"Виктор Меньшов. Храм Василия Блаженного" - читать интересную книгу автора

Огороды у каждого отмерены ровно такие, какие кому по силам. Копай -
сколько нужно. Кто запретит?
А если кто-то и запретить надумает, то кто его слушать будет?
На столе появляется бутылка, потом вторая. Выпить народ местный может
и всегда не прочь, но всё же во время субботних посиделок тяжело и угрюмо
не напиваются, по крайней мере, скандалов пьяных не бывает. Скандалы
местные не любят, особенно во время таких вот застолий субботних, когда
люди отдыхать садятся. Хочется скандалить - иди домой, там и шуми.
Выпили, как положено, похрустели огурчиками, приняли по второй и по
третьей, пошли разговоры оживлённые, смех да шутки.
Уже выносят на улицу, а то и просто подают через окошко чайник,
крутым кипятком злой. И заварка появляется, когда-то дефицитная, за ней,
бывало, специально в Москву ездили, запасались при случае. Сколько же этого
чая в желтых пачках, с упрямо идущими куда-то слонами, до сих пор лежит в
домашних запасниках!
Перемешается аромат крепкого индийского чая с запахом трав и горькой
полыни, с запахом хвои близкого вечернего леса, химией не траченного, благо
поселок от Москвы в стороне, из предприятий - одна лесопилка, да и та за
два километра, и сейчас чаще стоит, чем работает. Даже лес не нужен стал.
Вот дела!
Но за столом о таких грустных вещах поминать не принято. О скучных
делах и об отсутствии денег за столом не разговаривают. Выпьют, пожуют,
посудачат, отберут у Кости-татарина гармошку, сунут ему в руки большую
глиняную кружку с крепким горячим чаем, в который положат шесть кусков
сахара, и сидит Костя-татарин, шевелит крепкими скулами, кроша белыми,
гранеными зубами каменные сушки, шумными глотками отпивает горячий чай,
блаженно щурится при этом, словно не на закат смотрит, а на полуденное
солнце...
А на подоконник второго этажа торжественно выставляют старенький
патефон, крутят ручку и запускают пластинки.
Над полусонным поселком, над тихими двориками, через ближний лес,
плывут транзитом, куда-то в дальние дали песни и музыка, улетая с черных
дисков.
"Румбу" сменяет "Рио-Рита", ее - "Брызги шампанского", потом -
"Амурские волны".
Поют Клавдия Шульженко, Капитолина Лазоренко, Русланова, Утесов...
Робко, немного смущаясь, поплыли в танце первые пары. А потом, когда
танцевать все устанут, слесарь Костя, в широченных, как его улыбка,
парусиновых брюках и голубой линялой майке, ведет на середину площадки, до
твердости асфальта вытоптанной, хохотушку и певунью Клавдию, которая
танцует с ним с огромным удовольствием, но все помыслы ее о лысом, толстом
и пожилом бухгалтере Анатолии Ивановиче, который на нее - ноль внимания.
Вот он: круговорот судьбы в природе...
Но именно в этот вот самый момент смотрит она на слесаря Костю
отчаянно влюбленными глазами, а всей любви этой - всего-то на один танец.
И не она одна так смотрит на Костю в эти минуты. Все позабыли, что у
Кости, в уголке рта, непогашенная замусляканная сигаретка тлеет, что майка
его давно в стирку просится, что у Клавдии туфли-лодочки настолько давно из
моды вышли, что опять модными стать успели, а после этого еще раз устарели.
И платьице на ней простенькое, ситцевое, не платье даже, а сарафан летний,