"Д.С.Мережковский. Грядущий хам" - читать интересную книгу автора

недоразумение: за внешнею, временною войною - внутренний вечный мир.
Итак, на вопрос, чем народ победит мещанство, у Герцена нет пика кого
ответа. Правда, он мог бы позаимствовать ответ у своего друга, анархиста
Бакунина, мог бы перейти от социализма к анархизму. Социализм желает
заменить один общественный порядок другим, власть меньшинства - властью
большинства; анархизм отрицает всякий общественный порядок, всякую внешнюю
власть, во имя абсолютной свободы, абсолютной личности, - этого начала всех
начал и конца всех концов. Мещанство, непобедимое для социализма, кажется
(хотя только до поры до времени, до новых, еще более крайних, выводов,
которых, впрочем, ни Герцен, ни Бакунин не предвидели) победным для
анархизма. Сила и слабость социализма, как религии, в том, что он
предопределяет будущее социальное творчество и тем самым невольно включает в
себя дух вечной середины, мещанства, неизбежное метафизическое следствие
позитивизма, как религии, на котором и сам он, социализм, построен. Сила и
слабость анархизма в том, что он не предопределяет никакого социального
творчества, не связывает себя никакой ответственностью за будущее перед
прошлым, и с исторической мели мещанства выплывает в открытое море
неизведанных исторических глубин, где предстоит ему или окончательное
крушение, или открытие нового неба и новой земли. "Мы должны разрушать,
только разрушать, не думая о творчестве, - творить не наше дело", -
проповедует Бакунин. Но тут уже кончается сознательный позитивизм и
начинается скрытая, бессознательная мистика, пусть безбожная, противобожная,
но все же мистика. Когда Бакунин в "Dieu et l'etat"[2] полагает свой
"антитеологизм", вернее, антитеизм теоретической основой безвластия - он
касается слишком опасных пределов отрицания, где минус на минус, отрицание
на отрицание легко дает неожиданный плюс, нечаянное утверждение какой-то
обратной, бессознательной религии. Бакунинский "абсолютно свободный человек"
слишком похож на фантастического "сверхчеловека", нечеловека, чтобы со
спокойным сердцем мог его принять Герцен, который боится всякой мистики
больше всего, даже больше самого мещанства, не сознавая, что этот суеверный
страх мистики уже имеет в себе нечто мистическое. Как бы то ни было,
правоверный социалист Герцен отшатнулся от впавшего в ересь анархиста
Бакунина.
В конце жизни Герцен потерял или почти потерял надежду на социальный
переворот в Европе, кажется, впрочем, потому, что перестал верить не столько
в его возможность, сколько в спасительность.
Тогда-то загорелся последний свет в надвигавшейся тьме, последняя
надежда в наступавшем отчаянии - надежда на Россию, на русскую сельскую
общину, которая будто бы спасет Европу.

II

Ежели Герцен был Мефистофелем Бакунина в разоблачении бессознательной
мистики анархического "подполья", то Бакунин, в свою очередь, оказался
Мефистофелем Герцена в разоблачении столь же бессознательной мистики русской
общины, как спасительницы Европы.
"Вы готовы простить, - писал Бакунин Огареву и Герцену с Исхии в 1866
году, - пожалуй, готовы поддерживать все, если не прямо, так косвенно, лишь
бы оставалось неприкосновенным ваше мистическое святая святых -
великорусская община, от которой мистически, не рассердитесь за обидное, но