"В поисках любви" - читать интересную книгу автора (Кинкэйд Кэтрин)

Глава 24

За десять последующих дней Эмма получила не одно, а целых четыре предложения продать Уайлдвуд. Набобзада прислал для переговоров с ней своего человека; так же поступили Хидерхан и еще двое, чьи имена ничего ей не говорили. Все они клялись, что пекутся об интересах Сикандера и, разумеется, ее. Она отправила восвояси всех четверых, даже не поинтересовавшись ценой.

Оставалось удивляться, как быстро распространяются здесь вести. Все четыре предложения поступили из Бхопала и Гвалияра, ближайших городов. Любой из четверых потенциальных покупателей мог оказаться заказчиком поджога, призванного ее запугать и сделать сговорчивее. Сам факт этих предложений вселил в нее надежду, что ее заявление на права может оказаться обоснованным.

Однако до торжества было далеко, хотя бы по причине нечеловеческой жары. Зной лишал аппетита, не давал спать, даже думать. Каждый день превращался в неравную борьбу с климатом. Только теперь ей стало до конца понятно, почему ее соотечественники, попавшие в Индию, так горько жалуются на судьбу. Жара не позволяла даже двигаться. Слуги переносили пекло лучше Эммы, но и они проводили самые жаркие часы лежа. Все двери и окна были загорожены травяными ширмами, которые постоянно смачивали водой; благодаря им ветерок приносил в дом прохладу. Но этого было недостаточно. Днем Эмма сбрасывала одежду, бессильно падала на кровать и задавала себе один и тот же вопрос: доживет ли она до начала муссонов?

Сколько она ни спрашивала Шумаира или других слуг, когда зарядят благословенные дожди, ответом неизменно была улыбка и неопределенное заверение:

– Скоро, мэм-саиб. Через день.

Как-то раз, погрузившись среди дня в полудрему, Эмма услышала звук, напоминающий раскат грома. Надеясь, что дождалась грозы, она села и прислушалась. До ее слуха донеслись треск, громкие крики, отдаленные голоса. Принужденная к действию, она кое-как оделась и вышла из дома.

Снаружи звуки стали громче, но она ничего не могла понять. Слуги как сквозь землю провалились. Через минуту ей на глаза попался Шумаир.

– Что это такое, Шумаир? Что за шум? – Он непонимающе уставился на нее. – Звуки, похожие на гром.

Слуга расплылся в белозубой улыбке:

– Это не гром, мэм-саиб. Это падают стволы. Саиб рубит деревья.

– Саиб валит лес поблизости отсюда? Как он смеет! Еще неизвестно, чьи это деревья – мои или его!

Эмма сбегала в дом за топи, забытым в спешке. Сейчас ей пригодилось бы ружье, но Сикандер не удосужился ей его прислать. Теперь она понимала почему: он опасался, как бы она не взяла на мушку его самого.

Снова выскочив из дома, она гневно крикнула:

– Шумаир! Отведи меня туда, где идет работа.

– Слушаюсь, мэм-саиб. Сюда.

Они углубились в джунгли, но скоро остановились перед расчищенной площадкой, на которой трудились, несмотря на жару, слоны и полуголые мужчины. Срубленные деревья оттаскивались в сторону и складывались штабелями. Эмма почти сразу заметила Сикандера: стоя на гигантском поверженном стволе, он распоряжался всем процессом. На нем был безупречный светлый костюм британского покроя, голова была покрыта неизменным топи.

Увидев Эмму, он помахал ей рукой. Воинственно задрав подбородок, она направилась в его сторону.

– Что все это значит? Чем это ты тут занимаешься?

– Рублю свой лес до начала дождей, – сообщил он с улыбкой распутника. – Я решил начать порубку вблизи бунгало, чтобы заодно присмотреть, как здесь обстоят дела. Разумеется, после пожара я выставил вокруг бунгало посты, но взглянуть самому никогда не помешает.

Посты вокруг бунгало? Она не заметила ничего похожего.

– Прикажи своим людям прекратить работу! – крикнула она, перекрывая шум. – Это мои деревья! Ты не имеешь права их рубить.

– Еще как имею! Я рубил этот лес многие годы и намерен продолжать до тех пор, пока уполномоченные на то власти не отдадут мне распоряжение остановиться.

– Мистер Кингстон! Пока мистер Гриффин не уведомит нас о результатах своего расследования, вы не должны начинать работу на этой земле.

– Пока нас не уведомит мистер Гриффин, ничто не в силах мне помешать работать на земле, которая принадлежит мне!

– То, чем вы занимаетесь, незаконно, и вы это отлично знаете. – Хорошо бы он слез со своего пьедестала! Она уже опасалась за свои шейные позвонки, так сильно ей приходилось задирать голову. К тому же надсадным криком ничего не стоило сорвать голос. – Не соблаговолите ли спуститься, чтобы мы могли обсудить происходящее, как цивилизованные люди?

Неожиданно для нее он спрыгнул на землю.

– Так лучше?

Он определенно насмехался над ней, и она не знала, как поступить: тоже засмеяться или продолжать его стыдить. К стволу было прислонено крупнокалиберное ружье, из которого можно было бы запросто убить слона. Кингстону было бы не до смеха, если бы она навела на него вот этот ствол.

– Не вижу ничего забавного в бессовестном воровстве. Эти деревья такие же твои, как… Господи, это же надо! Слон тащит огромный ствол с такой легкостью, словно это щепка!

– Слоны невероятно сильны. Потому мы их и используем на таких работах. Жара им тоже нипочем – главное, чтобы их иногда обкатывали водой. Они вообще очень любят водные процедуры.

– Для таких гигантов они поразительно смирны. Они всегда подчиняются своим погонщикам – махаутам, как вы их называете?

– Почти всегда, если не подвергаются жестокому обращению или не начинают по той или иной причине беситься… Знаешь, Эмма, возможно, ты и права: мне не следовало бы рубить лес, пока не установлено окончательно, чей он. Но я не мог себе позволить сидеть без дела. Как ты отнесешься к предложению разделить доход пополам? Я не мог допустить, чтобы сезон завершился, а я так и не продал леса. После начала муссонов об этом придется забыть. Что скажешь? Наверное, деньги и тебе пригодились бы.

– Даже не знаю… Предложение надо обдумать, особенно если учесть, от кого оно исходит. Говоришь, пополам? На это я еще могла бы согласиться… Смотри, огромный слон возвращается за следующим бревном! Почему ты мне не говорил, что это так увлекательно?

– Ты не дала мне этой возможности, Эмма. Увлекательно, правда? Здесь забываешь даже о жаре – то есть почти забываешь…

Эмма услышала резкий звук, очень похожий на выстрел. Прежде чем она поняла, откуда он донесся, тот самый слон, которым они только что любовались, взревел так, что содрогнулась земля. Хлопая огромными серыми ушами, он встал на задние ноги, перебирая в воздухе передними, как конь, вставший на дыбы. С грохотом опустившись на все четыре ноги, он вытянул хобот, оторвал от земли сразу двоих людей и швырнул их в заросли.

Махаут издал тревожный крик и попытался привести слона к повиновению, но животное уже не обращало внимания на его крючок. Махаут быстро понял, что ничего не может поделать, и исчез. Слон принялся с надрывным ревом вырывать из земли деревца и расшвыривать их вокруг. Люди разбегались в разные стороны, одна Эмма приросла к земле, не в силах шевельнуться.

– Осторожно! – крикнул Сикандер. – Всем разойтись! Слон взбесился. Мне придется его застрелить.

Он бросился к ружью. Эмма все еще не могла сойти с места, наблюдая с мрачным любопытством за слоном, свирепствующим на площадке. Другие слоны, откликаясь на трубные призывы взбесившегося собрата, не присоединялись тем не менее к его разрушительным действиям. Бешеный слон стремился уничтожить все, что оказывалось в поле его зрения. Неудивительно, что его маленькие глазки взяли на прицел Эмму – единственное человеческое существо, не обнаружившее здравого смысла и не бросившееся наутек.

Эмма хотела бежать, но ноги ей не повиновались. Страх парализовал ее, как при встрече с хромым тигром. Единственное, на что она была способна, – это стоять на месте, в ужасе взирая на живую гору мышц, обтянутую серой кожей. Слон снова задрал хобот и встал на дыбы, перебирая в воздухе передними ногами. Потом, содрогнувшись всем телом, он устремился к Эмме. Она чувствовала, как дрожит от его бега земля, но не могла пошевелиться.

Сикандер, выругавшись, толкнул ее в сторону и, опустившись на одно колено, прицелился. Выстрел был оглушительным. Слон споткнулся, прошел по инерции еще несколько шагов и рухнул на колени. Из отверстия между глаз ударил алый фонтан крови. Подняв в предсмертном воинственном порыве хобот, он пошарил им перед собой и ухватил Сикандера. Последнего усилия хватило, чтобы обхватить человека поперек туловища, приподнять и ударить о дерево. После этого слон застонал, совсем как человек, и повалился на бок. На площадке воцарилась тишина, нарушаемая только криками обезьян, прыгающих по веткам.

Эмма вскочила на ноги и ринулась к Сикандеру. Одновременно с ней к нему подбежал Сакарам, которого раньше она не заметила. Главный слуга опустился рядом со своим господином на колени и тщательно его осмотрел.

– Он мертв? – дрожа от волнения, спросила Эмма. Сакарам, казалось, не слышал вопроса. Он осторожно, почти нежно поднял господина на руки, как дитя, и выпрямился.

– Ответьте мне, Сакарам! Он жив? – закричала Эмма.

Кожа Сикандера приобрела землистый оттенок, он не шевелился. На нем не было заметно крови, но после удара такой силы Сикандер мог остаться в живых разве что чудом.

Сакарам бросил на нее испепеляющий взгляд:

– Он еще не умер, но скоро умрет. Он отдал жизнь, спасая вас, мэм-саиб, а что дали ему вы? – Его глаза метали молнии, казалось, у него внутри прорвалась плотина. – Одни неприятности! Он предлагал вам свою любовь, дом, всего себя, но вам этого было мало. Вы требуете невозможного и ничем не желаете поступиться взамен.

Никогда прежде Эмме не приходилось наблюдать в Сакараме такого накала чувств. Она тоже не могла оставаться спокойной и дала волю своим чувствам.

– Что вы знаете? Ничего! Я люблю его! Я полюбила его с первой же нашей встречи в Калькутте! Это он во всем виноват: он мне лгал, он вертел мной, как игрушкой, использовал меня…

– У вас поразительная манера выражать свою любовь, мэм-саиб. Вы ни разу не попытались его понять, не задались вопросом, почему он поступает так, а не иначе… У него была нелегкая жизнь, он все брал с бою. Он всего добился самостоятельно. Теперь по вашей милости он должен умереть! Прошу посторониться. Мне необходимо доставить его домой.

– Я с вами. Я помогу его выхаживать. Вы не сможете мне помешать, Сакарам. У меня такие же права находиться при нем, как и у вас. Я не позволю ему умереть.

Сакарам шел вперед, ничего не отвечая. Дойдя до повозки, он осторожно опустил на нее Сикандера. Путь до дома был недолгим.

Миновали два томительно-долгих дня, а Сикандер все не приходил в сознание. Эмма и Сакарам не отходили от него ни днем, ни ночью, чередуя британские и индийские способы выхаживания больных. Но пока все было безуспешно. Жизнь покидала его. Эмме приходилось вступать в сражение с Сакарамом всякий раз, когда она пыталась попробовать какое-нибудь новое средство: главный слуга проявлял невероятную подозрительность и никому не позволял не то что лечить, но даже приближаться к Сикандеру.

Эмма была вынуждена признать, что у него есть основания для подозрений. Обследование туши застреленного слона выявило причину приступа бешенства – огнестрельное ранение задней ноги. Кто-то намеренно вызвал у слона неистовство – или же целился в кого-то еще и попал в слона по ошибке. Так или иначе, не приходилось сомневаться, что враги подбираются к Сикандеру, пользуясь его уязвимым местом. И этим местом была она, Эмма: поставив под сомнение его право на Уайлдвуд, она вложила в руки его врагов смертельное оружие.

На третий день, ближе к вечеру, пытаясь напоить Сикандера, Эмма почувствовала прикосновение руки Сакарама. Этот поступок так ее поразил – раньше он никогда не рисковал своей бесценной кастой, – что она застыла, уставившись на него. Совладав с собой, она спросила:

– Чего вы хотите, Сакарам? Почему вы меня трогаете?

– Дайте ему отойти с миром, мэм-саиб, – тихо молвил главный слуга. – Мы только оттягиваем неизбежную развязку. Сегодня я созову немногих друзей, которым это небезразлично, чтобы оповестить их, что он умирает. К тому времени, когда они соберутся, его уже не станет. Но мы по крайней мере сможем похоронить его до начала дождей.

Каждое его слово было как удар для Эммы. Она ни за что не хотела примириться даже с мыслью о смерти Сикандера. Она хотела бороться за его жизнь до последней минуты.

– Сдаетесь? Вы, его лучший друг, отворачиваетесь от него?

Ее пронзительный голос мог, казалось, поднять мертвого из могилы, но Сикандер не шелохнулся. Нет, он не мог умереть, ведь между ними так ничего и не было решено! Ему рано умирать! Она не допустит его смерти.

– Поймите, мэм-саиб, моего господина уже нет с нами. Здесь лежит всего лишь его тень. Скоро отойдет и она. Пора подумать о живых. Надо вызвать махараджу Гвалияра, Сайяджи Сингха, Сантамани – его тетку, которая, надеюсь, по-прежнему его любит. Придется оповестить и набобзаду Бхопала, иначе он будет недоволен, что его не поставили в известность.

– Только не его! Он или его советники, возможно, виноваты в случившемся. Или это Хидерхан?

– Боюсь, тут вы правы, мэм-саиб. Потому я и вызываю Сантамани, мать Хидерхана. Пора ей понять, на какие подлости способен ее сынок. Я никогда не прощу себе, что уговорил Сикандера принять людей Хидерхана, большинство которых стали теперь вашими слугами. Я не думал, что кто-то из них способен на убийство. Тем не менее оно совершено. Когда моего господина не станет, я узнаю имя убийцы и покараю негодяя.

– Перестаньте говорить так, будто Сикандера уже нет в живых! Он еще дышит, его сердце еще бьется, и пока мы будем продолжать его кормить…

– Нет, мэм-саиб. Это безнадежно. Я больше в этом не участвую. – Сикандер не одобрил бы наши усилия поддерживать эту… скорлупу. Прошу и вас остановиться. Сидите и держите его за руку, если вам так хочется, но не продлевайте его страдания едой и питьем. Уверяю вас, ему этого не нужно, раз его дух уже отлетел.

– Я не могу отступиться. – Эмма приподняла голову Сикандера и подперла ему затылок рукой. – Сегодня всего лишь третий день. Рано отчаиваться!

– Посмотрите на него, мэм-саиб, внимательно посмотрите. На нем уже стоит печать смерти. Видите, как он бледен, как неподвижен, как ослабел за три коротких дня? Кожа уже обтягивает кости, мышцы одрябли. Даже если он оживет, будет ли он прежним? Вспомнит ли, кто он такой? Кто такие мы? Я знаю своего господина, мэм-саиб. Он не согласился бы на жизнь инвалида или, того хуже, безумца или слабоумного. Оставьте его в покое, мэм-саиб. Умоляю, ради его же блага – прекратите!

Возможно, Сакарам прав, печально подумала Эмма. Однако она отказывалась брать на себя функции Господа Бога по отношению к любимому человеку. Если Он желает призвать Сикандера к себе, то сделает это и без ее помощи. До последнего вздоха умирающего она будет ожесточенно сражаться с роком.

– Надо не унывать, а удвоить старания, – заявила она. – Будем кормить его питательными бульонами и массировать ему мышцы – трижды в день и не меньше одного раза ночью. Будем поддерживать силы в его теле – тогда воспрянет и душа.

– В нем уже нет никакой души! Боюсь, как бы и вы не лишились рассудка. От жары вы потеряли способность рассуждать здраво.

Как странно, в последнее время она перестала замечать жару! Едкие слова Сакарама напомнили ей о том, что, ухаживая за Сикандером, она не должна забывать и про себя. Все эти дни она почти не ела, не переодевалась, не причесывалась, даже не спала, если не считать нескольких часов забытья на табурете у изголовья больного.

– Да, я утомлена и убита горем, но еще не сошла с ума, Сакарам. Вы поможете мне поддерживать его жизнь?

Сакарам нахмурился:

– Не могу, мэм-саиб. Саиб этого не одобрил бы.

– Вы сами утверждали, что саибу приходилось все брать с бою. Разве он не боролся бы за шанс выжить, каким бы призрачным этот шанс ни был? Дайте ему хотя бы еще несколько дней. Если и тогда не наступит улучшения, я отнесусь к вашему предложению более серьезно.

– Хорошо, мэм-саиб, – со вздохом произнес Сакарам. – Я буду вам помогать, но совсем недолго. Мы будем поддерживать в нем жизнь до приезда его друзей, но если он и тогда останется в этом состоянии, то я буду настаивать, чтобы вы отпустили его дух на свободу.

– Неужели смерть – единственный путь к свободе, на который мы возлагаем надежду, Сакарам? Неужто в жизни нет ни счастья, ни радости?

– Вы задаете вопросы, на которые ни у кого нет ответа, мэм-саиб. Мне известно лишь, что счастье Сикандера – это Парадайз-Вью. Здесь он мог оставаться самим собой, растить детей, жить по-своему. Но потом появились вы. Вы все изменили, мэм-саиб. – Как ни странно, в его обвинениях не было горечи: то была простая констатация. – Хорошо это или плохо, но вы принесли перемены.

– Вы правы. Значит, я просто обязана не дать ему умереть. Не знаю, получится ли у нас, Сакарам. Но мы должны постараться. Не будем терять времени и примемся за дело.

Сакарам встал с ней рядом:

– Говорите мне, что делать, мэм-саиб.

Прошло еще два дня, однако улучшений все не было, за исключением цвета лица. Эмме казалось, что щеки Сикандера порозовели и теперь он больше походил не на труп, а на мирно спящего человека.

Вечером третьего дня, то есть почти через неделю после несчастного случая, в Парадайз-Вью явился махараджа Гвалияра. Это был худой и бледный молодой человек с бородкой, постарше юного набобзады Бхопала, но все равно моложе, чем могла предположить Эмма. Он появился в спальне с таким видом, словно находился у себя дома, подошел к Сикандеру и молча уставился на него. Через некоторое время его тощие плечи задергались, по впалым щекам потекли слезы. Он сбросил на пол свой пурпурный, расшитый серебром плащ и принялся снимать все остальное. Эмма вскочила, опрокинув свой табурет.

– Перестаньте, ваше высочество! Что вы делаете?

Он посмотрел на неё так, словно только что заметил ее присутствие. Ответ прозвучал по-английски, но с сильным акцентом:

– Мой друг умирает. Это любому понятно. Я сменю свой наряд на рубище бродяги и посыплю голову пеплом, оплакивая его. Я выдеру себе бороду!

– Все это ему не поможет, ваше высочество. Если вам обязательно надо устроить представление, найдите для этого другое место. Я стараюсь сохранить здесь атмосферу надежды.

К этому Эмма могла бы добавить, что всю неделю выбивалась из сил, стараясь унять горестный вой слуг и не позволяя женщинам из зенаны жечь ладан и отравлять воздух. Если бы махараджа стал громко убиваться по другу, его примеру последовала бы вся плантация, что плохо сказалось бы на состоянии Сикандера.

– Кто совершил этот ужасный поступок? Кто преступник? – неожиданно спросил махараджа.

Эмма переглянулась с Сакарамом, и тот поспешил ответить, не позволив ей открыть рот.

– Не знаем, ваше высочество. Кто-то выстрелил в слона, слон взбесился, и мой господин, застреливший несчастное животное, пострадал. Мы еще не нашли того, кто произвел выстрел.

– Больше ничего не говори. Я уже догадываюсь, кто организатор коварного заговора. Я сам выведу мерзавца на чистую воду. Но зачем вы продлеваете страдания моего друга, когда его желание умереть не вызывает сомнений?

«Только не это! – пронеслось у Эммы в голове. – Еще один последователь восточного фатализма!»

– Это я не даю ему умереть, ваше высочество. Я не откажусь от своих усилий.

– Но несчастье произошло неделю назад. Вам его все равно не спасти. Если даже он выживет, то останется безумным.

Эмма окончательно потеряла терпение:

– Все равно я не позволю ему умереть. Если он действительно лишится рассудка, я проведу остаток своих дней в заботах о нем.

– Вы, женщина, всем здесь распоряжаетесь?

– Да, – ответила Эмма. – Если вы, ваше высочество, не способны продемонстрировать в присутствии Сикандера больше оптимизма, то я прошу вас уйти.

Махараджа остолбенел.

– Неужели все ваши соотечественницы похожи на вас, мэм-саиб? Вы напоминаете тигрицу, защищающую свое потомство, или сумасшедшую. Позвольте мне послать в Гвалияр за моим личным лекарем. Он вам скажет, что Сикандер безнадежен.

– Я тоже ей это твержу, ваше высочество, – вмешался Сакарам. – Но она отказывается слушать, а только повторяет, что его можно разбудить.

В этот момент они услышали слабый стон. Эмма наклонилась к Сикандеру и с надеждой посмотрела в его неподвижное лицо.

– Если ты меня слышишь, подай знак. С бескровных губ Сикандера сорвался новый стон, после чего – о чудо! – его веки дрогнули. Все трое наблюдали за происходящим затаив дыхание. Густые черные ресницы затрепетали, и Сикандер приоткрыл глаза. Эмма успела понять по выражению его лица, что он сознает происходящее и узнает ее. Потом он глубоко вздохнул и опять погрузился в забытье.

Эмма припала губами к его руке и осыпала поцелуями его пальцы, не скрывая слез. Он жив! Он узнал ее! То был счастливейший момент в ее жизни.

– Мэм-саиб! – тихо обратился к ней махараджа. – Простите мне мои сомнения. Видимо, вы с самого начала хорошо знали, что делали.

– Он умер, но она вернула ему жизнь, – восхищенно поддакнул Сакарам. – Я сам был этому свидетелем.

– Он не умирал, – покачала головой Эмма. – Не говорите так, Сакарам. Это неправда.

– В таком случае он находился между этим и другим миром, но вы, мэм-саиб, заставили его вернуться. Если бы за него отвечали не вы, а я, он бы ушел и никогда не возвратился.

– Ни вы, ни я здесь не властны. Все зависело от него самого. Он сам решил вернуться. – «До чего же я рада твоему решению, любимый!» – мысленно добавила она.

Вечером приехали тетка Сакарама, Сантамани, а также набобзада Бхопала. Сантамани оказалась красивой седовласой женщиной с выразительными черными глазами и таким властным обликом, что в ее присутствии и махараджа, и набобзада вели себя смирно. Одна Эмма не испытывала перед ней робости.

Поручив Сакараму заботу о гостях, Эмма возобновила свое бдение у кровати Сикандера. Ближе к полуночи она была вознаграждена новым чудом. На сей раз он не только открыл глаза, но улыбнулся и сжал ей руку!

От радости она не сдержала слез. Видя ее беззвучные рыдания, Сикандер шепотом пожурил ее:

– Перестань. Хватит. Терпеть не могу плачущих женщин.

Эмма, не ожидавшая услышать его голос, поспешно смахнула слезы и наклонилась к нему, но Сикандер опять погрузился в сон. Не желая расставаться с ним, она пристроилась на краю его кровати и тотчас уснула.

Она не потушила лампу, но масло выгорело еще до наступления утра; при сером свете приближающейся зари она, очнувшись, обнаружила, что он обнимает ее рукой, закинув на нее ногу; это стало окончательным свидетельством близящегося полного выздоровления.

Эмма высвободилась из его объятий и тут же услышала слабый шепот Сикандера:

– Эмма… Останься. Не уходи.

– Я здесь, Сикандер. Я тебя не брошу. Спи.

Его не надо было долго уговаривать – через секунду послышалось глубокое ровное дыхание. Она пробыла с ним до тех пор, пока Сакарам не принес завтрак. Сикандер еще не проснулся; Эмма покинула его, чтобы привести себя в порядок.

Следующие несколько дней Сикандер поправлялся так быстро, что это казалось настоящим чудом. Ему становилось лучше буквально с каждым часом. Начав с бульона и фруктов, он совсем скоро стал требовать еды посущественнее, причем принимал пищу чаще, чем того требовала традиция. Он уже настаивал, чтобы ему позволили встать с кровати, но Эмма решительно воспротивилась этому, и он принимал посетителей сидя в кресле.

Наедине с Сантамани он провел больше часа, зато его разговор с махараджей длился совсем недолго, а с набобзадой и того меньше. Не раз он изъявлял желание видеть детей, но их бурная энергия быстро утомляла его, и он был благодарен Эмме, когда та звала айю и поручала ей увести детей.

– Не знаю, почему я стал так уставать, – ворчал он. – Ведь целую неделю я только и делал, что спал.

– И что же тебе снилось? – заинтересовалась Эмма.

– Передо мной прошла вся моя прежняя жизнь. Мне снились люди, о которых я не думал уже много лет… Еще мне снилась ты, Эмма.

Ей хотелось, чтобы он развил эту тему, но он замолчал. Она не знала в точности, что хотела от него услышать, каких поступков ждала. Он спас ее от слона, а она его выходила. Не считая усталости и неутихающей головной боли, он уже почти полностью поправился. Они были квиты. Однако в их отношениях так и не наступило определенности. Ничего не изменилось – или изменилось все?

Вопрос, кто стрелял в слона, по-прежнему требовал ответа. Преступника еще ждало разоблачение. Ждала решения и проблема владельца Уайлдвуда. Скоро Сикандер встанет на ноги. Что будет тогда? Возвратится ли она к себе в бунгало? Может быть, ей следует остаться? Она слишком торопилась с этими вопросами: он еще их не задавал.

Эмма больше не держала на него зла. Однако главные слова еще не прозвучали, а время бередить прошлое еще не наступило. Сейчас довольно было и того, что Сикандер выжил. Как он и она распорядятся жизнью дальше, как воспользуются последним шансом, предоставленным им судьбой, оставалось загадкой.