"Катулл Мендес. Бессмертный " - читать интересную книгу автора

тюрьмы, в этом могу вам поручиться.
... Давно прошло то время, когда я давал "поцелуй мира" множеству
очаровательных "посвященных".
Но прочь, прелестные химеры! Пора начинать описание приключений графа
Калиостро.

Глава II
Почему мой дядя Томазо поместил меня в монастырь, где я должен стать
монахом, и каким образом я там сделался алхимиком

"Я провел первые годы моего детства в Медине, в Аравии, воспитанный под
именем Ашарата, - имя, которое сохранял до моего путешествия в Африку и
Азию. Вместе с учителем Альтотасом я жил во дворце муфтия Салахаима..."
Что это такое?.. Увы! Так начиналась биография, выпущенная мною в свет
во Франции после заключения в Бастилию. Там никто в ней не сомневался, но
Панкрацио никогда не поверил бы ни одному моему слову, точно так же, как и
Лоренца, как и я сам...
Крайне трудно говорить настоящую правду. Это почти невозможно. Тем
лучше. Недаром же я за всю свою жизнь сделал столько чудес.
Итак, вот она, правда.
Я родился в Палермо 6 июня 1743 года от хорошенькой брюнетки Фелиции
Браконьери и торговца бакалейными товарами Пьера Бальзамо. У моей матери
были большие кроткие глаза, и она знала множество прелестных песен, но я не
сохранил ни малейшего воспоминания об отце. Зато отлично помню моего дядю
Томазо, который раздавал гораздо больше пощечин, чем благословений, и моего
дядю Калиостро, бывшего моим крестным отцом, чье имя я сохранил.
Кроме этого, почти ничего не знаю о первых годах моей жизни. Я считался
красивым ребенком и так как был ленив, грязен, лакомка и даже иногда
воровал, то дядя Томазо прочил меня в монахи. Меня поместили в монастырь
Сен-Pox в Палермо, откуда я бежал, перелезши через стену. Но был пойман и
заперт в монастырь Сен-Фрателли в Кастельжироне. Оттуда не бежал, несмотря
на то, что мне этого очень хотелось; но стена была слишком высока, а двери
крепко заперты. Сам же я еще не обладал в то время даром делать чудеса.
В Кастельжироне правила были очень строгие: надо было стать ученым и
вести себя, как святой. Последнее условие крайне печалило меня.
Предоставленный заботам монастырского аптекаря, старого монаха-лекаря,
заставлявшего делать лекарства и микстуры, я проводил целые дни в его
лаборатории, где мне нравилось гораздо больше, чем в церкви или в
исповедальне. К тому же мы выходили из монастыря, чтобы ухаживать за
больными, что прерывало заключение и развлекало меня.
Больные лихорадкой нравились мне, умирающие сильно интересовали. Я с
удовольствием глядел в глаза смерти и ничего не боялся. Почтенный отец, не
стесняясь, демонстрировал сильную и слабую стороны искусства, и скоро стало
ясно, что его добрые советы играли в излечении гораздо большую роль, чем
лекарства.
Да, я тогда уже понял могущество человеческих слов!
Кроме того, иногда приходилось помогать людям умирать, и это сделало
меня отчасти философом.
Монах - мой сторож - был не только лекарем, но и алхимиком. Он проводил
вечера, а иногда и ночи, перелистывая громадные старые книги, в которые не