"В поисках любви" - читать интересную книгу автора (Кинкэйд Кэтрин)

Глава 6

Во время последующих остановок поезда в мелких городках и деревнях Эмма и Кингстон неизменно отправлялись изучать окрестности, правда, больше им не попадались храмы Шивы – Семени жизни. По-прежнему повсюду их сопровождала толпа неизвестно откуда сбегавшихся нищих. Однажды Алекс велел Сакараму отдать целый мешочек монет старухе в лохмотьях, издававших такой мерзкий запах, что Эмма испугалась, что лишится чувств, если пробудет хотя бы еще немного вблизи несчастной.

– Почему вы выделили именно ее? – спросила Эмма немного погодя, удивляясь, почему Кингстон отдал предпочтение именно старухе, а не изможденным детишкам, например.

– Разве вы не заметили? Она слепа, руки в открытых язвах. Это либо проказа, либо какая-то еще страшная хворь.

Старуха соблюдала традицию пурдах, запрещавшую показывать людям лицо. Испугавшись вони, Эмма не обратила внимания на ее руки и посох странницы.

– Вы гораздо наблюдательнее и великодушнее, чем я, – тихо проговорила она, стыдясь своей брезгливости, мешавшей ей замечать важные подробности. Раньше она всегда с готовностью помогала страждущим и гордилась этим, теперь же выяснялось, что она даже не видит их, не говоря уже о том, чтобы чем-то ради них поступиться.

– Не превращайте меня в героя, мисс Уайтфилд. Я подаю от избытка, а не от внутренней потребности, к тому же только тем, кто не обойдется без помощи. Это элементарное проявление человечности, отличающей нас от зверей. Я вовсе не воплощение благородства: уверяю вас, я не менее алчен, чем все прочие.

– Я и не возводила вас в ранг святого. И все же вы не кажетесь шарлатаном, каким вас многие описывают.

– Если вы говорите о британцах из Калькутты, то вы правы: они очень плохо меня знают.

– Но вы не даете им возможности узнать вас лучше.

– Если бы они узнали меня как следует, то все равно не полюбили бы, а, напротив, осудили еще яростнее.

На это Эмме нечего было возразить. Алекс упорно избегал разговоров о своей частной жизни. Она так ничего и не узнала о его детях, семье, доме в Парадайз-Вью в дополнение к тому, что уже знала в самом начале путешествия. Зато ее представления об Индии неуклонно расширялись. Любую экскурсию с осмотром примечательных мест Кингстон превращал в урок истории культуры и искусства. Там, где отсутствовали достойные внимания архитектурные сооружения, они изучали базары, где можно было приобрести любые специи, от кориандра до имбиря. Эмма пробовала такие деликатесы, как хрустящий золотой джелабис, истекающий сиропом, и пападс – сладкие лепешки из рисовой или чечевичной муки, популярные в Индии.

В процессе общения Эмма обнаружила у Кингстона, на первый взгляд такого серьезного, даже замкнутого, чувство юмора. Ему ничего не стоило расхохотаться, глядя на обезьянку, спрыгнувшую с банана прямо ему на плечо и стянувшую у него кусочек пирога, которым он утолял голод. Другой на его месте пришел бы в ужас от мысли, что лохматое сморщенное существо может наградить его блохами или какой-нибудь заразной болезнью. Кингстон же находил в подобных происшествиях только повод для веселья, заставляя и Эмму смеяться до слез.

Теперь в его обществе она чувствовала себя непринужденно, свободно выражала свои взгляды и наслаждалась умом собеседника. Даже когда она не соглашалась с ним, он заставлял ее думать и задавать вопросы. Чем дальше в сокровенные глубины Индии увозил их поезд, тем нескончаемее становились их беседы. Какие только темы не затрагивали они!

Порой вопиющая нищета городков и деревень повергала Эмму в уныние. Им приходилось наблюдать похороны, нередко детей разного возраста, начиная с младенческого. Попадавшиеся на глаза животные – собаки, коровы, козы, лошади – вид имели самый жалкий. Контраст между бедностью и богатством назойливо лез в глаза. Индиец был либо безумно богат, либо – что бывало чаще – удручающе беден; середины почти не существовало.

Однажды они побывали в небольшом дворце династического периода, поразившем Эмму бесценной резьбой, украшавшей каждый квадратный дюйм. Великолепное сооружение, хранившее следы могольского влияния, было целиком выстроено из мрамора и ценных пород дерева, вокруг зеленели сады и журчали фонтаны. Дворец походил на драгоценность среди груды мусора и только подчеркивал пропасть между высшими и низшими классами, всегда существовавшую в индийском обществе.

– Я не могла представить себе подобной роскоши, – призналась Эмма, глядя на массивный золотой трон, на котором некогда восседал монарх.

– Но даже это не сравнится с дворцами и захоронениями, которыми мне доводилось любоваться в других местах. Погодите, вот побываете в Тадж-Махале в Уттар-Прадеше… Наверное, вы о нем слышали?

– Как и всякий оказывающийся в Индии. Говорят, это очень красиво.

– Это само совершенство. Чтобы в этом убедиться, надо увидеть его своими глазами.

– Простите, я забыла, по какому Случаю его возвели.

– Это мавзолей могольской императрицы Мумтаз, любимой жены Шах-Яхана, умершей в 1631 году. Шах с, женой покоятся в двухэтажном восьмиугольном здании с куполом и четырьмя башнями-минаретами. Все это построено из кирпича и выложено мрамором.

– Наверное, Шах-Яхан очень сильно любил жену, раз построил ей такой памятник. – Покосившись на Кингстона, Эмма увидела, что он задумчиво смотрит в сторону. В его синих глазах застыло мечтательное, ностальгическое выражение, рот на этот раз не был искривлен обычной циничной усмешкой.

– Говорят, их любовь бессмертна. Неужели кто-то верит в подобную чушь? – Его тон снова стал саркастическим, и романтическое выражение глаз исчезло. – Вы верите в такую сильную любовь, мисс Уайтфилд?

– Я… Мне еще никогда не приходилось этого испытывать, – созналась она.

– Мне тоже. Разумеется, я любил мать своих детей и оплакивал ее смерть, но мне как-то не пришло в голову воздвигать в память о ней мраморный мавзолей. Наверное, я не способен на столь сильное чувство.

– Видимо, я тоже. Не могу даже представить, что это такое.

Эмма заглянула в синие глаза Кингстона и задержала взгляд чуть дольше, чем позволяли приличия. Потом оба потупились. В это мгновение в Эмме произошла перемена. Она поймала себя на дурацком желании, чтобы их путешествие по железной дороге длилось вечно; возможно, тогда она сумела бы заглянуть в самую глубину души Кингстона и обрести подлинную духовную близость с ним, а то и любовь, не гаснущую в веках…

Однако их путешествию не суждено было длиться вечно. Оно внезапно прервалось. Дело было ранним утром. Эмма завтракала за маленьким столиком, инкрустированным слоновой костью и опиравшимся, помимо ножек, на резного деревянного слона с блестящими камешками вместо глаз и бивнями из искусственной слоновой кости. Эмма не сомневалась, что камни и слоновая кость поддельные: кому пришло бы в голову подвергать опасностям путешествия подлинные драгоценности!

Поставив чашку на столик, она проговорила:

– Хотелось бы мне иметь заслуживающую доверия карту, чтобы следить по ней за движением нашего поезда. А то ведь я так и не представляю, где, мы сейчас находимся!

Неожиданно раздался душераздирающий скрежет. Столик ударил Эмму по ноге и перевернулся, облив ей платье горячим чаем и испачкав рисом. Слоновий бивень уколол ее в бедро, и в следующее мгновение она отлетела к противоположной стене купе. Все произошло так стремительно, что Эмма не успела ни за что схватиться, чтобы удержаться на ногах. Раздался звон разбиваемого стекла и лязг металла. Эмме показалось, что у нее затрещали кости. Она проехалась щекой по чему-то твердому и холодному, из глаз брызнули искры.

– На помощь!.. – едва слышно пролепетала она.

Во рту Эмма ощущала вкус крови, в ушах стоял звон и скрежет, через которые прорывались неразборчивые крики людей. Она почувствовала запах гари. В следующую секунду перед ней возник Кингстон. Он пытался поставить ее на ноги, но это было нелегко: что-то придавило ее, не позволяя подняться.

– Вставайте! – крикнул он, перекрывая шум. – Соседний вагон горит! Надо как можно скорее убираться отсюда!

Эмма уже слышала треск пламени. Она оперлась обеими руками, чтобы оторваться от пола, и поняла, что это не пол, а разбитое окно: осколки вонзились ей в ладони, так что из-под пальцев стала сочиться кровь. Но боли Эмма не чувствовала: единственным ее ощущением была тяжесть в груди. Она оперлась о стену, но это оказалась не стена, а пол.

Вагон лежал на боку; бывшая стена с дверью превратилась в потолок. Кингстон пинком распахнул дверь, сорвав ее с петель. Эмма поняла, что придется пролезать в дверной проем у них над головами.

– Скорее! Другого пути нет!

– Сикандер! Сикандер! – В проеме появилось испуганное лицо Сакарама, испачканное сажей. – Вы живы?

Обращение «Сикандер» вызвало у Эммы недоумение. Но ее мысли были сейчас заняты другим. Сможет ли она выбраться отсюда? Руки и ноги, казалось, не желали ей повиноваться. Стоило Эмме привстать, как у нее подогнулись колени; левая лодыжка была как чужая. Тем не менее она умудрилась подняться и стояла, опершись о руку Кингстона.

– Сакарам вам поможет. Подайте ему руку! – крикнул Кингстон.

Неожиданно Сакарам отдернул смуглую ладонь:

– Не могу, Сикандер. Мэм-саиб неприкасаемая.

– Делай, что тебе велят, черт возьми! Мне наплевать, неприкасаемая она или нет. Нам надо выбраться отсюда, прежде чем огонь сожрет весь поезд и мы зажаримся заживо.

– Вам тоже нельзя до нее дотрагиваться. Вы утратите право принадлежать к своей касте, – невозмутимо отвечал Сакарам.

Отовсюду доносились детский плач, женский визг, мужские проклятия. Дым повалил еще гуще. Эмма протянула Сакараму дрожащую, окровавленную руку. Слуга по-прежнему с сомнением глядел на них в дверной проем. При виде ее беспомощно растопыренных пальцев он покачал головой:

– Простите, мэм-саиб. Я приведу вам на помощь человека из низшей касты. Среди слуг саиба есть несколько уборщиков. Вас вытащит кто-нибудь из них.

– Сакарам! – В следующую секунду Кингстон разразился бранью, превосходившей все, что Эмме доводилось слышать в английских доках. Затем он обхватил ее обеими руками за талию, приподнял и просунул в дыру в потолке.

Первое, что увидела Эмма, оказавшись снаружи, была пара удаляющихся смуглых ног. Почувствовав себя спасенной, она попыталась было помочь Кингстону, но у нее не хватило ни сил, ни проворства. К счастью, он не испытывал недостатка ни в том, ни в другом и вскоре оказался рядом с ней. Эмма выпрямилась во весь рост, но от боли в лодыжке едва не рухнула вниз. Чтобы не расплакаться, она изо всех сил стиснула зубы.

Они находились в узком коридоре, среди других пассажиров, отчаянно пытающихся спастись. Кто-то сильно толкнул Эмму, и если бы не Кингстон, снова обхвативший ее за талию, она не удержалась бы на ногах.

– Сейчас… – пробормотал он. – Вот сюда.

Эмма удивлялась, как ему удается находить дорогу среди дыма и неразберихи. Густая пыль вызвала у нее приступ кашля. Позади них бушевало пламя, его языки уже прорывались сквозь деревянную перегородку соседнего вагона. Остановившись, Кингстон сказал:

– Придется выбраться вот здесь и спрыгнуть с вагона. Это наш единственный шанс.

Снизу, из вагона, раздался крик. Эмма, обезумев от страха, уцепилась за рукав Кингстона.

– Люди не могут выбраться! Он крепко сжал ее пальцы.

– Когда вы будете в безопасности, я попробую им помочь. Снизу забарабанили. Кингстон нагнулся и распахнул еще одну дверь, потом дверь над головой. Окна в следующем вагоне уже были выбиты, его пассажиры успели спастись.

– Скорее! – Кингстон подсадил Эмму и помог выбраться из вагона. – Прыгайте вниз и бегите как можно дальше от поезда.

Эмма помедлила: ее терзали сомнения. Ей хотелось, чтобы Алекс остался с ней, однако крики, раздававшиеся внутри вагонов, треск пламени и густой дым заставили ее поторопиться.

– Не беспокойтесь обо мне, – торопливо проговорила Эмма. – Помогайте тем, кто не может выбраться.

Он кивнул и исчез в чреве поезда. Эмма неуверенно встала на ноги и, стараясь не обращать внимания на страшную боль в лодыжке, добралась до края вагона. Заглянув вниз, она увидела песчаную насыпь и зеленые заросли кустарника. Зная, что другого выхода нет, Эмма подобрала юбки и прыгнула как можно дальше от вагона. При падении боль пронзила обе ноги и кисти рук. Эмма покатилась вниз, как мячик, и со всего размаха ударилась о камень. В глазах ее потемнело, и она почувствовала, что теряет сознание…

Очнувшись, Эмма обнаружила, что лежит на спине на некотором расстоянии от полыхающего состава. Вокруг нее суетились четверо слуг в львиных шкурах и тюрбанах. До нее донеслись их слова: мэм-саиб и ма-баап. Значит, они относятся к ней как к важной персоне.

Морщась от боли, она попыталась сесть, что вызвало бурю негодования у ее нянек. Один из них скрылся и скоро вернулся в сопровождении Сакарама.

– Не двигайтесь, – сказал ей слуга, выглядевший так, словно никакого крушения и не было. – Саиб скоро вернется.

– Где он? Он цел? – Эмма огляделась и увидела рядом столик со слоном – закопченный, с одной отломанной ножкой. Неужели Сакарам рисковал жизнью, спасая эту вещь?

– Саиб помогает жертвам этого трагического происшествия, – сообщил ей Сакарам.

– В отличие от вас, Сакарам. Боже сохрани, чтобы вы пачкали руки! – Эмма не смогла сдержать гнев. Она запомнила, как он, назвав неприкасаемой, отказался вытащить ее из горящего вагона. Впрочем, тот же самый человек не поленился спасти от огня чайный столик.

– Я помогаю, мэм-саиб. Я даю указания нижестоящим, помогающим раненым и спасающим ценности… Вы хотели бы, чтобы я расстался со своей кастой? Потерять ее легко, а вот вновь обрести – трудно!

– Я не могу понять вашу дурацкую кастовую систему! Постыдились бы смотреть мне в глаза!

– Это я распорядился, чтобы вас отнесли в безопасное место, подальше от горящих обломков, – бесстрастно проговорил Сакарам, ни один мускул на его лице не дрогнул. – Вы обязаны мне жизнью, мэм-саиб.

Эмма отряхнула свое порванное, испачканное кровью платье.

– Если я кому-то и обязана жизнью, то только мистеру Кингстону. Это он рискует, спасая других, пока вы торчите здесь и рассказываете о своих традициях.

Она попыталась встать, несмотря на боль в сильно опухшей лодыжке. Но долго держаться на ногах она не могла. Помимо боли в ноге, у нее было ощущение, что она находится в безвоздушном пространстве. Дыхание ее было крайне затруднено.

– И напрасно рискует. – Сакарам не делал попыток поддержать ее, хотя видел, как она раскачивается и ловит ртом воздух. – Саиб никогда не знал чувства меры.

– Слава Богу, что существует британское упрямство, иначе мы все погибли бы.

При всем своем раздражении и близости к обмороку Эмма поняла, что ей не следует никуда уходить, пока Кингстон не вернется и не скажет, что делать дальше. Наконец она заметила его: он стоял у самого поезда, отдавая приказы индийцам, уцелевшим после крушения. Лицо его было перепачкано сажей, волосы всклокочены, но при этом он сохранял горделивую осанку, свидетельствующую о властности его натуры и способности командовать. Эмма не могла не восхититься им; во второй раз за это утро у нее заколотилось сердце и стало трудно дышать… Он спас жизнь ей и, несомненно, многим другим. Какая разница, к каким кастам они принадлежат, на каких языках говорят? Единственное, к чему он сейчас стремился, – извлечь как можно больше людей из полыхающего состава, сошедшего по неизвестной причине с рельсов и перевернувшегося.

– Мне все равно, что о нем болтают, – пробормотала Эмма вполголоса. – Этот день я никогда не забуду! Я всем расскажу, какой он на самом деле герой.

– Уверен, что саиб это оценит. – Сакарам отвесил ей церемонный поклон. – А теперь прошу меня извинить. У меня много дел. Тиффин будет подан в полдень, как обычно.

– Тиффин!..

Ее тон не произвел на Сакарама ни малейшего впечатления.

– Мэм-саиб ранена, саиб утомился, спасая людей из перевернувшегося поезда. Вам обоим будет полезно получить тиффин, и мой долг – проследить, чтобы он был подан в обычное время.

Эмма проводила его взглядом, гадая, сумеет ли когда-нибудь понять менталитет индусов, одним из представителей которых был Сакарам со всеми достоинствами и недостатками.

Тиффин, впрочем, был подан только в четыре часа дня и состоял из одного-единственного зеленоватого банана и сухих бисквитов, добытых неизвестно откуда. Эмма слишком плохо себя чувствовала и отказалась от еды, но Кингстон проявил настойчивость:

– Вы бледны, как дахи, свернувшееся молоко, мисс Уайт-филд. Еда, даже самая скромная, придаст вам сил.

Эмма покачала головой:

– Многие наверняка находятся в куда более плачевном состоянии, чем я. Прошу вас, накормите лучше их.

– Не беспокойтесь, всем нуждающимся первая помощь уже оказана. Мы легко отделались: всего шестнадцать трупов и двадцать восемь раненых. Учитывая степень повреждения поезда, я ожидал худшего.

– Ничего себе «легко отделались»! Шестнадцать погибших! – Поборов возмущение, Эмма решила успокоиться и взяла бисквит. Она лежала в тени тернового дерева на подстилке, принесенной Сакарамом из искореженного вагона; рядом сидела Тулей и обмахивала ее пальмовым листом, отгоняя насекомых. Эмма могла считать, что ей повезло: большинство раненых были вынуждены лежать прямо на солнцепеке, на раскаленном песке. Никто, видимо, не рисковал забираться в тень джунглей из страха перед змеями, муравьями и другими напастями.

– Кто-нибудь выяснил причину крушения? – спросила Эмма, с трудом откусывая твердый, как камень, бисквит.

Кингстон вытер со лба копоть рукавом рубахи, сиявшей прежде белизной, и обреченно покачал головой:

– Нет, но причины, полагаю, те же, что всегда: плохой уход за полотном и звери, подрывшие рельсы. Такое иногда случается, если поблизости проходит крупное стадо.

– Вы имеете в виду слонов? – За время, проведенное в Индии, Эмма видела всего несколько ручных слонов и ни одного дикого. Кингстон кивнул:

– Не исключено. Вблизи от джунглей может произойти что угодно. Однако помощи не придется ждать долго. Я разослал паттах-валлах во всех направлениях.

– Даже не верится, что никто из нас не пострадал!

– Кроме вас.

– О, я надеюсь скоро поправиться. Я проверила, что у меня с ногой. Перелома, кажется, нет, только сильное растяжение.

– Больше ничего не повреждено? – Кингстон прищурился, словно заподозрил ее в желании что-то утаить.

– Кажется, одно ребро немного повреждено, но…

– Мы устроим, чтобы вас осмотрели. В поезде было несколько европеек; должна же хоть одна из них иметь в этом деле какой-то опыт! Я уже присмотрел пару повозок, запряженных буйволами, чтобы отвезти вас на ближайшую плантацию. Как только я выясню ее местонахождение, мы сразу отправимся в путь. Хорошо бы управиться до ночи!

– Я тоже на это надеюсь. – Эмма с опаской покосилась на джунгли. Она слышала, как рискованно углубляться туда по ночам. При всей ее жажде приключений сейчас с нее хватало уже случившегося. Стоило ей шевельнуться, даже вздохнуть – и ее пронзала острая, как игла, боль.

Оставив Эмму, Кингстон снова принялся распределять раненых и разбирать завалы на железной дороге. Огонь полностью уничтожил часть состава; некоторые вагоны тоже пострадали, хотя и не так сильно. Можно было считать чудом, что число жертв ограничилось названными цифрами. Если бы поезд шел быстрее, последствия были бы куда трагичнее.

Прикрыв глаза, Эмма задремала. Ее разбудил женский голос:

– Как вы себя чувствуете? Мы слышали, что вы пострадали, но несильно. Нет ли у вас других травм?

Эмма открыла глаза и увидела трех женщин, одетых по последней английской моде, хотя состояние их платьев свидетельствовало о пережитом крушении. Она села.

– Уверена, что к завтрашнему дню приду в себя.

– Лежите, дорогая. Я миссис Гонория Гейтвуд, жена майора Реджиналда Гейтвуда. – Старшая из женщин опустилась рядом с Эммой на колени. – Это миссис Элис Гроут. Ее муж – санитарный инспектор в Лакхнау. А это миссис Вера Стивене, жена адвоката из Дели.

Эмма попыталась установить, какую ступень в иерархической лестнице занимает каждая из них. Вот только никак не могла сообразить, кто главнее – адвокат или санитарный инспектор. Одно не вызывало сомнений: первое место принадлежало супруге майора.

– Я достопочтенная мисс Эмма Уайтфилд. – Эмма поприветствовала трех дам по очереди: начала с миссис Гейтвуд, продолжила миссис Стивене и закончила миссис Гроут. Забыв о боли, она думала только о том, чтобы чего-нибудь не напутать. Даже крушение поезда не могло служить основанием для грубого нарушения этикета, особенно в отношении подобных дам – это становилось ясно при одном взгляде на них.

Покончив с официальной частью, дамы рассказали, как очутились в поезде. Все они ехали к мужьям в Лакхнау и Дели. Познакомившись в пути, они почти всю дорогу не выходили из купе, потому Эмма ничего о них не знала. Две дамы сели в поезд недавно, тогда как маленькая миссис Стивене, самая молодая и хорошенькая, ехала почти от самой Калькутты.

– А вы, дорогая? – Длинноносая миссис Гейтвуд внимательно посмотрела на Эмму. – Как вы очутились в этом поезде? У вас в Индии семья?

В небе появились алые, розовые и оранжевые краски, что свидетельствовало о приближении заката; Эмме пришлось прищуриться, чтобы лучше видеть собеседницу.

– Нет, во всяком случае, в настоящий момент.

Подумав, она решила, что ничего не потеряет, если будет с женщинами откровенной. Встреча с ними была случайной; скоро они расстанутся, и она никогда больше их не увидит.

– Я еду в Центральную Индию искать плантацию, завещанную мне моей матерью, жившей здесь во время восстания пятьдесят седьмого года. Не желая предпринимать столь дальнее путешествие в одиночку и тратить по пути все сбережения, я приняла предложение мистера Александра Кингстона стать няней при его детях.

– Мистер Кингстон? – Миссис Гейтвуд задумалась. – Не тот ли это джентльмен, который здесь распоряжается? Это он попросил нас оказать вам помощь?

– Он самый. Впрочем, мы путешествуем не одни. Со мной айя. – Эмма указала кивком на Тулси. Пухлая индианка улыбнулась, не прекращая обмахивать Эмму. Комары становились все назойливее, и легким движением воздуха их удавалось все же отогнать.

Миссис Гейтвуд поджала губы и многозначительно покосилась на своих спутниц.

– И давно вы знакомы с мистером Кингстоном, дорогая?

– Нет, не очень. Я в Индии недавно. Но я нахожу его весьма достойным джентльменом. Его поведение во время катастрофы вызывает восхищение, не правда ли?

– Безусловно! – Миссис Гейтвуд неприятно потянула носом, словно нюхая воздух. – Мы перед ним в огромном долгу. А вот и он! Кажется, он весьма доволен собой.

Три женщины изобразили на своих лицах улыбки. Несмотря на сумерки, Эмма заметила едва уловимое выражение презрения, мелькнувшее в их глазах. Смуглая кожа Александра Кингстона оказалась достаточным основанием для догадок относительно его происхождения. Эмма с трудом сдерживала гнев.

– Леди, по словам моих слуг, неподалеку отсюда есть вполне приличное жилище – два небольших домика. Погрузив ваши вещи на телеги, которые вот-вот будут здесь, мы двинемся в путь. До наступления темноты у вас будет кров.

– Не знаю, как вас благодарить, мистер Кингстон! – воскликнула миссис Гейтвуд. – Надеюсь, вам удалось отыскать наши чемоданы и прочий багаж. Не хотелось бы что-то потерять или оставить на милость воров.

– Я сделал все, что мог. Ваши вещи в целости и сохранности. К сожалению, мисс Уайтфилд, ваши сундуки, судя по всему, погибли при пожаре.

– Бедняжка! – запричитала одна из дам.

Саму Эмму услышанное почти не тронуло. При наличии человеческих жертв она считала недопустимым оплакивать свои пожитки.

– Я обойдусь и так. Все равно самое важное при мне. Кроме документа на плантацию и кое-каких мелочей, у меня нет ничего ценного.

– Вот как? – Миссис Гейтвуд разочарованно фыркнула. – Печально слышать, что вы попали в затруднительное положение, дорогая. По тому, как вы представились, я решила, что ваш отец – важный господин.

Эмме почему-то не захотелось открывать, кто ее отчим. Она молча кивнула, предоставив миссис Гейтвуд теряться в догадках.

– Как удачно, что вы не положили бумагу на владение Уайлдвудом в один из ваших сундуков!

Кингстон подал Эмме руку, помогая ей подняться. В сумерках в его темно-синих глазах было невозможно что-либо прочесть.

– Действительно, – прошептала она так тихо, что ее не услышал никто, кроме него. – Мне бы не хотелось ее лишиться. Я повсюду ношу ее с собой. В Калькутте я сшила для нее особый мешочек и теперь радуюсь своей предусмотрительности.

Эмма выпрямилась, но тут же покачнулась. Даже несколько шагов до повозки были ей не под силу. Не говоря ни слова, Кингстон поднял ее и понес, как ребенка. Осторожно опустив ее на сиденье, он помог подняться в повозку остальным дамам.

Для возницы не хватило места, и он побежал рядом, крича на буйволов и нахлестывая их длинным бичом.

– Боже! – простонала миссис Гроут. – Я понимаю, что нам повезло, но какой же это все-таки неудобный транспорт! Надеюсь хотя бы, что в джунглях нас не напугают летучие мыши!

– Хорошо бы добраться до места до темноты! – простонала маленькая миссис Стивене. – В джунглях всегда так страшно!

– Хорошо, если в домике хватит места для нас троих. Вы, мисс Уайтфилд, разместитесь отдельно, – заявила миссис Гейтвуд тоном, не терпящим возражений. – Мы не хотим вас стеснять.

– Как вам будет угодно. – Эмма с облегчением приняла приговор, исключивший ее из круга избранных. Пока что троица только и делала, что жаловалась; ни одна не предприняла попытки помочь ей или осмотреть раны.

Оглушительный скрип повозки не давал женщинам продолжить разговор. Вскоре у них над головами сомкнулись дикие заросли джунглей, и, стараясь заглушить пугающие ночные звуки, миссис Гейтвуд молвила:

– Кстати, о мистере Кингстоне… Мне бы хотелось поговорить с вами о нем с глазу на глаз, мисс Уайтфилд.

– С глазу на глаз? – Эмма недоуменно оглянулась на двух других женщин, потом на возницу. Последний, впрочем, вряд ли знал английский.

– Элис и Вера не будут возражать. Уверена, что они полностью меня поддержат.

– О чем же тут говорить, миссис Гейтвуд? С первой минуты вашего с ним знакомства он только и делал, что помогал вам в трудных ситуациях.

– Вы, кажется, сказали, что приехали в Индию недавно, мисс Уайтфилд?

Стало так темно, что Эмма уже не видела лица своей собеседницы, зато прекрасно ее слышала. Ни то, что успело донестись до ее слуха, ни то, что было на подходе, не доставляло ей удовольствия.

– Именно так.

– В таком случае вам тем более следовало бы прислушаться к совету человека, прожившего в этой стране уже девять лет. Мистер Кингстон как будто походит на англо-индийца, как называем себя мы, британцы, прожившие здесь некоторое время. Но меня не оставляет сомнение, не является ли он больше индийцем, чем англичанином.

– Вы хотите сказать, кутча-бутча?

– Совершенно верно, дорогая. Вижу, вам известно, что это означает.

– Известно, но непонятно другое: откуда вам знать, кто он? Что-то я не заметила у него клейма на лбу.

– Все клейма на месте, надо только знать, где искать.

– Чего, собственно, искать? – Эмма боролась с желанием развернуться и наградить беспардонную спутницу пощечиной. – Если вы о его смуглой коже, то это может объясняться длительным нахождением на солнце без топи.

– Нет, дорогая, позвольте усомниться. Если вам хочется узнать о нем правду, обратите внимание на его ногти. У человека со смешанной кровью белые лунки у основания ногтей всегда темнее. Не менее выразительны десны. Взгляните на них, когда он улыбнётся. Возможно, вы увидите синеву – она выдает их с головой.

– Я видела его улыбку. Зубы у него безупречной белизны.

– Речь не о зубах, а о деснах. Внимание к деснам, дорогая! Они расскажут вам о его происхождении больше, чем любая метрика.

– Меня интересует не его происхождение, а то, что он за человек.

– Происхождение определяет характер. Никогда об этом не забывайте, дорогая, особенно в Индии, где всегда приходится думать, как круг вашего общения может повлиять на ваше положение в обществе, да и на саму жизнь в целом. Если он наполовину индиец, вы сможете доверять ему не больше, чем беспородному псу, способному наброситься на вас и покусать в любой момент. Имея дело с человеком чистых кровей, вы по крайней мере знаете, чего от него можно ожидать.

– Этот разговор мне неприятен, – проговорила Эмма бесцветным голосом. – Я отказываюсь его продолжать. Нельзя сравнивать людей с собаками; даже если бы такое сравнение было позволительно, беспородность собаки еще не означает, что она ни на что не годна.

– Только не обижайтесь, дорогая. Мне просто хочется вам помочь. Вы сказали, что собираетесь служить няней его детей. Но что вам, собственно, известно об этом человеке?

– Все, что мне необходимо.

– Надеюсь, что вы не ошибаетесь, дорогая моя.

В повозке установилась тишина. Эмма почувствовала отчужденность, возникшую между ней и ее спутницами. Она знала, что не станет делить с ними кров: если не откажутся они, это сделает она сама. Ее возмущали их расистские предрассудки. Неужели они действительно думают, что она предложит Кингстону разинуть рот, подобно коню на ярмарке, чтобы осмотреть его зубы, вернее, десны? Такой фанатизм вызывал у нее только презрение. Но, трясясь в тесной повозке, она не могла не задать себе вопроса: «А правда, что я знаю об Александре Кингстоне?»

Далеко не так много, как ей хотелось. Его происхождение интересовало ее куда меньше, чем многое другое.