"Андрей Меркулов. В путь за косым дождем " - читать интересную книгу автора

Вот я и ждал Осипова, зная, что на меня тоже будет причитаться только
одна фраза.
Он вышел в коридор - отдыхал после полета, - посмотрел на меня,
огромный, грузный. Я объяснился возможно короче. На разрешение намекнул.
Осипов сказал: "Нет". Тут все, кто рядом стоял, стали за меня просить.
Осипов усмехнулся: "Что же вы меховые штаны ему не дали? Писатель
отморозится, а я отвечай. Дать штаны - и пусть летит".
И я полетел. Навстречу последнему оплоту знакомой по старым книгам
романтики. Через две тысячи километров сплошного льда, через шесть часов
полета, где уже без аэродрома захочешь сесть - не сядешь: можно дров
наломать, сплошные торосы, лед сверху кажется лицом старика, изборожденный
сетью трещин и разводий; туда, в густо синеющую мглу, над черными ножевыми
хребтами острова Врангеля, навстречу солнцу, которое вдруг вывалилось из
наступающей ночи и больше уже не уходило совсем, - мы шли навстречу
бессменному дню; и оттуда, с затерянного у полюса поселка, как живое сердце,
стучал маяк радиопривода...
На ледовом аэродроме машину встречал Чуквышкин. Я подумал: не везет.
Фамилия не для романтического очерка. "Чуквышкин на полюсе". Он оказался
милейшим человеком и сразу повел в свою палатку. Среди первозданной тишины и
свежести морозного воздуха голубела под солнцем твердая на взгляд полоса,
окаймленная черными и красными флажками, и был виден огромный силуэт машины
с затихшими винтами. Лед под ногами звенит. Прочный. Обо что-то споткнулся -
извилина, неровная, шириной в полметра, между двумя одинокими палатками
аэродрома. "Вчера разломало, - сказал Чуквышкин. - Уже смерзлась. Здесь все
быстро. Живем теперь на улице Заречной". Радушный старый москвич, он угощает
другого москвича чаем. "Выпейте чайку. С вишневым вареньицем". Я тихонько
ногой все пол пробую. Хоть бы звонок какой придумали, чтобы звонил за
полчаса перед тресканьем. А Чуквышкин пьет себе чай, отдуваясь, - нравится
ему. С вареньем. Да еще свой брат москвич в гости залетел.
До полярной станции СП-7 лететь было вертолетом - и у торосов был такой
фантастический пейзаж, словно на Луне, и скользила по нему причудливая тень
машины, к которой мы не так уж давно привыкли. Желтые домики. Внутри ковры,
полки с книгами. В палатке гидрологов прорубь. Отчетливо видна двухметровая
толщина льда. Под ней - глубина в три тысячи метров. На СП обычный день. Все
работают. Хочешь сильных ощущений, дождись пурги и выйди, отпусти из рук
притолоку двери, сделай несколько шагов... Обратно можешь не вернуться.
Тогда скажут: "Зачем пошел, чудак? Говорили, что нельзя без привычки". В
общем тут здорово интересно, все-таки полюс. Но особой романтики нет. Многое
уже известно, и мало ли трудных дел на земле.
Я стремился на полюс, а романтика сама вышла мне навстречу, но не
здесь, а на побережье, откуда я только вылетел, не разглядев ее в окно. Она
стояла передо мной в коридоре летной гостиницы в живом образе Осипова,
большая и грузная, и заботилась о моих меховых штанах. Это была живая
романтика, а не книжная.
Она любит возникнуть перед нами вдруг, когда некогда щелкнуть
фотоаппаратом. Она проходит над нами - призраком во льдах или на обычной
земле, прекрасная и неуловимая, и мужественная, такая, о которой мы часто
мечтаем. В любых краях она может вдруг обернуться и постными буднями, -
смотря как себя повести.
Но внезапно в этих буднях настанет ее час, и она мелькнет мимолетно