоразумения прекратились. Или почти прекратились. Пришло как-то в Библиотеку радиописьмо с просьбой… но лучше привести его полностью:

“Уважаемые сотрудники Библиотеки! Мне еще ни разу не приходилось обращаться к Вам. Да и читал я раньше совсем немного. Начинаю понимать, какое это счастье - прочесть настоящую книгу. Вот уже четвертый год работаю я в совхозе, хотя по специальности я - робот универсальный. Свободными вечерами после горячего трудового дня люблю посидеть за новым сборником стихов, перенестись в давние времена, описываемые в исторических романах, или перевоплотиться в героя хорошей пьесы.

– Недавно слышал я стихи, только опоздал к началу передачи и автора стихов не знаю. “Про волнистую рожь при луне…”- вот строчка из одного стихотворения. Очень прошумели можно, выслать полное собрание сочинений этого поэта.

Ваш Рэтикус, совхоз “Валдайские зори”.

Прежде чем рассказывать дальше, нужно условиться о терминологии. Будем во избежание недоразумений называть Рэтикуса из Библиотеки его подлинным именем, а Рэтикуса из совхоза “Валдайские зори” - братом. Ведь они и в самом деле как бы родные братья.

В числе других заказов письмо попало к Рэтикусу. Так он узнал о просьбе брата.

Надо сказать, что двуокись серы и азота, разрушительно действующие на клетчатку, сделали свое дело: многие бумажные издания оберегаются столь же тщательно, как и манускрипты из телячьей кожи. В массовых отделах Библиотеки можно найти сочинения поэтов и писателей всех времен и народов.

И каждый может получить книги. Конечно, в порядке очереди.

Прочитав письмо, Рэтикус долго размышлял. Эта была единственная весточка от брата. И он решил выслать ему книги сразу, вне очереди.

Он видел безбрежные поля Земли и помнил еще странную силу, заставлявшую отвечать словами, чувствами, песней на шествие золотистых волн, на утренние лучи, на весенние синие просветы меж белых низких облаков. В этом не было ничего сверхъестественного, ничего от монополии одних лишь людей.

Оно, все это, было скорее сродни математике, правда другой математике, с законами неуловимыми, точно переход к пределу, сродни бесконечности и ритму, ритму магическому, ритму нескончаемому. Так он понял брата и в тот же день выслал ему стихи, в простых словах которых, составленных вместе, звучало удивление и неповторимая грусть.

Он послал бы брату стихи, даже если бы пришлось нарушить самые строгие запреты. Все обошлось. Их вызвали вместе с Даной и сделали замечание: случай не имел прецедентов.

Разбирая старые заявки, встретила я и еще одно письмо.

От Валентина Малинина. И он просил выслать томик Есенина по тому же адресу.

Для меня все стало на свои места. В письме Рэтикуса-брата они, вероятно, намеренно не назвали имя поэта, стремясь превратить сотрудников Библиотеки как бы в соучастников замысла. Их общий заказ был рассчитан на верную удачу. Расчет оправдался.

Каждый раз, когда я мысленно снова пробегаю строки письма, в моей голове возникает отчетливое видение тропинки, бегущей по жемчужному полю, а между строк письма словно смотрят на меня серые Валькины глаза.