"Владимир Михайлов. Тогда придите, и рассудим ("Капитан Ульдемир", книга вторая)" - читать интересную книгу автора

металлов не удалось и на этой машине. Экраны главных, ходовых ее реакторов
были из свинца. А малый, бытовой реактор работал по старинке на
обогащенном уране. Без лишних сложностей свинца вдруг не стало. И урана
тоже. Как если бы их никогда не существовало в природе.
Но ничто не исчезает без следа. Каждый атом урана распался. И каждый
атом свинца - тоже. На те, что полегче.
А при этом, как известно, выделяется энергия. И немалая.
Существовал только что корабль. В нем были люди. У людей - мысли,
надежды, планы, ожидания, чувства. Любовь.
И вот - нет уже ничего. Вспыхнуло - и погасло. Словно светлячок мигнул,
пролетая. Или искорка. И вроде бы даже ничто не изменилось в окружавшем их
неуютном мире.
Только кварки разлетелись в разные стороны. Жили в одном атоме - и вот
летят, один к галактике в Андромеде, другой к Магеллановым облакам. Но
кварки родства не помнят.
Суета сует. И всяческая суета.


Впрочем, все это присказка.



2

Круглый, бесконечно уходящий туннель мерцал, переливался, светился
радужно, радостно. И надо было идти, торопиться, потому что непонятное, но
прекрасное, небывалое ожидало впереди, кто-то был там, родной до боли, до
слезного колотья в глазах, и зовущие голоса, неопознаваемые, но уверенно
родные, накладывались один на другой, перебивая, обнимая. "Иди, - манили,
- иди, иди..."
И он шел, спеша настичь их, познать, слиться воедино, исчезнуть,
раствориться в счастье. Не надо было больше прилагать никаких усилий для
движения: его уже несло что-то, все быстрее, стремительнее, так, что
кружилась голова, в ушах звенело. Он лишь протягивал руки с безмолвной
просьбой: не уходите, обождите, возьмите меня! И его, как бы услышав,
утешали: возьмем, ты" наш, возьмем, ты только торопись, не отставай...
Потом другие голоса стали вторгаться, перебивая эти, родные. Новые
голоса были чужими, но тоже дружескими, не страшными; однако что-то не
привлекало в них, что-то не хотело с ними согласиться. Два их было, два
голоса, и они твердили - четко, доступно - одно и то же: "Вставай.
Вставай. Соберись. Заставь себя. Вставай. Мы с тобой. Мы держим тебя.
Вставай. Не бойся. Все будет хорошо. Вставай!"
Их не хотелось слушать, эти резкие голоса, не хотелось с ними
соглашаться: они требовали усилия, напряжения, изменения, а к первым
голосам его несло по мерцавшему туннелю легко, без затраты сил, без
отвлечения. И все же он невольно вслушивался, потому что где-то
трепыхалось воспоминание, смутное представление о том, что всю жизнь свою
он только и делал, что собирался с силами, напрягался и вставал, и было в
этом что-то хорошее и нужное. И он невольно прислушивался к тем, другим
голосам, настойчивым, неотвязным; и стоило ему вслушаться, как они