"Израиль Меттер. Среди людей" - читать интересную книгу автора

Елене Михайловне, а только пройтись под ее окнами. В конце концов это его ни
к чему не обязывало. Виктор Петрович не любил необдуманных поступков, он
гордился тем, что все его действия были результатом строгого логического
мышления. И если нынче ему приходилось поступать не совсем последовательно,
то и тут он рассуждал, оправдывая себя: "Я нахожусь в отпуске. Я отдыхаю. В
процессе отдыха я имею право делать все то, что доставляет мне
удовольствие".
Прогуливаясь под окнами, он обнаружил, что это не доставляет ему
удовольствия. На противоположный тротуар из трех знакомых окон падали три
широких светлых полосы; они пронизывали ветви акаций насквозь. В ветвях
сидел сонный неопрятный воробей, ошалевший от яркого света. В соседнем доме
лежала на подоконнике, положив под живот подушку, некрасивая пожилая
женщина. Из какого-то другого распахнутого окна доносились звуки патефона
негромкий, веселый смех; показался в этом окне голый по пояс мужчина,
крепко, со вкусом растирающий мокрую шею полотенцем. К нему подошла рыжая
женщина и, громко смеясь, сказала:
- Ну, Петя, ты совсем с ума сошел!
Сизов позавидовал и женщине, лежавшей на подоконнике, и мужчине,
который растирался полотенцем, и тому, что рыжая женщина сказала мужчине,
что он совсем сошел с ума. Ему вдруг стало нестерпимо любопытно узнать, как
живут люди за всеми этими окнами, отчего они огорчаются и чему радуются.
Его потянуло в одну из этих квартир: хорошо бы войти в ярко освещенную
комнату, где за столом сидит семья, приветливо сказать: "Здравствуйте,
товарищи!" - и в ответ услышать: "Добрый вечер, товарищ! Садитесь,
пожалуйста". Обычно он был не расположен отвечать на пустые вопросы: "Ну,
как живете? Что у вас новенького?"
А сейчас он, кажется, говорил бы и говорил без конца. Что именно он
говорил бы, Виктор Петрович не представлял себе, но ему казалось, что он
болтал бы очень интересно и без умолку.
Думая, что в таком необычном для себя настроении ему, безусловно, не
следует заходить к Елене Михайловне, он позвонил у ее двери.
Щелкнул замок, дверь приоткрылась, и Сизов вошел в темноватую прихожую,
из которой наверх, в квартиру, вела деревянная лестница; дверь, очевидно,
открыли не спускаясь вниз, а дергая проволочкой за ручку замка.
На верхней площадке стояла мать Елены Михайловны - Серафима Ивановна;
Сизов сразу же узнал ее, И она тотчас же сказала:
- Здравствуйте, Витя!
Словно он только что выбегал на угол и сейчас вернулся.
Из комнаты раздался женский голос:
- Мама, попроси Николая Михайловича подождать меня минутку в столовой.
- Леночка, это не Николай Михайлович. Это Витя. Садитесь, Витя. Ничего,
что я вас так называю?
Они уже вошли в столовую, и Серафима Ивановна тотчас включила
электрический чайник. Из соседней комнаты быстро вышла Елена Михайловна. Она
остановилась на пороге, держа в руках большой гребень.
- Лена, это я, - сказал Сизов. - Я тут в городе по делу. Решил зайти
навестить. А ты все такая же...
Трудно представить себе, что человек может остаться неизменным в
течение двадцати пяти лет, но тем не менее Сизов говорил правду, потому что
в первую секунду он заметил только то, что осталось неизменным: она была