"Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца" - читать интересную книгу автора

Глава девятая „ДИАНА" ПОПАДАЕТ В ЗАПАДНЮ

Спокоен был этот долгий переход.

Первого апреля прошли Гринвичский меридиан. Провизия была уже на исходе, но команда не жаловалась на старшего кока, который делал все, что мог.

Кок был старый и набожный человек. Приближалась пасха. А он не любил, чтобы в светлый праздник люди ели одну солонину. Поэтому в конце страстной недели он явился к Головнину, чтобы посоветоваться о пасхальном столе.

— Чудак ты, братец, — сказал ему капитан. — Что у нас осталось? Ведь одна солонина.

— Так точно.

— Ну, ее и подашь.

— А для господ офицеров?

— То же самое.

— Остались еще аглицкие презервы[9] — жареная телятина и тушеное мясо.

— А на всю команду хватит?

— Никак нет.

Тогда и для нас готовь солонину. Каждому офицеру надлежит разделять в походе лишения простого матроса.

Есть еще альбатрос один подраненный. Сидит в пустом курятнике.

— Но есть его невозможно, он рыбой пахнет.

— Никак нет. Его Тишка мукой кормит. Петр Иваныч сказывали, что в морских книгах писано, будто от муки вкус мяса у него делается очень даже прекрасный, ровно у гуся. Вот Тишка и придумал для вашей милости этого альбатроса подкормить.

Но на другой день Тишкин альбатрос непонятным образом исчез. Клетка оказалась пустой. Видимо, альбатрос от Тишкиного ухода поправился и улетел. Но кто мог открыть ему дверцу курятника? Кто пожалел эту вольную птицу?

— Не иначе, как Скородум мутит, — догадался Тишка. — Уж очень он птиц разных любит. Зачем, говорит, птицу томишь? Выпусти ее лучше. Ну, погоди ты! Вот оторву башку твоей зеленой вороне!..

Тишка все еще сердился за попугая на лекарского ученика Скородумова, действительно нежно любившего всяких птиц и зверей.

Движимый своим жестоким замыслом, Тишка однажды в обеденный час пробрался в каюту, где жили ученики. В углу, на высокой подставке в виде буквы «Т», укрепленной над ящиком с песком, сидел прикованный цепочкой за ногу бразильский попугай, названный Скородумовым «доном Базилио».

Дон Базилио не спеша доставал из деревянной чашки, приделанной к подставке, тыквенные семена, ловко шелушил их своим кривым клювом, роняя кожуру в ящик, и с аппетитом ел, что-то ворча про себя с довольным видом.

Из людей никого в комнате не было.

— Ага, попался! — злорадно проворчал Тишка и протянул руку к птице, намереваясь ее схватить.

Но попугай крепко укусил его за кончик пальца.

— Ишь ты, леший, еще кусается!

И Тишка стал ловчиться, чтобы схватить попугая сзади. Вдруг тот, лениво ворочая своим толстым серым языком, совершенно ясно проговорил:

— Тишка дурак!

— Ах ты, нечистая сила!

Тихон испугался и даже ударился было бежать, так как отродясь не слыхивал, чтобы птица говорила человечьим языком да еще ругалась...

Однако прирожденное любопытство остановило его.

— А ну-ка, скажи еще!

Попугаи, словно поняв его, снова пробормотал:

— Тишка дурак!

И тут Тишка вспомнил о своих, русских птицах, о болтливом скворце, что жил в дупле старой березы у птичной избы, который свиристел на все голоса, о желтых иволгах, которые, гомозясь в вершинах дубов гульёнковской рощи, кричали по-кошачьи, вспомнил, наконец, о рассказах старых людей, будто у какого-то протопопа была сорока, которая славила бога.

И ему уже не хотелось более свернуть шею этой красивой и удивительной птице, и он хлопнул себя по бедрам и захохотал:

— Ну и птица, язви тебя! Ну и хитрый этот Скородум! Не иначе, как он подучил. Эх, ежели бы мне да такую ворону, я бы научил ее не такому!..

Может быть, Тишка и выучил бы при случае попугая говорить по-иному, но тут со шлюпа увидели землю, и Тишка забыл о птице.

«Диана» подходила к южной оконечности Африки — к мысу Доброй Надежды.

Перед взорами мореплавателей открылась во всем своем величии Столовая гора, освещенная красноватыми лучами восходящего солнца. Вид твердой земли обещал покой и отдых после столь долгого и тяжелого плавания.

В предвкушении этого заслуженного отдыха для своих мужественных спутников и помощников Василий Михайлович и вел «Диану» к берегам английских владений. На душе его было спокойно, никакие опасения не тревожили его.

Оставалось всего тридцать миль до Столового залива, но этот залив был совершенно открыт для западных ветров, и поэтому Головнин решил итти в Симанскую бухту[10], где обычно стояла английская эскадра.

Однако в течение трех суток он не мог сделать этого из-за противного ветра. Наконец ветер стих и «Диана» получила возможность войти в гавань. Справа и слева на тихой воде просторной бухты стояли английские фрегаты и другие военные корабли.

Головнин, желая проявить обычную в международных отношениях учтивость, послал Рикорда к начальнику английской эскадры узнать, будет ли тот отвечать равным числом выстрелов на салют русского военного судна.

Но едва Рикорд успел отплыть от борта «Дианы», как к ней подошла случайно проходившая мимо шлюпка с английским офицером, который спросил с воды:

— Кто вы и куда идете?

Обвисший в безветрии флаг «Дианы» мешал ему определить национальность судна.

Голос офицера показался Головнину знакомым. Он поспешил к борту и заглянул вниз. В шлюпке сидел его старый приятель, капитан Чарльз Корбет.

— Алло, Корбет! — радостно крикнул он ему по-английски. — Это вы, дружище? Я вас сразу узнал. Это я, Головнин. Поднимайтесь скорее к нам.

Он готов был принять старого приятеля с распростертыми объятиями, так как от природы был склонен к дружбе и всегда шел с открытой душой навстречу людям.

Каково же было удивление Василия Михайловича, когда капитан Корбет в ответ на его радушное приглашение лишь учтиво поклонился с таким видом, словно они виделись еще вчера, и, не поднимаясь на шлюп, удалился по направлению командорского корабля, даже не повторив своего вопроса, откуда и куда идет русский военный корабль.

— Что за дьявол! — воскликнул Головнин. — Не мог же я обознаться! Ведь это он, Корбет! Но почему он так странно ведет себя?

Ему не хотелось верить, чтобы этот человек мог забыть, чем он обязан ему, Головнину. Очевидно, он просто не хотел нарушить английские карантинные правила, по коим до осмотра пришедшего в гавань судна карантинным инспектором никто не имеет права входить на борт его.

Так утешал себя капитан Головнин, в сердце которого неистребимо жила рядом со справедливостью и мужеством простая, светлая вера в людей.

Вскоре выяснилось, почему капитан Корбет, заменявший временно командующего английском эскадрон капитана Роулея, уехавшего на несколько дней в Капштадт — центр управления колонией, держал себя таким странным образом.

Через час с командорского корабля, то-есть от того же Корбета, к Головнину явился английский лейтенант, который задал ему те самые вопросы, ответ на которые не успел получить Корбет.

Между тем «Диана», медленно подвигаясь в глубь гавани, подошла к якорному месту между батареями рейда и английским командорским кораблем и стала не далее ружейного выстрела от него.

Тогда один из английских фрегатов поставил паруса, подошел вплотную к «Диане», и в ту же самую минуту со всех военных кораблей, стоявших на рейде, к ней направились вооруженные гребные суда.

Все офицеры и команда «Дианы» с удивлением глядели на непонятные маневры английских шлюпок.

— Что сие значит? — спрашивали офицеры у Головнина, который вместе с ними наблюдал поднятую англичанами суматоху.

Он уже начинал догадываться и потому с волнением заговорил:

— А то значит, господа, что это война между Англией и Россией. То, чего я опасался, будучи еще на рейде Копенгагена, а затем в Портсмуте, случилось здесь, столь далеко от нашего отечества. И пока пребывали мы в пути и боролись с бурями, вчерашние друзья стали нашими врагами. Вот что сие означает. Но мужество не может оставить нас нигде.

Между тем время шло, а Рикорд не возвращался, и это не на шутку тревожило Головнина. Он уже подумывал о том, чтобы на всякий случай открыть пушечные порты и приготовить «Диану» к бою, но пока еще медлил с этим.

В это время на «Диану» вновь прибыл давешний лейтенант, на сей раз с отрядом вооруженных матросов. Он сообщил, что действительно между Англией и Россией объявлена война и что фрегату, подошедшему к русскому шлюпу, приказано захватить его как законный приз.

Головнин спокойно ответил ему:

— Мы идем в научную экспедицию. У меня имеется паспорт, выданный английским правительством на право свободного плавания.

Необыкновенное спокойствие русского капитана подействовало на английского офицера.

— В таком случае прошу извинения, сэр, — сказал он.

И, приказав своим людям удалиться со шлюпа, офицер поспешил возвратиться к капитану Корбету.

Вскоре после этого вооруженные шлюпки, окружавшие «Диану», тоже отошли. И в то же время у борта шлюпа появился Рикорд.

Головнин бросился к нему:

— Где ты пропадал? Я уже думал...

— Догадываюсь, о чем ты думал, — отвечал Рикорд. — И ты был прав: меня задержали на командорском корабле. Но теперь Корбет просил у меня извинения за задержание и сказал, что он в ту же минуту отправляет курьера к Роулею. Однако...

— Ну, что еще? — спросил Василий Михайлович, неприязненно поглядывая на английские корабли.

— Однако он заявил, что хотя караула на шлюп посылать не будет, но его фрегат готов каждую минуту вступить под паруса и преградить нам путь, ежели мы попытаемся уйти из гавани.

— Всё?

— Нет, — отвечал Рикорд, — еще Корбет требует, чтобы мы положили якорь между английскими судами и берегом.

— Теперь мне все ясно. Позвать господ офицеров ко мне! — приказал Головнин.

Офицеры немедленно собрались в капитанской каюте. Никогда они не видели своего командира в таком волнении и озабоченности.

Он долго молча ходил из угла в угол по своей просторной каюте, опустив голову и о чем-то крепко думая, затем остановился и сказал твердым голосом:

— Господа! Вам все уже известно. В нашем положении от нас может многое потребоваться. Я не буду призывать вас к мужеству. Я считаю это излишним. Я не сомневаюсь в вас но, как ваш старший товарищ и начальник, требую от вас в первый счет помнить, что во что бы то ни стало, хоть ценой жизни иных из нас, мы должны вырваться отсюда и выполнить возложенное на вас российским правительством поручение. К тому же помните, что вы офицеры Российского Императорского флота, помните, что честь России и российского военного флага для нас превыше всего. Забудьте о том, что нас здесь мало, а англичан много. Никакая сила не должна умалить достоинства нашего отечества. А теперь идите по своим местам и бодрствуйте. Мы одни среди врагов или, по крайней мере, среди тех, кого должны по самой своей службе почитать таковыми.

Он отпустил офицеров и остался с одним Рикордом. Некоторое время друзья молчали.

— Эх, Петр! — с великой горечью и досадой произнес, наконец, Головнин. — Об одном жалею: что не знал о начавшейся войне. Ведь мы могли продолжать наш путь, не заходя сюда. Кто нас нес в эту западню! О человек! Ты, чья мысль столь превыспрення, не можешь измыслить такого средства для нас, мореходцев, чтобы, разлучаясь со своей родиной, мы могли слышать ее. Сейчас пространство делает нас глухими и слепыми. Когда же ты упразднишь его?

— Никогда того не будет, Василий Михайлович, мыслю я, — отвечал Рикорд. — Как можно упразднить пространство?

— Не знаю как, но верю, что это будет.