"Геннадий Михасенко. Неугомонные бездельники (Повесть) " - читать интересную книгу автора

умеешь, левой рукой писать не умеешь. Где ты?
- Тут.
- Щелкай тогда зубами, - сердито, но в шутку сказал я.
Но Славка в самом деле защелкал, и мне стало жутко, точно скелет меня
подманивал.
- Хватит! - прервал я.
- А что делать?
- Ничего. Я уже тут. Все, пошли... Дыру не будем маскировать, пусть
увидят просвет.
Мы выбрались из гаража.
В домах горело по одному-два окошка - как редкие, но золотые зубы в
пустых черных ртах.
Сложив вчетверо скользкую, упругую камеру, я обхватил ее, как сумку
без ручки, и мы поспешили вон из огорода.


ВНЕЗАПНЫЕ ОСЛОЖНЕНИЯ

В кухне было темно, но в спальне держалось голубое озарение -
родители читали. Они всегда читали перед сном лежа, отец даже привинтил у
себя над кроватью какую-то рогульку с лампочкой и абажурчиком, чтобы не
включать общий свет и не мешать моему сну.
Камеру я с трудом, кулаками, загнал под старый шкаф в сенях, прикрыл
ее мешковиной, прошел на кухню и щелкнул выключателем. На будильнике было
четверть первого. Ужас! Рекорд! Так поздно я еще не являлся.
- Вовка! - окликнул отец. - Ну-ка покажись, я посмотрю на твою
бесстыжую рожу! - голос отца был язвительный, но не злой - это еще ничего.
Веселый, улыбающийся, одним видом говоря, мол, все в порядке, я
заглянул к ним и доложил, что снова просидел у дяди Феди, что у него
сегодня три годовщины, пояснил какие, что он рассказал нам много
интересного и что сам он извиняется за нашу задержку. Я и не соврал, и не
сказал всей правды - нельзя было, раз мы зажулили одну камеру. Отец
вздохнул, отвернулся и задумался, а мама спросила, голоден ли я. Я добро
ответил: "Нет". Я давно заметил, что, когда человек сыт, он почему-то
меньше виноват. Хотя есть я хотел ужасно! Ну что там - персик да кусочек
колбасы за весь вечер. А на кухонном столе накрыт был газетой мой ужин. Я
приподнял газету - котлета, картофелина и ломоть хлеба. Эх и заглотил бы я
все это вместе с тарелочкой! Но... сыт, значит, сыт. Пусть до утра стоит,
пусть убедятся, что я действительно сыт!.. Я пощупал самовар и выпил два
стакана чуть теплой воды.
Бегло умывшись, бухнулся в кровать. Освеженные руки и лицо вдруг
загорелись от крапивных ожогов. Ничего, Юрок поищет камеры и тоже
наострекается, стервец!.. Я ворохнулся, поудобнее растягиваясь в
прохладных тайниках постели, и с улыбкой представил, что плыву на нашей
камере: зад в воде, конечности наверху. Я бултыхаюсь, кричу, осыпанный
солнечными брызгами. Но небо странное: светло-голубое вдали и темно-синее
надо мной - как будто надвигается гроза. Надо подгребать к берегу, но
лень, а тут еще запокачивало на волнах...
Очнулся я неизвестно отчего. Голубого потолка не было, но из темноты
доносился тихий разговор: