"Георгий Васильевич Метельский.?Доленго (Повесть о Сигизмунде Сераковском) " - читать интересную книгу автора

Речь в ней шла о французских преступниках, осужденных на галеры. Статья
была внешне бесстрастна, она лишь констатировала факты, но сам подбор этих
фактов протестовал против жестокости. Безымянный автор взывал к совести
людей: наказывайте, но не истязайте!
- <Доказано, - прочитал вслух Сераковский, - что десятый из
осужденных на галеры умирает в первый год. Итак, каждый присяжный,
положивший отослать десятерых обвиняемых на каторжную работу, может быть
уверен, что один из этих людей приговорен им на смерть верную и почти
столь же быструю, как и смерть на эшафоте...> И это в просвещенной
Франции! Почти как в России!
- У нас нет галер, - усмехнулся Погорелов.
- Зато есть Сибирь, рудники, где погибали декабристы, Нерчинск, а
это - те же галеры! У нас есть кое-что почище галер - шпицрутены!
К вечеру стало прохладнее, и оба друга сидели на берегу моря.
- Слушай дальше... <Чему же приписать такую страшную разницу? Без
сомнения, нравственному впечатлению, ужасу, который ощущает осужденный,
видя, что общество ввергает его в бездну позора, из которой он уже не
выйдет, а если и выйдет, то с неизгладимою печатью вечного отвержения,
потому что галеры во многом походят на ад Данта...> Да, автор совершенно
прав... Нравственный ужас часто бывает сильнее ужаса физического. Слово -
крепче палки. Убеждение - действеннее, чем наказание, - развивал свою
мысль Сераковский.
- Ты, я вижу, всерьез думаешь над этим.
- Меня никогда не наказывали дома, а вот в гимназии однажды высекли
за какую-то невинную шалость. И вообще в гимназии секли здорово. Наш
учитель словесности заставил нас даже выучить песенку, которую мы обязаны
были всем классом петь перед очередной экзекуцией. Это было ужасно! С
наслаждением садиста словесник объяснял нам, какие по правилам должны быть
розги... помню до сих пор. - Сераковский поежился.
- У тебя хорошая память на розги!
- Я ничего не забываю - ни зла, ни добра.
...Майор Михайлин уехал в Оренбург с первой почтовой лодкой. А на
следующий день, на рассвете, Сераковский проснулся от шума, от непонятной
и тревожной возни во дворе.
- Что случилось? - спросил он у дневального.
- Охрименко поймали...
Сераковский оделся и вышел из казармы.
Охрименко, шатаясь, шел между двумя казаками. Руки у него были
связаны сзади, одежда висела лохмотьями, лицо - в кровоподтеках и синяках,
глаза блуждали. На секунду он встретился взглядом с Сераковским, но,
кажется, не узнал его.
Из офицерского флигеля показался заспанный капитан Земсков,
оставшийся теперь за батальонного командира.
- А, попалась, сволота! - Виртуозно ругаясь, он подошел вплотную к
беглому солдату и сжал кулаки. - За-се-ку! Насмерть засеку негодяя!
Постовой отпер висячий замок на двери карцера, и казаки втолкнули
туда Охрименко.


В этом безлесном пустынном краю дорога была каждая щепка, и гроб