"Геннадий Михасенко. Неугомонные бездельники (Повесть) " - читать интересную книгу автора

плюнуть. - Фурнув уголь, он безошибочно выдернул из вороха шуровальной
утвари кочергу и отправился к баку.
Я шахматы - хвать! - и в пламя их - фр-р! И даже руки о штаны вытер.
Все, отец спасен! Как себя спасти, я тоже знал.
- Вот тебе ведро, - сказал дядя Илья.
- Спасибо.
- Чего в топку загляделся?
- Красиво горит.
- На то и дядя Илья тут, чтобы красиво горело, - довольно сказал
кочегар, глянул на манометры, аппендиксами торчавшие из котла, и снова
взялся за лопату.

Разлилась рока
Во все стороны,
Зырят свысока
Злые вороны,

вспомнил я свои стихи, глядя на огонь, в котором они, можно сказать, и
выплавились... Нет, Боб, липовый критик, шиш тебе! Стихи мировецкие,
запишу-ка я их, пока не забыл, и тетрадку особую заведу - вдруг еще
что-нибудь сочинится. Довольный, я поковылял из кочегарки, вылил за углом
ненужную воду и побежал.
Выскочив во двор, я увидел Томку. Я не встречался с ней с того
далекого позавчерашнего вечера, когда она поцеловала меня и сказала, что
знает про меня секрет. Томка стояла у своего крыльца, в розовом платье с
желтым пояском и с той же ослепительно белой сумкой. Я радостно подумал -
не ко мне ли она опять? Но с крыльца спустились ее родители, с чемоданами
и с плащами через руку. Отец спросил у Томки, не тяжело ли ей, она
ответила, что нет, и они пошли. Тут я с ужасом понял, что Томка уезжает, в
Крым, на Черное море, на целую вечность, уезжает, увозя мой секрет.
Поравнявшись со мной, она улыбнулась и, не поднимая руки, помотала кистью,
мол, пока, до свидания. Я, как дурак, только ведром дернул. И теперь,
между родителями, она плыла как парус, но парус, затертый баржами. У
садика Ширминых Томка чуть отстала, оглянулась и, скрываясь, помахала мне
еще раз. Все!.. Можно, конечно, обогнать их двором, выглянуть из следующей
калитки, потом обогнать снова и снова, а потом сесть в электричку и
перехватить их на соседней станции, но... Я как будто пристыл к земле. Мир
вдруг опустел так, что сердце защемило от этой пустоты. Наконец, тяжело,
как водолаз на корабль, поднялся я на крыльцо, вошел в сени и грохнул
ведро в угол.
Камера выперла из-под шкафа. Я ее зло пнул, но, спружинив, она
вылезла еще больше. Мешковина сползла. И пусть! Пусть она бросается в
глаза! Где там обыск? Идите, ищите, шарьте, выворачивайте, хватайте,
судите, бросайте меня в тюрьму на солому, львам на съедение! И вообще
пропади земля и небо - мне все равно! Мне хотелось только упасть в
кровать, закрыть глаза и уплыть куда-нибудь в бесчувственность и
невесомость.
Я поплелся в спальню, но в кухне на сковородке увидел котлеты,
схватил одну и, дрожа всем телом, съел. Внезапная сытость опьянила меня и
как-то оболванила. Мне вдруг стало хорошо-хорошо. И Томкин объезд не